– Что. Ты. Творишь?! – цедит прерывисто.

– Моя голая грудь залог того, что ты не позовешь сюда свою охрану. Ты остановишь меня сам. Если, конечно, сможешь.

Схватив пистолет, я с громким смехом выбегаю из гостиной.

Эльман не дергается, потому что, кажется, не может. Я видела, как дрожали его руки и ноги – с той самой секунды, когда в доме прозвучал выстрел.

Он ведь действительно подумал, что я выстрелила в себя.

Безумный Шах, безумный Шах.

– Что ты творишь? – переспрашивает устало. – Пошла в постель, Ясмин. Я устал и не собираюсь бегать за тобой.

– А я не собираюсь ждать, пока ты придешь в себя. Я ненавижу эту черную посуду, Эльман. Теперь у нас будет новая! Бежевая, хочешь? Или хочешь белую? Или зеленую? Может, желтую?

Пока Эльман прищуривается, я прицеливаюсь и произвожу выстрел.

В первую попавшуюся посуду. Это оказывается тарелка, с которой еще сегодня я ела свой завтрак, приготовленный Айей.

Остальные тарелки я просто смахиваю голыми ладонями. На пол. Вдребезги. Они разбиваются на множество осколков, и я продолжаю крушить все, что вижу на своем пути.

Эльман окончательно приходит в себя и дергается за мной.

– Ты спятила?! – рычит Эльман.

– Черный чайник – ужасная безвкусица!

Я рассмеялась и сбросила его на пол.

Он треснул. Чайника больше не было. Тарелок для еды – больше не было. Ничего не было!

– Нет больше черных досок!

Смахиваю их со стола, и черное стекло разбивается вдребезги.

– Нет больше черных ножей!

Я бросаю в стену самый большой нож, и он застревает в ней своим острием. Очень метко и ловко.

– Остановись, твою мать!

Взревев, Эльман бросился на кухню.

Следом за мной.

Он почти нагнал меня – одна лишь барная стойка разделяла нас, когда в дверь громко постучали и спросили:

– Господин Шах, у вас все в порядке?

– Можете войти и проверить! – засмеялась я. – Только учтите, что женщина Эльмана Шаха голая, и вы можете поплатиться за это своими глазами!

– Не входить! – заорал Эльман, вцепившись звериными глазами в мое обнаженное тело. – Я лично грохну того, кто сюда войдет!

– О, ты ревнуешь, Эльман? – произношу ласково. – Пусть зайдут и помогут тебе схватить меня, ведь ты с этим явно не справляешься!

Оббежав барную стойку, я возвращаюсь в гостиную и крушу все, что вижу на своем пути. Технику, предметы декора – все, что было черного цвета.

Покончить с этим! Сегодня. Этой ночью.

– Пора избавиться от своего траура, мой черный принц! – кричу по пути. – Черная дверь, черный диван, черный шкаф! Все черное! От этого нужно избавиться, нужно срочно все поменять!

– Сумасшедшая дура! – рявкает Эльман.

– А ты бесчувственный идиот!

В черной двери я оставляю шесть пуль.

В черном диване – семь.

В черном шкафу – чуть меньше. Потому что понимаю, что скоро пули закончатся.

Ровно как и моя власть.

Эльман делает попытку схватить меня, но я вырываюсь. Эльман больше не холодный и не собранный принц, теперь эмоции управляли его телом, а в такие моменты, я давно уяснила, он был очень уязвим.

– Нет больше черных вещей, зато есть много света! Есть много свободного пространства! Нет черных дверей – я хочу их поменять! Все, Эльман!

Для этого я оставляю пули во всех дверях – теперь они подлежат замене. Все до одной.

И во всех вещах, от которых я хотела, чтобы Эльман избавился сам – я тоже оставляю след из настоящего пороха.

Потому что я понимаю: сам Эльман не избавится. Ни через год, ни через десять. Ему нужна помощь, и я стану этой помощью.

В доме черного принца прозвучал последний выстрел – кажется, я испортила какую-то очень важную для Эльмана картину, потому как его взгляд разгорелся еще сильнее. Хотя, казалось бы, куда сильнее?

Прекрасно.

Прекрасно…

– Господин Шах, с вами точно все в порядке? Протокол вынуждает меня войти! – за дверью звучит встревоженный голос Артура.

Наши потрепанные тела находятся в метрах друг от друга. В каких-то чертовых метрах. Я усмехаюсь прямо ему в глаза, но лицо Эльмана остается таким же жестким и потерянным.

– Стой здесь, – цедит Эльман, указав на меня пальцем. – Я вернусь, а ты станешь нормальной и послушной. Ты станешь, Ясмин. Потому что я в бешенстве.

– И это прекрасно, – улыбаюсь ему.

Когда Эльман уходит, я прижимаю к себе оружие.

Оно горячее, а по дому вовсю гуляет запах пороха. Этот запах окутывает неприкрытое тело и обнаженные душу и сердце.

И тогда я принимаю решение.

Когда Эльман возвращается, я крепче сжимаю пистолет в своих пальцах.

И поднимаю руку, прислонив дуло к своему виску.

– Сыграем в рулетку, Эльман Шах?

Я смеюсь. Мне смешно.

Эльману – нет. Совсем нет.

Этой ночью он выбежал из спальни в домашних штанах, с голым торсом и растрепанными волосами.

Его безумные глаза светились в темноте.

Как и мои.

Эта ночь перестала быть для него спокойной.

– Положила. Пушку. На место, твою мать.

Его голос немного дрожит.

Мой звучит ровно и даже иронично:

– Я хочу поиграть. Как ты учил. С теми ребятами, помнишь?

Я задорно смеюсь, и этот смех среди мрачной тишины – звучит невероятно безумно.

– Я не знаю, остались ли там пули, – шепчу с улыбкой. – Я на адреналине, Эльман. Я не считала. А ты? Эльман, ты считал? Там должно быть двадцать. Сколько было выстрелов, ты считал?!

– Я тебя…

– Убьешь? Или грубо трахнешь? – перебиваю шутливо, наблюдая за его медленным приближением. – Стой, где стоишь. Иначе выстрелю.

Я чувствую холодное дуло у собственного виска.

Чувствую адреналин, разгоняющий кровь по венам.

А что чувствуешь ты?

– Чувствуешь безысходность, Эльман? Что ты чувствуешь, черт возьми? Что?!

– Чувствую, – соглашается. – Я чувствую. Ты довольна?

– Немного. А что ты подумал, когда этой ночью услышал выстрел? Ты испугался, Эльман? Отвечай, иначе я начинаю играть в рулетку.

Для убедительности перекладываю палец на спусковой крючок.

Глаза Эльмана проследили за этим движением, и его кадык дернулся.

– Подумал, ты себя убила.

– Ты меня совсем не знаешь, Эльман, – цокаю с улыбкой.

– Не знаю. Оказалось, что я тебя нихрена не знаю, – соглашается. – Положи пушку. Я не обижу. Все тебе прощу. Положи долбаную пушку!

– В день, когда я приползла к тебе на коленях, ты также сказал. Не обижу. А потом твои люди убили Кармина. А ты запер меня дома как цепную собаку. Еще в тот день ты сказал, что у тебя большой дом, и что я буду жить в нем как принцесса.

– Я тебя оберегаю. Как принцессу. Опусти пистолет, Ясмин. Это мой пистолет.

– Конечно, твой. Мой же ты забрал. Ты забрал у меня все, что может мне навредить: сигареты, пистолет, свободу.

Эльман приближается.

Медленно и, как ему кажется, незаметно.

Но я все вижу и отбегаю прочь – туда, где были искромсаны шторы, и громко произношу:

– И что, даже шторы мне простишь?

– Все прощу, Ясмин. Все ночные выходки. Каждую вещь. Иди ко мне, Ясмин. Иди. Ляжем спать. Я тебя не трону.

– Не тронешь?

– Я же сказал!

– Даша. Ты ее любил? Сильно?

– Я любил нашу дочь. И все, что я делал после ее гибели – ради и в честь нее. Ясмин, опусти пистолет. По-хорошему.

Его глаза лихорадочно бегают.

Моя ладонь потеет, и пистолет чуть выскальзывает из пальцев. Это плохо. Очень.

– Игра начинается! Русская рулетка и сумасшедшая Ясмин Романо!

– Опусти пушку! – рявкает Эльман.

Я смеюсь. Очень громко.

Эльман – багровеет и бледнеет, бледнеет и снова багровеет. Его разносит на самые разные эмоции – эмоции, которыми я упиваюсь до полноты души.

Эльман движется мне навстречу – очень быстро и невероятно стремительно, но не успевает. Он бы в любом случае не успел, ведь пуля – она всегда быстрее. Особенно, когда расстояние от дула до виска составляет не больше миллиметра.

– На всякий случай: прощай, Эльман, – шепчу очень громко.

Перед тем, как нажать на спусковой крючок и сыграть в русскую рулетку. По-настоящему.

– Ты не считал пули, Эльман, – понимаю я.

Зажмурившись, я плотно прислоняю дуло пистолета к своему виску и продавливаю спусковой крючок. Резко и без раздумий.

Но не происходит ничего. Ни выстрела, ни боли.

А звуки холостого выстрела заглушает мужской рев.

Это Эльман. Его глаза налились кровью, и он сорвался со своего места как раненый зверь.

Так быстро, что я клянусь: если бы я сбежала, он отвесил бы мне пощечину. Как минимум.

Как максимум – убил бы. Тем самым пистолетом.

– Расслабься, – улыбаюсь Эльману, отойдя от него на безопасное расстояние. – Пули закончились. Я живая. Расслабься, Эльман.

Эльман тяжело дышит. Мамочки, как тяжело и рвано он дышит – кажется, что он пробежал десятки километров, на деле же сделал несколько рывков.

– Смотри, – произношу насмешливо и указываю на пустое полегчавшее оружие. – Там не было пуль. Ты испугался? Испугался, мой Эльман?

– Иди сюда, Ясмин, – просит тяжелым тоном.

– Чтобы что? Ты приласкаешь меня? Поцелуешь? Или убьешь?

Эльман не отвечает.

Он сгорбился. Устав бегать за мной, он уперся ладонями в колени и с шумом глубоко дышал. На его лбу залегли глубокие складки, и даже кажется, что только что он прожил еще одну маленькую жизнь.

Зато теперь у него были до безумия живые глаза.

– Ты живой, Эльман, – произношу с улыбкой. – Ты такой красивый, когда живой, просто невероятно… Если бы я знала, что ради жизни в твоих глазах мне нужно всего лишь приставить дуло к своему виску, я бы сделала это уже давно!

– Умолкни, Ясмин, – тяжелый выдох.

Эльман выглядел неважно – опустившиеся веки, сжатые скулы, осунувшееся лицо. Мне хотелось подойти и приласкать его, но я понимала: Эльманом до сих пор управляла тихая свирепая ярость, а еще он очень силен. Силен и опасен.

– Ты не считал, – понимаю я. – Ты просто не посчитал пули, поэтому не знал, что я не собиралась себя убивать. Я не любитель вашей игры в русскую рулетку.

Эльман думал, что я могу умереть.

Я понимаю это по тому, как в момент холостого выстрела дернулся его кадык, конечности, а затем и все тело. Эльман дернулся за мной в ту же секунду.

Но если бы внутри горячего оружия находилась хотя бы одна пуля – было бы действительно поздно.

Поздно для всего: для спасения, для любви, для нас.

– Боже, ты не считал, – я улыбнулась и бросила оружие ему в ноги. – Я выпустила все двадцать пуль, а ты не считал.

– Я тебя убью, – тихий дрожащий хрип. – Шлепну, Ясмин. Вот и все.

Голос Эльмана сел.

Он стал тяжелым, шипящим.

А в его глазах отчетливо виднелся страх. Самый настоящий. А я этого страха в нем никогда не видела, даже когда он защищал меня от Андреа.

– Боюсь, что у тебя ничего не выйдет, – качаю головой. – Если в России со мной что-нибудь случится, Валентино сообщит об этом нужным людям. Тебя убьют следом за мной.

Я замолчала, а лицо Эльмана перекосилось.

Уголок его рта дернулся, создавая эффект паралича, прямо как в замедленной съемке.

– После тебя я шлепну Валентино, – шевелит ртом, издавая шипящий звук.

Эльман крепко сжимает черную столешницу, в которую я засадила пули – это была единственная преграда, которая защищает меня от его нападения.

– Эльман, ты действительно думаешь, что за мной присматривает один Валентино? – я наклоняю голову.

– И кто же за тобой присматривает?

Когда Эльман начинает двигаться, то я вижу, как тяжело ему это дается.

Безумно тяжело.

Переставляя ногу одну за другой, он становился все ближе и ближе. Я прикрываю голую грудь руками, чувствуя его взгляд на себе, и делаю шаг назад.