Бридж настаивает, чтобы мы сняли с себя все, постирали одежду в ванной и повесили ее в шкаф. Зайдя в мою спальню, она делает вид, будто собирается меня уложить. Она разглаживает на простыне каждую складочку – игра, в которой простыня неизменно побеждает. На месте старой складки образуются три новые. Разглаживание простыни заменяет Бридж стук в стену.

– Мама помогла той тете перестать грустить, – говорю я тихо.

– Да ладно тебе. Синий? Вся Земля синяя.

Я наблюдаю, как Бридж, словно бурундук, обкусывает ноготь большого пальца, покрытый розовым лаком.

– Только семьдесят один процент, – возражаю я, не в силах сдержаться.

– Что?

– Только семьдесят один процент Земли состоит из воды. А небо и океан – они вовсе не синие. Они просто кажутся такими, потому что воздух и вода хуже рассеивают желтый и красный. На самом деле мы видим синий свет Солнца.

– Не знаю, кто из вас двоих больше сводит меня с ума. – В голосе Бридж тихая ярость.

– Мы же не уверены, что мама… берет деньги, – возражаю я. – Вот тогда это было бы незаконно.

– Вив, я тебя умоляю.

Капля падает мне на руку. Мне хочется, чтобы Бридж нашла в себе силы не разреветься.

– Может быть, никто не догадывается, что эти люди сюда приходят, – разумно предполагаю я. – Может быть, люди хотят сохранить это в тайне между мамой и своими покойниками. – В темноте я привстаю, чтобы обнять ее, в последнее время это случается нечасто.

– Хватит одного недовольного, чтобы посадить маму в тюрьму, – говорит Бридж, отрывая мои руки от своей шеи. – И что тогда?

Снаружи автомобиль той женщины начинает пыхтеть. Свет передних фар скользит по стене, на мгновение высвечивая лицо Бридж – тушь растеклась, по щекам катятся черные слезы.

Я отчаянно хочу ей помочь, объяснить, что мама была добра к той тете.

Но Бридж непременно спросит, откуда я знаю, что ее сын прожил достаточно долго после того, как его пикап врезался в сосны и рухнул на лесную подстилку.

Достаточно долго, чтобы Лейтон пожалел о ссоре с матерью перед тем, как выйти из дома. Достаточно долго, чтобы позвать ее.

Достаточно долго.

– Завтра выясним, почему так воняет из вентиляционного отверстия между комнатами, – внезапно говорит Бридж. – Я не остановлюсь, даже если придется сломать стену.

Перед рассветом. Бридж за главную. Я словно сонная муха. Мы лежим на животе, всматриваясь в вентиляционное отверстие. Я принесла из кухни оливковое масло, и Бридж занята тем, что смазывает неподдающиеся винты.

Одной рукой я держу фонарик, другой зажимаю нос. Из отверстия доносится тошнотворный сладковатый запах. От ковра смердит бактериями всех предыдущих арендаторов.

Дешевле ковра наш хозяин не нашел – толщиной в четверть дюйма, грубый, как канат. На коже моих костлявых локтей уже отпечатались сетчатые следы. Я дважды обдирала колени об этот ковер, и ни разу – о подъездную дорожку.

Часы на прикроватном столике Бридж показывают 6:14. После похода в подвал мне удалось поспать всего три часа. И два остается до встречи с миссис Аллен, учительницей естествознания, которая позвонила маме и пожаловалась на тормоза. Эта встреча кажется мне куда важнее какого-то вентиляционного отверстия.

Меня мучают сомнения, говорить ли миссис Аллен, что в тормозах покопался ее муж. Она плохая учительница – ни шагу в сторону от учебника. А если когда-нибудь и смотрела на небо, то для того, чтобы увидеть дождь или Вознесение. Но я не желаю ей смерти.

– Почему мы не можем сделать это вечером? – ною я, когда Бридж снова вставляет отвертку. – Мама велела побрызгать туда освежителем воздуха.

– Думаешь, я не пыталась? Она говорит, во всех старых домах воняет, отверстие проржавело, и, расковыривая штукатурку, я его сломаю. Сказала, чтобы спала на веранде, если меня беспокоит запах.

Голос у Бридж надтреснутый, и чем больше она говорит, тем он выше, как у певицы с ларингитом, которая пытается спеть восходящую гамму.

– Она не хочет, чтобы я портила чужое имущество. Сказала… возможно, мы не задержимся тут надолго. Как всегда.

Последние слова она произносит почти шепотом.

Сейчас я не могу об этом думать – снова переезжать, ради чего.

– Ее будильник зазвонит через пятнадцать минут, – предупреждаю я Бридж.

– Винты уже вращаются.

– А все Вивви, палочка-выручалочка, – говорю я, закручивая крышку на бутылке оливкового масла.

Бридж дергает за решетку, которая выскакивает из стены в облаке пыли и штукатурки. Я вижу несколько тараканов кверху брюхом. Сквозь отверстие пробивается свет моего голубого ночника.

Бридж разворачивает ко мне лицо, теперь оно всего в нескольких дюймах от моего. Я знаю этот взгляд наизусть. Вставь ручку в торговый автомат. Распутай мое ожерелье своими тонкими пальчиками. Сунь свою костлявую ладошку под диван – я только что уронила туда ручку.

– Ничего не чувствую, – заявляю я твердо.

– Твоя рука гораздо меньше моей. И у тебя нет ногтей.

– Сказала же – не буду.

– Какой же ты ребенок. Давай сюда фонарик.

Она поднимает с пола спортивный носок и надевает на руку, как марионетку. Направляет луч фонарика внутрь стены.

– Я что-то вижу.

Ее запястье исчезает в стене. Затем локоть.

Инстинкт ничего мне не подсказывает.

Челюсть Бридж отвисает, как будто сестру подстрелили. Когда она выдергивает руку из стены, на ладони сморщенная кожа и кости, в которых с трудом угадывается крысиный скелет.

Бридж сгибается пополам, ее тошнит.

С тех пор как однажды Бридж столкнулась с крысой нос к носу в собственной постели в нашем предыдущем доме, она их ненавидит. Хотя мама сказала ей, что она родилась в полночь – в Час Крысы, согласно китайской астрологии. И что эта встреча сулит счастье.

Я подхватываю трупик первой тряпкой, попавшейся под руку, и мчусь на кухню, где выбрасываю тряпку в помойное ведро поверх остатков вчерашних спагетти.

На самом деле крыса – не самое страшное. Когда я опускаю глаза, чтобы завязать пакет, то понимаю, что второпях схватила любимую футболку Бридж. Теперь она пропиталась крысиными потрохами и грибным соусом, почти неотличимыми друг от друга. После секундного колебания я затягиваю узел как можно туже и выбрасываю пакет в заднюю дверь.

Мне отчаянно хочется вымыть руки, но мама уже спускает воду в туалете дальше по коридору.

На цыпочках я возвращаюсь, чтобы предупредить Бридж, – надо убедиться, что она пришла в себя, вернуть все на свои места или хотя бы заткнуть отверстие полотенцем. Интересно, как она отплатит мне за порчу ее любимой футболки? Добавит острый соус в мои молочно-розовые хлопья «Фрут-Лупс», зубную пасту в печенье «Орео», красный пищевой краситель на зубную щетку или клей во флакон с шампунем?

Вентиляционное отверстие зияет. Бридж снова влезла в дыру и вытащила оттуда кое-что еще.

Ее рука роется в маленькой грязно-красной сумочке с застежкой – фальшивым рубином. Бридж выворачивает подкладку – убедиться, что сумочка пуста.

На полу лежит потускневший тюбик губной помады, десятидолларовая купюра, смятая обертка от шоколадного батончика, кучка мелочи, связка домашних ключей и водительские права.

Я удивлена: почему то, что чувствую сейчас, я не почувствовала гораздо раньше?

Мне незачем заглядывать в водительские права, чтобы понять – Бридж все-таки обнаружила, что` не в порядке с этим домом.

Глава 9

Я вижу четкий снимок: Бридж, я и мама. Мы стоим на лужайке перед уродливым арендованным домом, словно семья, с изумлением наблюдающая, как их имущество сгорает дотла.

Только нет ни брандспойтов, ни пожарных. Есть копы и желтые ленты.

Дешевая атласная вечерняя сумочка, которую Бридж откопала в стене, принадлежала женщине по имени Лиза Мари, в честь Лизы Мари Пресли. Собственная фамилия – Прессли – была на ее водительских правах. Вопреки традиции она сохранила ее, когда вышла замуж, – считала, это единственное, что делает ее особенной.

В ночь своего исчезновения, несколько лет назад, Лиза Мари месяц как развелась. Она сбежала с танцев в Церкви Господа Милосердного, заметив, как во время медленного танца бывший муж поглаживал спину молоденькой регентши, только-только достигшей половой зрелости.

Городские власти ставили на то, что пьяная Лиза Мари спрыгнула со скалы неподалеку от живописного места, где нашли ее старенький универсал. Но не ее тело.

Бридж ставила на мистера Дули, которого однажды застукала: явившись подстричь газон, что случалось еженедельно, он подглядывал за ней в окно ванной.

Мой разум гудел, непривычно пустой, ни одной мысли, будто в теле нет ни единой косточки, ни единого голоса в голове, который мог мне что-нибудь подсказать.

Мы сразу отнесли сумочку маме, которая позвонила старой приятельнице из морга.

Мама сказала, что четыре явных черных пятна походили на отпечатки пальцев, которые ей случалось фотографировать на месте преступлений, – кровавые отпечатки.

Спустя несколько часов двое полицейских, заручившись помощью приятелей из местного бара, ковыряли кирками трещину в подвальном полу, потому что мама сказала, что насчет этого места у нее «предчувствие».

Всех охотничьих собак и немецких овчарок на милю в округе подрядили обнюхивать задний двор. Это было не по правилам, и множество выводов было сделано поспешно, но принесло результат.

Под трещиной в подвале было пусто. Прежде чем сдаться, четверо мужчин долго долбили то, что оказалось нетронутой грязью из начала времен.

Бордер-колли Берти нашел Лизу Мари в сумерках того же дня. Ее закопали под прелестной розовой кальмией в дальнем углу заднего двора – той самой, к которой мама запретила нам подходить, потому что каждая частица этого растения ядовита, его нельзя трогать, тащить в рот, оно настолько агрессивно, что, если на цветок сядет пчела, тычинки распрямятся и прихлопнут ее пыльником.

У мамы всегда был нюх на то, что могло убить нас или причинить нам вред.

Это оказался не мистер Дули, который сразу же указал на одного арендатора – после него мы снимали дом третьими по счету – кочующего шахтера, который задолжал ему больше тысячи долларов и сидел за изнасилования в трех округах.

Когда мы стояли на лужайке и смотрели, как черный мешок с трупом заносят в катафалк, а наше будущее катится под откос, мы ничего этого не знали.

Но Бубба Ганз знает больше нашего. Он выплескивает в гостиную моей матери последний яростный пассаж.

– Жутковато, не правда ли? Экстрасенса, в детстве обнаружившего труп в стене, приглашают принять участие в расследовании, которое может обнаружить ребенка, также замурованного в стену!

Первая наглая ложь.

Лизу Мари нашли не в стене. Я не имела никакого отношения к ее обнаружению. Дело не закрыли бы никогда, если бы не дохлая крыса и не въедливость моей сестры, ни разу не экстрасенса. И Лиза Мари продолжала бы вечно кормить ненасытный ядовитый куст.

– Вивви Буше и впрямь ясновидящая? Или просто воспользовалась ужасной историей из своего детства? – продолжает он. – В своем ли она уме? Или изображает ученого, а сама верит в вуду? Мошенница, которая ищет внимания? И это тело в стене, вам не кажется, что все подозрительно ловко сошлось?

Я яростно выдергиваю эйрподсы из ушей.

В своем ли она уме? Изображает ученого. Мошенница. Это перестает напоминать болтовню шизанутого подкастера, который больше не может перемалывать одно и то же: погодное оружие Джо Байдена, евгенический заговор Билла Гейтса, вампирскую природу принца Чарльза. Такое ощущение, что все спланировано заранее. Против меня. И кто-то хочет пробить лед в громком деле Лиззи Соломон, использовав меня в качестве лома.

Его бешеная паранойя питает мою. Бубба Ганз сотрудничает с полицией? С мэром? Джессом Шарпом? Майком?