Пуля Тамизье (страница 3)
– Хорошо, – пожал плечами Некрасов, – ты же знаешь, я – начальник делопроизводства, а не советник Хрусталёва. Он терпеть не может меня и мои отчёты. А насчёт солдатской доли не соглашусь. Мы винтики в машине победы. Наш долг – с честью исполнять то, к чему приставлены должностью и высочайшим повелением. Мой – писать приказы, твой – подавать его высокопревосходительству яичницу и оранжад.
Мишель закатил глаза, поправил на поясе затёртую от частых упражнений саблю. В его голосе звенел булат.
– Вот поэтому французы с англичанами нас и победят… Не боятся руки испачкать. Не чистоплюйничают, как ты, Виталь! Вот скажи мне, зачем им понадобилась война?
– Ну и зачем? – вздёрнул подбородок Некрасов.
– Да всё просто: не желают допускать нас к Чёрному морю. Не хотят торгового усиления России. Обычная коммерция, хоть и на государственном уровне. Зато какие лозунги! Свободная Турция, мать её. Настурция… Не сверкай глазами, не сверкай, братец… В глубине души ты знаешь, что я прав. Мой тебе совет: бери пример с европейцев. Они не ловят химер. Что выгодно им, то выгодно их собственной стране. И наоборот.
Виталий Сергеевич ответил с ледяной вежливостью:
– Почему бы тебе, Мишель, не перейти к противнику на службу? Я, быть может, и чистоплюй, но тебя весь полк знает как заядлого любителя французов! Что есть у них, чего нет у нас? Практичность? Допустим. Но ведь это палка о двух концах. Взять хотя бы твой знаменитый штуцер. Он практичен, но вместе с тем и страшен. Пуля Тамизье, которой он стреляет, бьёт дальше и точнее наших, но она крошит на части кости, мышцы и сухожилия. Не оставляет раненому даже надежды. Не слишком ли высокая цена за сугубо практичный результат?
– Открою тебе секрет, – рявкнул Мишель, – на войне солдаты не целуются, а убивают друг друга.
– Во-первых, – Виталий Сергеевич стал загибать пальцы, – по уставу врага надлежит лишь обезвредить. Во-вторых, да – на войне порой приходится друг друга убивать, но делать это следует с честью и известной долей милосердия.
Раздался оглушительный стук. Это ординарец выронил на паркет злополучное ядро.
– Вот елдыга надутая! Прощения просим, ваш бродь! Само выскочило…
На него не обратили внимания.
– Э бьен! Зайдем с противоположной стороны, Виталь, – вновь улыбнулся Мишель и примирительно вскинул ладони. Его пышные усы лоснились, как кот на солнышке, а щёки, наоборот, были столь гладко выбриты, словно на них отродясь не росла щетина. – Глянь-ка, что я тебе принес: французская микстура от боли. Не спрашивай, где взял. Там больше нету!.. Пойдем, братец, в царство болезней и пролежней – проведаем твоего раненного капитана.
Некрасов скрипнул зубами. Кабы не долг перед подчинённым, послал бы его к чёрту. Со всей амуницией.
– Идём, – сказал он после минутной паузы. Паузы, показавшейся бесконечной. – Но сперва ткни на карте, куда именно ты затеял вылазку. Не могу же я в конце концов обращаться к полковнику с пустой, неконкретной просьбой.
– Вот это другое дело! Вот это по-нашему! Спасибо, братец, уважил!
Мишель картинно обнял товарища.
Виталий Сергеевич уныло наблюдал поверх его плеча, как лейтенант Белобородов, делая вид, что разговор начальства ему неинтересен, очиняет ножом письменную принадлежность.
Сталь и перо. Всяк служит по мере сил.
Как говорится, пером и шпагой.
Глава четвёртая. Шкатулка с секретом
Январь 1855 года. Севастополь. Лазарет.
Посещение лазарета оставило в памяти майора Некрасова неизгладимое впечатление.
Всё началось с первого шага вниз, с первой ступеньки винтовой лестницы. За дверью, ведущей в подвал, офицеров встретил удушливый запах. Январский морской бриз исчез, как исчезает надежда при виде эшафота.
В помещении стоял затхлый воздух. Виталий Сергеевич, стараясь вдохнуть как можно больше кислорода, стиснул горло. Невидимая смердящая рука коснулась его плеча. Создавалось впечатление, что в лазарете швейцаром служит полуразложившийся мертвец. Смерть была здесь повсюду.
А вот и её антрепренёр. Собственной персоной.
Доктор Карл фон Шмидт встретил их равнодушным кивком. Его пальцы, тёмные от запекшейся крови, поманили за собой. Беспрерывное бормотание, свойственное пожилым людям, на миг переросло во внятную речь:
– Виталий Сергеевич, Михаил Петрович! Прошу за мной, голубчики. В операционную. Только что доставили пациента. Поможете. Ужасная нехватка людей.
Сказав это, Шмидт вновь понизил голос до бормотания и двинулся меж рядами старых железных кроватей с ржавчиной на облупившейся краске. В полумраке подвала изголовья отбрасывали тени на сырые стены. Света, проникающего через стекло единственного окна-амбразуры, было недостаточно, чтобы разглядеть лежащих на койках бойцов. Их присутствие выдавало поскрипывание пружин, кашель да глухие стоны.
Доктор распахнул шторы операционной. На некогда роскошном бильярдном столе, что сейчас напоминал поле боя, лежал человек в казачьей бурке.
– Маэстро, неужели вы потратите драгоценное время на простого солдата? Что с ним? – Мишель пригладил чёрные усы. – На вид наш сиволапый приятель совершенно здоров… Неужто спит?
Доктор зажег сальную свечу. Желтые блики осветили развешанные над потолком листы с анатомическими рисунками и ровными строками четверостиший. Неужели поэзия? Может ли научный скептицизм соседствовать с глубокой человечностью? Пристрастие к стихам, если только оно не диктуется светской модой, много говорит о человеке.
Свеча зашипела. Свет заструился в исцарапанных пенсне. Выцветшие глаза доктора уставились на адъютанта поверх стекол. Виталий Сергеевич против воли вспомнил прибаутку: «Фон Шмидт поверх стекол глядит, на кого взгляд опускает, тому грехи отпускает».
Не ахти какие вирши, но подмечено верно. Доктор горбился над пациентами и взирал на них через дорогие, купленные в Брюсселе окуляры. Однако стоило ему выпрямиться и взглянуть на здорового собеседника, как пенсне тут же скатывалось на кончик носа или падало на грудь.
Прямо как сейчас.
Виталий машинально проследил за линзами, что покачивались на ленточке. Из нагрудного кармана доктора торчал стетоскоп с резиновыми шлангами и янтарной трубкой. Такой цвет древесине придавало постоянное соприкосновение с табаком, до которого слуга медицины был большим охотником. В редкие минуты хорошего настроения называл прибор «Никотиновым слухачом».
– Неважно кто под скальпелем: солдат или генерал. Для доктора Шмидта каждый человек – пациент. И нет, герр Гуров, сей витязь не спит. Мы имеем дело с черепно-мозговой травмой, вызванной ударом тяжёлого тупого предмета по теменной части. При обстреле обрушился блиндаж. Проведём трепанацию. Я отпустил медбрата поспать. Сорок три операции подряд не могут не сказаться на самочувствии.
– Вообще-то мы шли сюда не за этим, – сказал Мишель.
Зевнув, он повернулся к Некрасову. В увлажненных от слез глазах читался вопрос: «Что, братец, сдюжишь?». Адъютант небрежным движением постучал себя ногтем по зубам. Виталий не удивился. Мишель еще при знакомстве поведал, дескать, всегда так делает прежде, чем приступить к тому или иному делу. Детская привычка. Однажды – лет в пять или шесть – взялся съесть яблоко да надломил резец. Забыл, что тот давно шатался и кровоточил. С тех пор всякий раз перед едой проверял, в порядке ли зубы. А к тридцати годам и вовсе: за что ни возьмется – раз! – и пальцем по зубам. Глупо, но поди отвяжись…