Пристроившись в удобной выемке на козырьке крыши и подложив руку под голову, Венда продолжала смотреть на восток. Она не чувствовала холода и не думала об усталости, которая, верно, настигнет её позже, вечером, во время бала – а как же тогда танцевать? Венда довольно улыбалась и ожидала зарю своей новой жизни.

β

Очередная бессонная ночь. Душно. В комнате непривычно светло: луна на небо выкатилась ровная и совершенно круглая – похоже, полнолуние. В самом деле, стыдно травнику не знать лунный календарь наизусть.

Ясный свет свободно проникал сквозь ничем не занавешенное стеклянное оконце, и Айлек видел, как блестят в дальнем углу глаза Марель. Значит, тоже не спит, бедняга. Давно уже они не видели такого сухого лета – это взрослые говорили, конечно. Айлек ещё никогда не видел или же просто не помнил. Над огородами развернули тенты, углубили каналы, но и этого оказалось мало, поэтому вчера ему пришлось полдня таскать воду из озера. Теперь спину ломило и хотелось повернуться на другой бок, но Айлек знал, что старая кровать скрипит, а малыши чутко спят – Марель и так едва угомонила их сегодня. И потому он терпел.

Отчаявшись уснуть, он просто лежал и слушал доносившуюся сквозь приоткрытое окно глухую перекличку ночных птах, шебуршание свиней в подлеске, далёкое повизгивание всякой мелюзги у озера. Наверное, зверью сейчас не легче, чем людям или травникам. Айлек вздохнул.

Марель приподнялась на одном локте – её кровать не скрипела. Хорошая была кровать, её сделали в подарок, когда они с Сэльмаром объявили, что будут жить отдельно.

– С днём рождения! – прошептала Марель и поманила его рукой.

Айлек растянул губы в улыбке, но вышло криво и неубедительно. Осторожно, стараясь не шуметь, он поднялся с матраса и пересёк комнату. Марель ждала, прислонившись к подоконнику: такая бледная, такая беззащитная в лунном свете. Айлек знал, конечно, что она уже взрослая, на три года старше его, но по-прежнему видел в ней хрупкую девочку, какой она была прежде, ещё до рождения близнецов. Он присел на краешек постели, и Марель тут же подалась к нему, крепко обняла и потрепала по голове.

– С днём рождения, братец, – повторила она.

– Ты разбудишь мелких, – укорил её Айлек.

Здорово было сидеть с ней вот так, совсем как раньше, когда их было только двое.

– Что ж, разбужу, значит, снова будем укладывать. Всё равно не уснуть.

Сестра отпустила его, и Айлек был вынужден отстраниться.

– У меня нет подарка, – с сожалением сказала Марель. – Но Сэльмар обещал принести что‐нибудь подходящее, и я вырежу тебе оберег.

Обереги Марель делала лучше всех в общине. Правда, дома их скопился уже целый мешок, начиная с самых корявых, десятилетней давности. Айлек поджал губы. Значит, Сэльмар скоро вернётся… И что ему, Айлеку, с очередного оберега?

– Я в этот раз тебе на любовь заговорю, – настаивала Марель. – Такого у тебя ещё нет, правда?

На любовь? Смешно… Айлек повернулся к луне, надеясь, что серебристый свет смягчит и разгладит черты его лица, сгонит с него хмурую печаль, да поскорее, пока Марель не заметила. Луна зависла над самой землёй и казалась огромной, как бывает только в августе. В зимние месяцы, когда она уменьшалась, на небе показывалась вторая луна, тёмная и не такая чёткая. Айлек пристально рассматривал серые полосы и завитки на обманчиво плоской поверхности. Хотел бы он знать, что там, на обратной стороне луны. Но шагнуть за край было нельзя и даже заглянуть невозможно. Недопустимо. Немыслимо…

Он вздрогнул, почувствовав прикосновение руки Марель. Сестра указала на дверь. Айлек мотнул головой. Он хотел и в то же время боялся оказаться с ней на улице в этот час, когда вся община спала и только эта луна могла подсмотреть за ними. Но выбора не было – если Марель что‐то предлагала, он всегда слушался безоговорочно.

Стараясь не шуметь, они выбрались наружу. Марель успела склониться над близнецами – убедиться, что они крепко спят, – и надеть сандалии. Айлек вышел босиком. Он с отчаянным удовольствием зарывался пальцами ног в колючий песок и терпел покалывания сухой травы о голые ступни. Для травников с их тонкой и чувствительной кожей эти ощущения были неприятны, и никто, кроме Айлека, не отваживался ходить по тропинкам без обуви.

Марель тихо подошла ближе и прислонилась к его плечу. Какое‐то время они оба молчали – обычно это была уютная, смиренная тишина между ними, но сегодня опасные слова так и рвались с языка.

– Ты довольна своей жизнью? – проронил Айлек. – Счастлива?

Марель усмехнулась.

– Какой странный вопрос, Айлек. Ведь я у себя дома, здесь мой народ, мои родные. Мы растём вместе, и наши корни крепки.

– Но ведь ты – не корни, – возразил Айлек. – Если уж на то пошло, ты – дерево. Молодое и цветущее, вишнёвое например. Твоё дерево – оно счастливо?

Марель молчала – наверное, обдумывала сравнение. Айлек посмотрел в лицо сестре: она закусила губу и прикрыла глаза, так, чтобы лишь чуть-чуть лунного света могло просочиться сквозь густые ресницы. До чего же прекрасным деревом была Марель!

– Я не понимаю твоего вопроса, – наконец призналась она. – Разве цветущее дерево может быть несчастным?

Она вдруг схватила брата за руку и потянула за собой, приложила его ладонь к шершавому стволу ближайшего к ним дерева – это был стройный, полный сил ясень. Он дремал сейчас, и всё равно Айлек чувствовал, как пульсирует жизнь под его корой, как миллионы мельчайших частиц дрожат под рукой травника, объединённые общей целью и судьбой.

Община была их садом, а сад – общиной. Труд был жизнью, а жизнь – само по себе безусловное счастье. Ибо есть только жизнь и смерть. Счастья, отделённого от бытия, просто не могло существовать – это выдумки людей… Марель не нужно было ничего говорить, Айлек и так всё знал: это было их коллективным началом. Корни крепче воздушных крон и тонких веточек, они надёжнее, они – основа. Только что же тогда не так с Айлеком, неужели, как говорят, «дурное семя»?

– Я несчастлив, – твёрдо сказал Айлек, впервые решаясь произнести эту мысль вслух. Он долгие месяцы носил её в себе, перекатывал на языке, стремился задавить столь неожиданные, неуместные в общине травников ростки эгоизма. Всё началось с того, что у него забрали его Марель – Сэльмар забрал, – но в этом он не мог ей признаться.

– Как мне помочь? – отчаяние в голосе Марель. Глаза в глаза, её серебряный блеск против его тёмных угольков, скрывающих столько печали.

– Я люблю тебя, – сказал Айлек, отрывая руку от ясеня и отступая на шаг от Марель. – Ты не можешь мне помочь.

Её лицо исказилось, но не от обиды или испуга – от непонимания. Конечно, откуда ей знать, что он чувствует, когда её корни крепчают с каждым днём, когда её сад полон побегов, которые она взрастила собственными руками! Она не была больна, как он.

– Я побуду здесь, – сказал Айлек, указывая на землю под деревом. – А ты возвращайся к детям, Марель.

– Но… – она колебалась, – как же ты один…

– Спокойно. Мне здесь легче дышится. И потом, сегодня день моего рождения… – добавил он. – Пусть это будет твой подарок – ведь другого у тебя нет.

– Я сделаю оберег, – снова повторила Марель, но было видно, что она сдалась, уступила Айлеку.

Сестра снова хотела дотронуться до него – может, провести рукой по его щеке, как она часто делала, или обнять, – но Айлек сделал вид, будто не заметил её движения, и отвернулся. Марель обескураженно пожелала ему доброй ночи и направилась к дому.

Их разделяла всего дюжина шагов, но Айлек знал, что со временем они станут пропастью, больше – они станут вечностью. Его корни прогнили насквозь.

γ

Круглую площадь Звёзд отделяли от королевского замка четыреста тридцать две ступени. Засмотревшись на старинные дома с изогнутыми фасадами, на цветущие клумбы и разноцветные флаги, мало кто обращал внимание на скрытую среди зелени лестницу, круто уводящую вверх. Ею редко пользовались: парадный вход в замок и широкий, удобный для лошадей подъезд располагались с обратной стороны холма, и почти никто не поднимался в гору пешком. За лестницей тем не менее тщательно следили: зимой её чистили ото льда и посыпали песком, летом – смахивали листву, мыли и ремонтировали ступени. Забраться по ним наверх можно было без особых трудностей даже ночью: у подножия лестницы, освещая начало подъёма, горели факелы, и надёжные каменные ступени светлыми пятнами выделялись среди листвы.

Высокая фигура в плаще на мгновение остановилась у факелов, оглянулась по сторонам – площадь была пуста – и решительно направилась вверх. Она не боялась быть обнаруженной: в конце концов, она не делала ничего предосудительного, – и всё же было бы лучше, если бы ей удалось проскользнуть к замку незамеченной.

Ступенька за ступенькой она поднималась всё выше. За деревьями проглядывал город: тёмные крыши, серые силуэты домов, и лишь изредка то там, то тут мелькали в окнах огоньки свечей, словно звёзды на ночном небосклоне. Засмотревшись на это мерцание, фигура в плаще едва не споткнулась, зацепившись ногой за подол. Тонкие девичьи руки вынырнули из рукавов и подхватили складки длинной юбки; тёмные локоны выбились из-под капюшона. Девушка поправила плащ и продолжила подъём, внимательно переставляя ноги в мягких кожаных туфлях и больше не отвлекаясь. Это был её город – что она там не видела…

Запыхавшись, она добралась до верхней площадки, проскользнула под аркой и прильнула к стене замка. Выждала несколько секунд, но никто её не окликнул: стража не заглядывала в сад. Флора переживала свой золотой век – чему семья девушки изрядно способствовала, – и пусть обычные уличные воры и мошенники никуда не делись, никто не мог представить себе, что посторонний дерзнёт проникнуть в королевский замок. Девушка усмехнулась и скинула капюшон, подставляя бледное лицо свету звёзд и полной луны.

Она прошла сквозь сад, то и дело ныряя в тень при виде газовых фонарей – всё‐таки не хотелось, чтобы план раскрылся, когда она почти у цели, – обогнула павильон из белого камня и опустилась на колени перед полукруглыми окнами. Она хорошо помнила их. Если смотреть изнутри, они будут вовсе на не уровне земли, как кажется с улицы, а наоборот, под самым потолком. Просторное помещение использовали как читальный зал, а когда во Флору приезжала Венда, это была её классная комната. Прошлым летом Венда случайно – как это у неё обычно бывало, во время претворения в жизнь очередной шалости, – обнаружила, что одно из окон не закрывается. Замок был сломан, и Венда не стала никому об этом сообщать. Она поделилась только с Рене, и за две ночи, остававшиеся до отъезда Венды в Ориендейл, девушки успели устроить настоящий пикник в парке и искупаться в озере, прямо под носом охраны и королевской семьи. И никто не заметил!

Проведя ладонью по мутному стеклу, Рене осторожно надавила на раму. Она переживала, что могла перепутать окно или что замок починили за прошедший год, но стоило ей приложить немного силы, как окно поддалось. Вовремя ухватив ускользающую раму, Рене мягко опустила её на книжный шкаф.

Окно было довольно узкое, но Рене изловчилась и пролезла внутрь, даже не снимая плаща. Перебралась на шкаф и глянула вниз – метра два, слишком высоко, чтобы прыгать. Однако шкаф примыкал к стеллажу поменьше, а тот стоял прямо у стола, за которым Венда учила уроки, – Рене иногда присоединялась к ней ради интереса, когда приходил преподаватель по языкам.

Почти бесшумно, словно эльф, коснувшись пола читального зала своими мягкими кожаными туфельками, Рене скинула плащ, туго его свернула и спрятала под столом. Против обыкновения, сегодня она была не в золотистом наряде дома Ульвиде, а в скромном платье с широким поясом и воротничком, какие носила прислуга замка; раздобыть его оказалось непросто, но на что только не пойдёшь, чтобы удивить подругу! Уже предвкушая, как она разбудит сонную, ничего не подозревающую Венду, Рене поспешила к галерее.