В тот день, когда Финч поцеловал меня, я была в саду с детьми: сажала луковицы весенних цветов. За этим занятием мои воспитанники перемазались землей, и я отправила их умыться перед обедом, решив закончить работу сама. После их ухода я воспользовалась благодатными минутами одиночества, закрыла глаза и подставила лицо солнечным лучам. Я думала о Финче (впрочем, оставаясь одна, я редко думала о чем-то другом), когда он приблизился, тихо опустился на траву и поцеловал меня. Это было всего лишь прикосновение, не более, но за всю свою жизнь я ни разу не испытала большего блаженства. Наш поцелуй был кратким. Я открыла глаза, и мы рассмеялись – и над его дерзостью, и над моим удивлением, – затем он сжал на мгновение мою руку и вошел в дом.

– Финч поцеловал Айзу, – с важностью объявила Дороти за обедом.

В наступившей тишине боязливые шаги слуг, разносивших блюда, показались оглушительными. Миссис Корнхилл словно окаменела, но глаза ее, устремленные на меня, горели бешеным гневом.

– Не дразнись, Дот, – мягко произнес Финч. – Возможно, не все находят твои шутки смешными, и, уверен, мисс Кук говорила тебе, что лгать нехорошо.

– Я не лгу! – Сознание собственной правоты заставило девочку возвысить голос до пронзительного крика. – Я все видела. Айза отослала нас умываться, но я забыла куклу и вернулась. Айза сидела на траве, с закрытыми глазами.

Я думала, что поднимется страшный скандал, и не сомневалась, что заслужила его, но миссис Корнхилл оставалась на удивление вежливой. Богатые не считают нужным показывать гнев, поскольку сознают свою власть и знают, как ею воспользоваться. Хозяйка дома отрезала кусочек мяса и, сделав глоток вина, непринужденно заметила самым любезным тоном:

– Полагаю, Финч, возможно, мисс Кук не та, кому следует учить Дороти честности.

Вы легко можете вообразить, какая пытка последовала за этим. Разумеется, я не могла проглотить ни кусочка, но вынуждена была оставаться за столом и притворяться, будто ем, пока мои маленькие воспитанники не сводили с меня круглых глаз, полных жгучего любопытства. После обеда мне пришлось повести их на воскресную прогулку. Когда мы вернулись, Финча и след простыл. Миссис Корнхилл, уже дожидавшаяся нас, жестом приказала мне пройти в ее гостиную. Там она смерила меня пристальным взглядом и повернулась ко мне спиной, а я попыталась сосредоточить свое внимание на прелестной комнате со стенами цвета устриц, бледно-золотистыми шторами и высокими зеркалами, которые, подобно прозрачным вазам, вмещали в себя охапки зелени и струи воды из сада.

– Сын, – заговорила она сдержанно, – поведал мне о своем расположении к вам.

Я опустила голову и промолчала. При мысли, что Финч осмелился ей противостоять, меня охватила великая радость, но и страх одновременно.

– Вы, конечно, понимаете, что это просто нелепо, – продолжила хозяйка с усмешкой и повернулась ко мне. На что вы, дочь портного, рассчитываете? Подобные вещи случаются в дешевых романах, но в жизни никогда.

Я, стараясь не смотреть на нее, взглянула на быструю реку и безмятежный сад, залитый медовым вечерним светом, где меня впервые поцеловали. Буду думать о нем, решила я, и ни за что не поддамся желанию защититься, иначе миссис Корнхилл заманит меня в ловушку и вырвет опрометчивое признание, но после ее слов, что Финч, вопреки воле родителей, намерен жениться на мне, меня бросило в дрожь. Не знаю почему, но сдержанность этой женщины заставила меня почувствовать всю силу ее враждебности гораздо острее, чем если бы она повысила голос. Она прошлась по комнате, остановилась и оглядела меня. Ее невысказанное суждение о моем простом рабочем платье показалось куда унизительнее, чем любое прозвучавшее оскорбление. И неважно, что это платье было скроено отцом с великой гордостью и сшито лучше всех ее пышных нарядов: взгляд миссис Корнхилл отметил его простоту, глубоко чуждую и этой богатой гостиной, и ее обществу, что ранило меня так больно, словно с меня сорвали одежду.

– Вам что, нечего сказать? – спросила она наконец.

– Нет, мэм.

Теперь я знала, как она сильна, и пришла в такой ужас, что едва могла говорить. Утешало лишь то, что в самом скором времени меня наверняка уволят, и тогда мучения мои закончатся. Я буду помогать родителям в мастерской, пока Финч не достигнет положения, которое позволит ему жениться на мне.

– Полно, мисс Кук! – Она коротко рассмеялась, отчего я испуганно вздрогнула. – Что за вид? Я вас ни в чем не виню, поскольку и не рассчитывала найти здравомыслие в девице вашего сословия. А вот мой сын обладает таким преимуществом, а потому должен нести ответственность за эту глупость. И его, – прибавила она насмешливым, почти игривым тоном, – надобно защитить.

Я присела в реверансе, но так сильно дрожала, что едва не упала.

– Я немедленно покину Хаппен-Хит.

– С чего это вдруг? – вопросила она резко. – Поступить так – значит, к одному безрассудству прибавить другое. Я не потерплю, чтобы вы доставили мне еще одно неудобство в придачу к первому. Вы останетесь в этом доме, пока не покажете себя серьезной молодой женщиной, от которой не приходится ждать неожиданностей.

– Хорошо, мэм, – согласилась я, хотя втайне поклялась, что напишу родителям и попрошу разрешения вернуться домой. В эту минуту тоска по дому и близким казалась мне почти нестерпимой.

– А с Финчем вы больше не увидитесь. – Должно быть, что-то в моих глазах вспыхнуло такое, отчего миссис Корнхилл издевательски рассмеялась. – Как ни печально, из-за этого злополучного происшествия в ближайшие несколько лет мы редко будем видеть моего мальчика. Финчу придется оставить университет. Мы с мистером Корнхиллом рассудили, что здесь он слишком подвержен влиянию вольнодумных идей. Мистер Корнхилл любезно согласился приобрести для него офицерский патент.

– Патент? – Мне казалось, я поняла, но предпочла бы ошибиться.

– Он поступит на военную службу. Жаль, что мы не приняли меры раньше. Мистер Корнхилл, как человек военный, настаивал, но я позволила себе склониться на сторону сына.

– Надолго? – выдавила я с трудом.

– Не думаю, что вас это касается. Естественно, мы надеемся, что он навсегда изберет военную карьеру, но в любом случае служба продлится семь лет.

Разочарованием было обнаружить, что власть любви ничто в сравнении с властью богатства и времени. Глаза мои наполнились слезами и, сама того не желая, я с мольбой подняла их на свою хозяйку. Взгляд, который я встретила, тотчас заставил меня забыть о мольбах: это было ничем не прикрытое торжество.

– Мистер Корнхилл высказал пожелание, чтобы мой сын служил за границей, и мы оба с этим согласились. У Финча натура беспокойная и, как ни печально, романтичная. Лучше будет, если он выбросит все это из головы прежде, чем окончательно остепенится и женится. – При этих словах по губам ее скользнула нежная улыбка, но почти тотчас лицо приняло прежнее жесткое выражение. – Не воображайте, будто с вами обошлись несправедливо. Вы думаете, что у вас отняли счастье. На самом же деле я оберегаю вас от разочарования и унижения. Лишь пыл юношеских желаний равняет моего сына с вами. В самом скором времени он начал бы презирать вас за то, что вы просто есть – обыкновенное создание из плоти и крови, тогда как он человек знатного происхождения и возвышенного ума. А теперь ступайте. Мы потеряли полдня из-за этой ерунды. Вернитесь, пожалуйста, к детям и их молитвам. Я не хочу, чтобы они стали такими же глупцами, как их брат.

Я побрела наверх, в каморку, где меня ждали дети, охваченные чувством вины и острым любопытством: им хотелось узнать больше о буре, невольной причиной которой они стали. Я попыталась представить себе еще одну жемчужину, пришитую к подолу, но испытала лишь странное чувство, будто какое-то мелкое, но жизненно важное колесико вырвали из моего телесного механизма, оставив рану, которая почти не кровоточит, но со временем, оставленная без внимания, несомненно, окажется смертельной.

И все же я не впала в отчаяние. Узнаю, где служит Финч, решила я, и напишу ему просто и прямо, лишь для того чтобы знал: следует подчиниться воле родителей, а я буду ждать его сколько понадобится, ибо при нынешних обстоятельствах любовь, что так украшала нашу жизнь, уже невозможна. Оставалось только надеяться, что счастливая случайность все же сведет нас вместе. Ни на мгновение не убедили меня слова миссис Корнхилл в ее правоте. Я твердо верила, что в целом мире не найду другого человека, столь близкого мне по духу. Пусть я юная и беспомощная, но у меня достанет терпения и упорства, и эти достоинства послужат мне опорой.

Как только представилась возможность, я написала длинное письмо отцу и собралась уже отнести его на почту, когда появилась миссис Корнхилл с мотком кружев и велела мне пришить их к одному из платьев Дороти. Держалась хозяйка как обычно, а заметив мое письмо, сказала, что Марта, одна из служанок, как раз отправляется в ту сторону и может его захватить. Сказать по правде, меня это даже обрадовало: чем больше работы я на себя взвалю, тем меньше времени останется на то, чтобы сетовать на судьбу или горевать об участи Финча. Вдобавок меня несколько успокоило, что миссис Корнхилл сменила гнев на милость. Возможно, она решила, что я уже достаточно наказана.

Неделю спустя мне открылся истинный замысел моей мстительной хозяйки. Ее кара оказалась куда более изощренной, коварной и жестокой, чем я могла вообразить. За столом я мягко укорила малышку Дороти за то, что та ела джем ложкой. В ответ на мое замечание девочка бросила на меня лукавый взгляд.

– Едва ли вы вправе поправлять меня, Айза, ведь вы из самых низов.

В ту минуту я была слишком потрясена, чтобы ответить, но очень скоро мне предстояло убедиться, что это не случайная выходка, но продуманный план. Миссис Корнхилл учила своих детей оскорблять и бранить меня. Эти малыши, чье воспитание было для меня единственной радостью, превратились теперь в моих мучителей. Они передразнивали мой выговор и насмехались над немодной одеждой. Когда я пыталась исправить их манеры, они издевались над моими.

Чьих рук это дело, было ясно: мать семейства и ее отпрыски вступили в тайный сговор. Невозможно поверить, что мать готова развращать своих детей из одного лишь желания покарать врага, но в каждой фразе, слетавшей с детских губ, я узнавала ее голос. Однажды я усадила Дороти к себе на колени и спросила:

– Вы всегда были мне друзьями. Отчего же теперь стараетесь ранить меня как можно больнее?

Девочка поспешно соскочила на пол и надула губы:

– Финча отослали, потому что он был вашим другом. Если мы с Фредди станем вашими друзьями, нас тоже отошлют.

Я потеряла своих единственных союзников в Хаппен-Хит. Теперь все мои горестные дни проходили в нетерпеливом ожидании писем.

Примерно неделю спустя в комнату ко мне вошла миссис Корнхилл с заученной фальшивой улыбкой на фарфоровом лице и протянула мне письмо.

– У вас такой печальный вид, дорогая. Это вас ободрит.

При виде хорошо знакомого почерка радость затуманила мой взор. Это моя сестра Салли, вторая после меня по старшинству, которая писала теперь от имени отца после моего отъезда. Ее округлый девичий почерк был полон надежд и, казалось, дышал любовью.

– Я еду домой! – объявила я хозяйке.

– Вы не хотите прежде прочитать письмо? – спросила она тихо.

Хоть я и предпочла бы насладиться радостью в одиночестве, а не в присутствии миссис Корнхилл, не в силах больше ждать, я сорвала печать с драгоценного конверта.

«Моя дорогая доченька, мы так рады, что у тебя все благополучно…»

Сердце мое замерло. Неужели отец не придал значения тому, что я написала? Мне не сразу удалось вернуться к чтению.