– В одну сторону – через железку, переезд в область, туда – к жилым кварталам, к дачкам, – объяснил Саныч.

Никаких видимых следов транспорта на ней не обнаружилось, хотя искали старательно. Добросовестный Кашин и недовольный Анчар обследовали обе стороны дороги, но след не возобновился. Остапчук тоже ничего не нашел.

– Что, Паша? Выпускаем народ?

– Да, пусть разомнутся, – вздохнул Кашин.

После них дотемна рыскало множество людей, в основном с молодым острым зрением. Обшарили каждую развалину, каждый куст, все углы, но, конечно, никакой сумки не обнаружилось.

Наутро стало известно, что кассирша Татьяна Макаровна скончалась, не приходя в сознание.

…Капитан Сорокин, который два дня до того отсутствовал, тотчас по прибытии отправился не на службу, а прямиком в больницу, к главврачу. Маргарита Вильгельмовна Шор, занятая писаниной многочисленных бумаг, представлений, отношений, сначала попыталась его выставить, потом сделать вид, что не понимает, о чем он, – но не на такого напала. Сорокин мягко, но наотрез отказался уходить, да еще и принялся укорять:

– Вот если бы я знал, что писать, я бы вам помог. А вы вот все знаете, все можете, все понимаете, а помочь не хотите.

Шор, наконец, сдалась и обреченно спросила:

– Чем помочь? Что вы опять от меня хотите?

– Прежде всего узнать о здоровье товарища Пожарского.

– За этими сведениями – в регистратуру, первый этаж…

– А там говорят, что мальчик напоролся на ужасный гвоздь, что пребывает в шоке, и консилиум ведет речь об ампутации.

– Это интере-е-е-есно, – протянула главврач и отложила перо, – от кого же вы получили такие интригующие, такие уникальные и абсолютно лживые сведения?

– От меня, Маргарита Вильгельмовна, – доверительно признался капитан.

– И смысл этого анекдота?

– Смысл в том, чтобы этот анекдот был рассказан любому товарищу из главка, который покажется на горизонте.

– Долго? – коротко уточнила Маргарита Вильгельмовна.

– Хотя бы неделю.

– Хорошо, попытаемся. Потому что у Николая на самом деле ничего серьезного.

– Постарайтесь, пожалуйста. Необходимо потянуть время. Потому что, как только всплывет факт его судимости, условного срока…

– Николай Николаевич, здесь дураков нет, – напомнила главврач и, перевернув несколько листков на настольном календаре, сказала: – Тэк-с… Как показывает мой профессиональный опыт, у мальчика будет сильнейшая реакция на противостолбнячную сыворотку… десять дней вас устроит?

– Вы золотая женщина!

– Работайте, – призвала она, оставив без внимания комплимент и делая пометку в календаре.

Глава 5

Маргарита Вильгельмовна всегда исполняла обещания. Ни в этот день, ни на следующий Яковлев не прорвался к больному Пожарскому. А потом медикам держать оборону и не пришлось, поскольку у муровцев достаточно было дел и в других местах, на окраину за каждым сопляком не накатаешься. Яковлев снял осаду, предупредив, что «этот» под подпиской, чтобы не то что город, район не покидал.

– Даже к семейству? – уточнил капитан Сорокин.

– А оно где?

– В центре, в районе площади Борьбы.

– Нет. Сами пусть приезжают, как соскучатся, – решительно запретил Яковлев.

Между тем Катерина Введенская, используя то самое кумовство, которое горько обличал муровский лейтенант, наведалась к Кольке в то же утро после происшествия и была допущена.

Он, уже «стерильный и обработанный», лежал на койке, глядя в потолок и закинув руки за голову, а Оля Гладкова, неузнаваемая в белом халате, в косынке, читала ему некую увлекательную книжку.

Катерина, попросив ее выйти, детально расспросила о происшедшем, потом решила, что кое-что надо уточнить.

– Ты хорошо знал Маркова?

– Как всех.

– Ссорились?

– Я не баба, чтобы ссориться, – проворчал Колька, – а представитель администрации и воспитатель. А их не воспитывать, их драть надо, потому что в большинстве своем это не ученики, а чурки неотесанные.

– То есть ты утверждаешь, что все слишком плохо?

Колька сначала замямлил – «ну не так чтобы, но все-таки», а потом твердо заявил:

– Плохой набор, Катерина Сергеевна! Плохой! Я не знаю, что вообще из них выйдет и чем там эти, в приемнике, занимаются. Направили к нам таких, что им место лишь в колонии. Вот я уверен, что они где-то да наследили, а им ручки вымыли, носик высморкали и отправили к нам – учите, мол. А оно-то, гнилье, обязательно вылезет. Приемщики-распределяльщики!

– Коля!

– Что Коля? Скидывают на людей разного рода заваль, а люди ни сном ни духом, что за ними глаз да глаз нужен, – а теперь вот, мы же и виноваты.

– Училище никто не обвиняет, – успокоила его Катерина, – как раз педагогический состав, если ты о нем, ни в чем не виноват, этого никто не говорит.

– А кто виноват? – требовательно спросил он.

– Тут небольшая сложность… но мы к этому еще вернемся. Итак, ты говоришь, что из дэпээр в училище отправили негодный народ, которому место лишь на каторге.

– Так и говорю.

– Но ведь при приеме оформляются и изучаются медицинские документы, характеристики…

– Да что вы, Катерина Сергеевна, как маленькая! Написать-то что угодно можно!

– Но все-таки, Коля, если человеку, однажды оступившемуся, не давать никакого шанса, что же получится?

– Тогда предупреждать надо, что человек с особенностями. А то воспитывайте, мол, а потом вот такие вещи происходят.

– Случайность…

– Не было никакой случайности, к этому все шло, – решительно заявил Колька. – Этот самый Марков ни дисциплины, вообще ничего не признавал, цедил сквозь губу, вечно ходил, задрав нос.

– Ну это обычное дело в подростковом возрасте, – вставила Катерина.

– А еще потом «крысятничает» у товарищей, на людей кидается. И до кучи вот эта история. Хотите сказать, все случайность?

– Я предположила, что не исключена случайность, основываясь на отсутствии сигналов из училища. Если имели место такие вопиющие нарушения правопорядка, то почему не сообщали в органы? – тут же парировала Введенская.

– Ну… я не знаю, – смутился Колька, – может, не сочли нужным.

– В таком случае обвинять других в собственных недочетах нехорошо.

– Мои-то в чем недочеты?!

– Ну как же, Коля, ты же сам говоришь, что представитель администрации, мог бы сообщить о происшедшем… или запрещали?

Кто знает, умеет ли эта Сергеевна в шашки-шахматы играть, но обставила только что прямо ювелирно. И все основываясь исключительно на собственных словах.

Колька отступил на вторую линию обороны:

– Нет. Никто не запрещал, но было воспринято как рабочий момент.

– Итак, оставим пока, кто виноват, и сосредоточимся на том, что ты сам можешь сказать о Юрии.

– А кто это? – не подумав, спросил Колька.

– Марков.

Ну и ну! Он, так называемый преподаватель, да и вся администрация, понятия не имели, как зовут Маркова!

– Он был… ну, такой… То ничего-ничего, а то вдруг взбрыкнет как молодой мерин. Что по нему – делал тотчас и без звука, что не по нраву – не делал вовсе. И ладно бы, как все, спорил бы, возражал, а то просто саботировал. А начнешь ему выговаривать, может, и примется убираться, а чаще всего просто встанет, ногу вперед, глаза белые и как глухой.

– Это как раз дело обычное, – напомнила Сергеевна, – а вот ты упомянул два происшествия, что «крысятничает» и кидается на людей. Расскажи подробнее.

Колька почесал затылок: в самом деле, чего сейчас-то замалчивать. К тому же у него самого были серьезные сомнения, виноват ли Марков в происшествии – уж больно мутным оно было.

– Дело было так. С утра пораньше заведующая приходит в столовку, а там на плите… спит Марков, рядом два пустых лотка и вокруг корки. Сожрал весь хлеб.

– Так оголодал? – переспросила Катерина, покачав головой. – В дэпээр ведь хорошие пайки. И странно даже не то, что он столько съел, а то, что заснул на столе, запершись изнутри. Он ведь как-то вошел, почему тогда сразу не вышел обратно?

– Откуда я знаю, – проворчал Колька, которому тоже эта странность не давала покоя, – может, с замком не сладил …

– Ну или кто-то подпер дверь снаружи, – предположила Сергеевна.

– И кто мог это сделать?

– Ну я не знаю, например, тот, кто крал себе казенный хлеб, а тут неожиданно непрошеный свидетель появился, вот его и заперли в столовой, чтобы не думал настучать. Версия?

– Д-да…

Если предположить, что она верна, то темная, которую устроили Маркову соседи по палате, уже совсем в другом свете предстает. И куда понятнее его поведение у директора, когда Ильич пытался выяснить, что вообще произошло. Вот это нежелание отвечать, нос кверху совершенно по-иному уже оценивается. Стучать даже на мерзавцев – западло.

– А пацаны ему еще и темную устроили, крысе такой… Ладно, давай дальше. Что с дракой?

– Налетел на одного парня, Леху Прохорова…

– Ни с того ни с сего?

И снова Колька запнулся. Драку он видел, но очень удивился. Прохоров, пусть и атаманствовал, был парень нормальный, справедливый, с чего Марков на него налетел? Становилось как-то противно. Горько от самого себя становилось, от своей кичливости и якобы правоты. Ведь все он это видел и мог совершенно спокойно докопаться до сути, а если бы докопался, то, может, и не было ничего этого… – Многих травят, но это не повод людей убивать, к тому же тех, кто ни разу не обидел.

– Ведь пора бы уже понять, – вздохнула Катерина, – и ты, и я, мы видим только то, что на поверхности, а нам надо до сути докопаться. Ладно, не все сразу. Главное я уловила: ты сам личной неприязни к нему не испытывал, ссор и споров не по делу у вас не было.

– Да я-то тут при чем…

– Ты очень даже при чем. А теперь вернемся к тому моменту, когда ты увидел погибшую.

– Умерла, значит…

– Да, но сейчас не об этом.

– И об этом тоже! Кто-то же должен ответить.

Кончилось терпение у Катерины, и она напрямую рубанула:

– Если сейчас же не перестанешь валять дурака, то отвечать будешь ты.

– Это почему я-то?! – аж подскочил с койки Николай.

– На орудии убийства твои пальцы.

– Что, только мои?! Эти ножницы пол-учительской лапали! И Марков тоже!

– Ты Маркова оставь, – посоветовала Катерина, – нет Маркова, с него взять нечего. А ты вот живой и невредимый.

– Это что, моя вина?!

– …готовый кандидат на отсидку, – завершила она. – Коля, очнись! Ты не других обличай, а про себя подумай. Судимый, застуканный на месте преступления, на мосту – и это все видели. Некоторые утверждают, что это ты Маркова толкал. Понимаешь теперь?

Теперь он понял, да еще как.

– Все клевета и подлое вранье!

– Да я-то знаю. И все мы знаем, – заверила Сергеевна, – но хотя все мы считаем, что ты на это не способен, есть объективный момент, от которого отвертеться не получится.

– Да не трогал я его!

– Ты выдернул из раны ножницы. Вот как раз это видели все.

– И что же?!

– А то, что это спровоцировало усиленное кровотечение, – мягко объяснила она, – так что, даже если отмести всю клевету… а я знаю, что это клевета, будь уверен, причинение смерти по неосторожности пришить очень даже можно.

– Но ведь я не хотел…

– Так потому-то «по неосторожности», а не «умышленно». Ты разве не знал, что так делать нельзя?

– Да вроде бы… знал.

– А то, что нельзя хвататься за орудие убийства, знал?

– Да…

Катерина вздохнула:

– Я, Коля, пытаюсь донести до тебя мысль, что тебе бы сейчас молчать в тряпочку и молиться. Очень плохи твои дела. И думать тебе надо не о несправедливости жизни, а о том, что Юры Маркова нет, а ты есть и очень удобен для того, чтобы сделать тебя крайним. И твое «героическое» прошлое никто не забыл, и условный срок, и судимость. Ну и главное: товарищ лейтенант Яковлев любит подгонять решение под ответ.