А в самый последний момент, когда отец уже подгонял ее: «Быстрее, не то встанем в пробку», Юла вытащила из телефона симку и отдала бабушке. А телефон зачем-то сунула в карман куртки. Сейчас, спустя время, она не видела в том поступке логики. Но бабушка сохранила симку, исправно пополняла счет и теперь вернула ее Юле. Вот только, видимо, зря, потому что Ромка на ночной звонок не ответил. Не то чтобы он демонстративно не снял трубку. Нет. Его телефон просто оказался выключенным.

Она успокаивала себя тем, что Крестовский вечно терял телефоны и наушники, но в душе скреблось неприятное чувство: как будто он просто ее не ждал. В общем-то, скорее всего, так и было. Им с Ромкой не выпало шанса поговорить, обсудить случившееся, но ей наивно хотелось, чтобы, как в фильмах и романах, ее ждали, не выпуская телефона из рук. О том, что когда-то в этом уравнении существовала еще и Рябинина, Юла старалась не думать.

Ночью она впервые за несколько месяцев залезла на страничку Крестовского в соцсетях. Фоток Рябининой там не было. На страничке самой Рябининой Ромки не было тоже. Были фоточки цветов, птиц, белок изо всех окрестных парков. Как будто ту выгнали из дома и ей приходилось без конца скитаться по Москве и ближнему Подмосковью.

На страничку Волкова Юла решила не заходить. Она и так проверяла ее почти каждый день. И даже не почти, а каждый. Но там ничего не менялось. Волков жил реальную жизнь, появляясь в сети, только чтобы оставить какой-нибудь комментарий под чужими постами. И было в этом что-то запредельно настоящее.

Отложив телефон, Юла зажмурилась. Нужно было выйти из комнаты, но она не могла себя заставить, потому что, даже если бабуля не задаст вопрос про планы, его непременно задаст мама. Или отец. Позвонит же он когда-нибудь, чтобы лично поинтересоваться, как у нее дела. Хотя общаться с неуравновешенными девицами отец не любил. Так он однажды сказал своей прекрасной Лизоньке про родную дочь. Сказал, а потом определил ее в русскоязычную группу психологической помощи. Это было уже после того, как они перебрались из Сейнт-Питерсберга в Сан-Диего. Перебрались, потому что Лизоньке не нравилось в Сейнт-Пите. Лизонька хотела жить в Калифорнии, потому что именно там находился колледж искусств, в который она подала документы. Почему нельзя было подать документы в любой из колледжей Флориды, было совершенно непонятно. У Юлы складывалось впечатление, что «новая мамочка» просто со всей наглядностью хотела продемонстрировать падчерице степень своего влияния на мужа. Юле не нравилось ни в Сейнт-Пите, ни в Сан-Диего. Но если бы даже она успела влюбиться в Сейнт-Пит, у нее все равно не было бы права голоса в вопросе переезда, потому что папа не любил общаться с неуравновешенными девицами и явно был без ума от новой жены.

Как строить свою жизнь в Сан-Диего, было совершенно непонятно, и группа психологической поддержки в этом совсем не помогала. Юла не считала себя сумасшедшей, поэтому не видела смысла в том, чтобы дважды в неделю приходить на занятия и рассказывать, как она провела время с их последней встречи: что делала, за что может себя похвалить, а что не получилось так, как хотелось бы. Наверное, это имело бы смысл, если бы она ставила себе какие-то цели. Но как можно отслеживать прогресс, когда ты не делаешь ничего и, главное, ничего не хочешь? Ну разве что считать прогрессом лишний километр, добавившийся накануне к ее веломаршруту?

В группе, помимо нее, было восемь человек, и, на взгляд Юлы, у этих ребят имелись реальные проблемы. Например, у девушек с булимией и анорексией. Если эти две страдалицы озвучивали свои переживания друг за другом, то слушать их было одновременно страшно и смешно. Или же у наркомана в завязке. Хотя о какой завязке шла речь, если его периодически штырило так, что он не мог усидеть на месте? Еще были клептоманка, два алкоголика и девушка, которая каждый раз рассказывала о разных фобиях, но, кажется, ей просто нравилось тусить в этой странной компании.

Отец требовал ее обязательного присутствия на этих встречах. Если Юла вдруг не приходила, куратор сообщал об этом Лизоньке. То, что все общение шло не напрямую с отцом, а через мачеху, было вдвойне унизительно, поэтому Юла взяла за правило появляться на этих чертовых сходках психов, молча сидеть полтора часа и уходить до следующего раза.

Ей не нравились эти встречи, не нравился Сан-Диего, не нравился новый дом, не нравилась «новая мамочка». Не радовали ни океан, ни красивые закаты, ни солнце, которое так и липло загаром на кожу и высвечивало и так светлые пряди в эффектный блонд. Ну разве что Лизонькина попытка повторить оттенок волос падчерицы, с которой парикмахер не справился, хотя и взял за это наверняка космическую сумму, вызвала в Юле глухое удовлетворение.

Дни текли однообразно и монотонно до встречи с Ксавьером.

У Юлы не было проблем с английским. В тот период у нее были проблемы с людьми. Больше всего она хотела оставаться незаметной. Но сидеть целыми днями под одной крышей с обожаемой папой Лизонькой она просто не могла, поэтому приходилось отправляться на велосипедные прогулки. На велосипеде в Сан-Диего ездили все от мала до велика. Юла никогда не была фанаткой велоспорта, да и спорта вообще. В Москве она ходила в бассейн и изредка на йогу. Но для того чтобы найти инструктора по йоге в Сан-Диего, нужно было выбраться из скорлупы и обзавестись социальными контактами. И в этом была проблема. После произошедшего в Москве каждый брошенный на нее взгляд казался ей липким, оценивающим, хотелось вымыться или вообще снять с себя кожу.

Чемодан в Америку ей собирала бабуля, но любимые платья, все до одного, так и висели в шкафу. Им на смену пришли бесформенные футболки, туники оверсайз и широкие брюки. Юла не могла влезть ни в один из облегающих нарядов: сразу чувствовала фантомную хватку на плечах и запястьях и ее начинало тошнить. К счастью, для велопоездок ее новый стиль вполне подходил.

Один и тот же маршрут каждый день: от дома до Парка Бальбоа. Одно и то же кафе для перекуса через день, когда она не забывала перекусить. Вкус еды возвращался обычно вместе со вкусом к жизни. В этот раз они оба подзадержались.

Иногда Юла останавливалась на смотровой площадке и долго смотрела на океан, иногда могла час сидеть в кафе, глядя на порт. Было ли ей скучно? Нет. Ей было все равно. А в кафе иногда немножко тоскливо, потому что именно здесь приходили какие-то обрывочные воспоминания. Например, звук разбившегося стакана мог воскресить в памяти ситуацию, когда она слышала подобное в одной из многочисленных московских кофеен и Ромка сидел напротив. Вот он поворачивает голову, чтобы понять, что случилось, а она смотрит на его шею. След от ее поцелуя вызывающе синеет на его едва загорелой коже. И ей одновременно смешно и грустно. Ромке не идут эти синяки. Он как будто для них не создан. Но вот он поворачивается, смотрит рассеянно, поправляет кольцо на мизинце и улыбается ей. И тогда вот этой Юле, в кафе на набережной Сан-Диего, дико хочется в Москву, потому что здесь никто никогда ей не улыбается. Ухмылки «новой мамочки» не в счет.

И вот однажды в таком раздрае, в мыслях о Москве Юла села на велосипед и покатила прочь от знакомого кафе. До первого парковочного столбика. Как они со столбиком встретились, Юла так и не поняла. Она буквально на секунду отвлеклась, чтобы вытащить прядь волос, попавшую в замок велосипедного шлема, – и вот уже летит навстречу асфальту.

Ударилась она несильно: стерла ладонь и содрала коленку. Но все это как-то наложилось на мысли о Москве, о Ромке, о Волкове, о котором она думала приблизительно все время, поэтому Юла, вскочив, подхватила велосипед с желанием швырнуть его к чертовой матери об асфальт. Да только не учла его вес. Велосипед получилось разве что чуть-чуть приподнять, и от того, что он упал, жалобно звякнув сигналом, Юла не получила никакого удовлетворения.

– Are you o’key? – раздался рядом встревоженный голос.

– Absolutely not, – огрызнулась Юла и принялась поднимать велосипед с земли.

– May I help you? Give you some water?

Юла хотела послать помогальщика подальше, но он деловито оттеснил ее от велосипеда, поднял его, поставил на подножку, а потом протянул бутылку воды. И улыбнулся. Кажется, на это она и купилась.

За последовавшие за ее падением пять минут Юла узнала, что его зовут Ксавьер, у него три младшие сестры, его родители когда-то перебрались в Калифорнию из Мексики в поисках лучшей доли, а сам он родился здесь. Его отец работает в порту, мать занимается детьми, а сам Ксавьер работает вот в этом самом кафе и очень радуется, когда Юла заглядывает к ним перекусить. И очень огорчается от того, что она всегда садится не за его столик. И он даже пару раз менялся с Хулией столиками, но именно в те дни Юла не приходила. А поменять столик во время смены им не разрешает хозяин.

Юла слушала этот поток информации, силясь разобрать его специфический акцент, и не понимала, почему она до сих пор не уехала, почему стоит здесь, пьет предложенную воду и слушает биографию человека, которого видит первый раз в жизни. А еще почему у нее не срабатывает сигнал тревоги в голове от того, что, оказывается, он за ней уже какое-то время наблюдает. Может быть, потому, что он улыбался? Единственный человек в этом огромном городе искренне ей улыбался.

Так у велопрогулок Юлы появился смысл. Ксавьер был похож на борца за мексиканскую независимость с гравюр, которые она видела в Сети. По приезду в Сан-Диего у Юлы случился краткосрочный порыв познакомиться с историей города и найти себе какое-нибудь занятие. Занятие так и не нашлось, но на пару дней она погрузилась в изучение сайтов, посвященных мексиканской войне за независимость. И так вышло, что в ее голове сложился свой собственный образ Ксавьера – как борца за свободу и права угнетенных коренных народов. Пусть это совершенно не сочеталось с его биографией, в которой он обслуживал этих самых угнетателей с утра до вечера, да и его отец вполне был доволен своей работой охранника в порту, но было в нем что-то дерзкое, свободное. Что-то о бескрайних просторах и духе авантюризма. Этим он напоминал ей Дэна и других ребят-стритрейсеров, с которыми Юла какое-то время тусила в Москве.

Из той компании ее выдернул отец. Юла дала слово, что больше не будет с ними видеться, и слово это сдержала. Но не потому, что была такой уж высокоморальной, а потому, что испугалась. Скорость и орущая из динамиков музыка – это круто. А еще адреналин, ветер и счастливый смех ребят. Но однажды это сменилось визгом тормозов, руганью и криком боли. Юла тогда была за рулем. Ей казалось, что все под контролем, но мокрый асфальт решил по-своему. К счастью, никто серьезно не пострадал. Дэн отделался переломом руки и разбитой машиной, и отец, по-видимому, дал ему денег. Во всяком случае, когда Юла набралась храбрости, чтобы написать, что она больше не будет к ним приходить, он только обрадовался и сказал, что им лишние проблемы не нужны.

Да, Юла всегда была проблемой. Для всех. Даже для отбитых на всю голову стритрейсеров, которые без конца спорили друг с другом, с дорогой и с законами физики.

С Ксавьером все обстояло иначе. Он был веселым, много болтал и не видел в Юле проблему. У него было только одно условие – не приходить к нему на работу, потому что у него все будет сыпаться из рук. Она обещала. Даже сменила маршрут и кафе для перекусов. Встречались они в его свободное время. Иногда утром. Иногда вечерами.

На какое-то время Юла почувствовала интерес к жизни. Теперь она гуляла не только в Парке Бальбоа, но и в порту. Они катались на катере и квадроциклах, и все это в обход официальных путей. В какой-то момент в их прогулках стали появляться его друзья, которые открывали запертые калитки дорогих домовладений, приглашали к себе в гости.