Всего через несколько лет Хорнадей напишет следующее: «На всем Западе не осталось ни одной кости или кусочка мяса, указывающих на присутствие бизонов… Подобного, вероятно, не было ранее ни в одной стране и, несомненно, никогда больше не будет». Возмущенный потерей этих животных, он не терпел тех, кто говорил, что истребление бизонов нельзя было остановить: «Такое обвинение в слабости и беспомощности со стороны национального правительства – это оскорбление по отношению к тому, что является нашей силой и ресурсами. Охрана животных сейчас и всегда – это просто вопрос денег»^[53].

К 1902 г. в Йеллоустонском национальном парке осталось всего два десятка бизонов; от охотников их защищали наказания, предусмотренные законом Лейси, принятом в 1894 г. С этого уцелевшего стада началось медленное восстановление популяции, в которое свой вклад внесли и Служба национальных парков, и сам Уильям Хорнадей, ставший в 1905 г. одним из основателей Американского общества по защите бизонов – первой природоохранной организации, занимавшейся возвращением животных в дикую природу. Сегодня число бизонов в Йеллоустоне колеблется от 2500 до 4000 особей, еще около 30 000 бродят по государственным и частным территориям за пределами парка, однако бизон вряд ли сможет вернуть себе роль ключевого вида на открытых пастбищах в прериях.

Исчезновение этих животных стало первой крупной экологической катастрофой в истории Соединенных Штатов. Не за горами была и вторая, на этот раз затронувшая крупный рогатый скот.

После того как бизоны исчезли с открытых пастбищ, а так называемая проблема индейцев в значительной степени потеряла остроту в результате переселения племен в резервации, для начала скотоводческого бума требовался лишь один катализатор – экономический стимул. Он появился после окончания Гражданской войны, когда экономика Конфедерации была полностью разрушена. Главным среди обедневших штатов, имевшим, пожалуй, наихудшие экономические перспективы в период послевоенного восстановления, был Техас. И именно здесь, на находившихся в бедственном положении южных землях, весной 1866 г. началась эра царства скотоводов.

2
Скот за деньги

Житель штата Айова Джордж Даффилд – единственный известный гуртовщик эры скотоводов, который вел дневник своих перегонов. Его записи – печальный рассказ о трудностях, связанных с доставкой тысячи голов лонгхорнов на север из Техаса в Айову в 1866 г.

Дождь идет уже три дня… Ливень, ветер и куча неприятностей… Моя лошадь угодила в канаву, и я сильно повредил колено… По-прежнему темно и мрачно. Река поднялась. Все вокруг кажется унылым… Прошлой ночью была сильная гроза. Из-за паники в стаде потеряли 100 животных… нашли 50. Все [люди] устали. Все удручает… Переплыли реку с помощью веревки, а затем перетащили фургон. Потеряли почти всю кухонную утварь: чайники, кофейники, кружки, миски, фляжки… Один сплошной дождь… Весь скот разбежался [ночью], и утром мы не увидели ни одного бычка. Целый день собираем стадо… Работники в унынии… Есть нечего… Все мрачно. Четверо лучших работников ушли… Дождь лил два часа^[54].

Поражение в Гражданской войне разрушило экономический фундамент американского Юга. К концу войны, весной 1865 г., значительная часть городов, таких как Атланта и Чарльстон, превратилась в обгоревшие руины. Плантационная система, основанная на рабском труде, распалась, что увеличило и без того массовую безработицу. Не было ни официальных органов власти, ни полиции, ни судов, ни почтовой службы, а валюта ничего не стоила – как, впрочем, и все ценные бумаги правительства Конфедерации. Жители навсегда потеряли свои сбережения, если они не были в виде золота.

Мало в каких регионах Юга перспективы были столь же мрачными, как в Техасе, территория которого в основном все еще оставалась невозделанной и малозаселенной: в самом крупном городе – Галвестоне – проживало менее 10 000 человек. Техасские скотоводческие хозяйства, как правило, были небольшими; ими управляли крепкие мужчины шотландского или ирландского происхождения, готовые защищать свое добро от набегов команчей. Помимо разведения скота, здесь чаще всего выращивали кукурузу и хлопок – важнейшую сельскохозяйственную культуру штата. Когда молодежь ушла на войну, большинство хлопковых плантаций и скотоводческих ранчо оказались заброшенными.

Тем не менее после войны техасцы обнаружили, что один товар имеется у них в изобилии – одичавший рогатый скот породы лонгхорн.

Традиционно крупный рогатый скот ценили за шкуры и жир, который использовался для изготовления мыла, свечей и смазок. Тощее мясо не пользовалось спросом на северных рынках до Гражданской войны, однако сами техасцы употребляли его в пищу, и оно было недорогим. Подходило для домашнего использования, но не годилось для бизнеса.

После войны ситуация изменилась. В городах северян, таких как Нью-Йорк, экономика процветала благодаря государственным заказам в отраслях, задействованных в военной сфере, уровень жизни быстро повышался, а вместе с ним менялись и вкусы. Свинина, долгое время являвшаяся основным белковым продуктом в рационе среднего американца, потеряла популярность, ей на смену пришла говядина. В результате цены на говядину на северо-востоке страны резко возросли: бычок, стоивший в Техасе 4 доллара, в Нью-Йорке продавался за 40–50 долларов. Поголовье лонгхорнов в Техасе резко увеличилось, поскольку во время войны они в основном были предоставлены сами себе. Предложение казалось неограниченным.

Отчаявшимся скотоводам Техаса не потребовалось много времени, чтобы обнаружить открывшуюся возможность, и они ухватились за нее. Все, что им требовалось, – перегонять скот с бедных пастбищ южной части Техаса на рынки Севера и класть прибыль в карман. Существовал и второй недостаточно обеспеченный мясом рынок: форты, индейские резервации и шахтерские городки на недавно открытом американском Западе.

Еще в 1842 г. скот из Техаса перегоняли в Миссури, а в 1854 г. – в Калифорнию. По воспоминаниям поэта Уолта Уитмена, даже в 1864 г., во время Гражданской войны, он видел, как стада крупного рогатого скота проходили по Вашингтону (округ Колумбия): «Всадники, все отличные наездники и на хороших лошадях, сразу устремляются за нарушителем порядка и поворачивают его. Дюжина конных гуртовщиков, весьма живописных в своих больших, надвинутых на лоб широкополых шляпах, еще дюжина пеших – все покрыты пылью, с длинными палками в руках. Огромное стадо, возможно 2000 голов, – все в движении, крики, улюлюканье и тому подобное»^[55].

Хотя на картах, изображающих маршруты перегонов, можно увидеть упорядоченную разветвленную сеть дорог, на самом деле путь был извилистым, поскольку погонщикам требовалось обеспечить животных водой и травой. Для этого приходилось идти вдоль рек и ручьев, а также по старым индейским и бизоньим тропам. Сначала животных доставляли к конечным станциям железных дорог, принадлежавших железнодорожным компаниям Union Pacific и Missouri Pacific, которые после завершения Гражданской войны постепенно протягивали свои щупальца все дальше на Запад.

Однако в этой схеме перегонов все оказалось не так просто, как выглядело на бумаге.

Первая проблема состояла в том, что для перегона скота были необходимы лошади. Однако свободно пасущихся мустангов сначала нужно заарканить, завести в загоны и объездить, а для этого требовались опытные наездники. Как правило, на то, чтобы должным образом объездить дикого мустанга, уходило пять-шесть дней. При этом для перегона скота на север (такое путешествие могло занять от трех до шести месяцев) каждому ковбою требовалось по четыре-пять лошадей.

Вторая проблема заключалась в поведении и темпераменте самого́ дикого техасского лонгхорна. Эта порода ведет свое происхождение от иберийских коров, впервые завезенных в Новый Свет испанцами и прекрасно приспособившихся к местным условиям. У техасских лонгхорнов длинные, слегка веретенообразные ноги, узкое тело, тонкие поясница и круп, вытянутая узкая голова с рогами, похожими по форме на руль велосипеда, концы которых иногда направлены вперед, а иногда расходятся в стороны. Самый большой размах рогов был зафиксирован у быка по кличке Чемпион, родившегося около 1890 г. на мексиканском ранчо вблизи Рио-Гранде^[56]; расстояние между концами его рогов составляло 2,7 м.

Ковбоям было непросто сгонять этих диких животных в стадо. Днем техасские лонгхорны прятались в зарослях, а паслись в основном по ночам. Лишь летом, когда налетали тучи надоедливых москитов, они ненадолго выходили на открытые участки в надежде, что их обдует ветерок. Обычно ковбоям приходилось забираться в заросли колючих кустарников, чтобы выгнать оттуда животных. Однако корова с теленком ради защиты своего потомства готова была броситься на лошадь, а бык лонгхорна был печально известен злобным вспыльчивым нравом: как выразился один скотовод, этот бык «строптив, угрюм, одинок и драчлив»^[57] и «чем он старше, тем становится злее».

«Попросите любого скотовода старых времен, знакомого с южными пастбищами, назвать самое быстрое животное, – писал Дж. Доби в своей книге «Лонгхорны». – Он не назовет ни лошадь для каттинга^[58], ни лошадь для игры в поло, ни дикую кошку, ни гремучую змею в броске. Он не подумает о сапсане. Он назовет быка лонгхорна. Некоторые другие быки быстры; многие драчливы, даже абердин-ангусской породы. Но никто из них не может так реветь, мычать, бурчать и неистовствовать, как быки испанской породы, и никто не может двигаться с такой скоростью»^[59].

Техасские скотоводы собирали стада лонгхорнов, отделяли и кастрировали молодых бычков, чтобы получить стерилизованных и более послушных животных, которые давали лучшие виды мраморной говядины, и клеймили телят для подтверждения права собственности. Для размножения отбирали коров и нетелей (молодых телок, у которых еще не было телят), однако все животные оставались на свободном выпасе. Такие методы были разработаны мексиканскими вакеро^[60], предки которых некогда пасли стада для испанских миссий на территории современных Калифорнии, Техаса и Мексики.

К счастью, лонгхорны прекрасно адаптировались к засушливым условиям и поэтому хорошо подходили для длинных перегонов. Выносливые животные, невосприимчивые к большинству болезней крупного рогатого скота, могли идти без воды в течение двух дней, проявляя удивительную выносливость. Быки и коровы быстро привыкали к переходам, каждое животное понимало свое место в иерархии стада и каждый день занимало свое место, часто объединяясь с постоянным партнером. Более сильные и выносливые лонгхорны становились естественными лидерами и оказывались в голове стада, а более слабые шли сзади. Если какой-нибудь бычок натирал ногу, он замедлял темп и плелся позади, пока нога не заживала, а затем снова занимал свое место в стаде.

Как только стадо было собрано, техасец, жаждущий наживы, сталкивался с самой тяжелой проблемой – собственно перегоном. Поскольку железные дороги на Юге сильно пострадали во время Гражданской войны и никогда не заходили далеко в Техас, у скотовода имелось всего два реальных варианта – оба не слишком привлекательные. Он мог гнать стадо к железнодорожным станциям Канзаса и Миссури, откуда скот отправляли на восток, но при этом рисковал столкнуться с враждебностью или даже вооруженным сопротивлением со стороны местных фермеров, которые опасались, что стада, пришедшие с юга, вытопчут посевы или заразят их собственных животных какой-нибудь смертельно опасной болезнью. Или же трудолюбивый техасец мог отправиться дальше на Запад и попытаться добраться до какого-нибудь шахтерского городка или одного из фортов, контролировавших территорию; там всегда были хорошие рынки для сбыта говядины, однако при этом перегонщики скота подвергались риску нападения индейцев.