– Кто-то должен был сделать это. Ты живой, Эльман. И я доказала тебе это.

Я делаю шаг назад, второй, третий

До тех пор, пока не упираюсь голыми лопатками в стену. До тех пор, пока Эльман не хватает меня за шею и зверски ее не сжимает.

– Сколько здесь мужиков, сохнущих по тебе? – спрашивает, стиснув зубы.

– У меня ответный вопрос: если бы Даша не погибла, ты бы хотел меня? – шепчу ему в губы, поднимаясь на носочки.

– Я спросил: сколько здесь итальяшек с членом вместо мозгов?! – рявкает мне в лицо.

Я улыбаюсь.

А он сдавливает мою шею все больше и больше.

А еще Эльман так близко, что я чувствую своей грудью, как стучит его сердце. Сильно-сильно. Он еще не отошел от произошедшего, почти попрощавшись со мной.

– Будь она жива, у нас с тобой был бы секс? Ты был бы ей верен?

– Ты чокнутая, Ясмин, – цедит мне в лицо. – Что ты несешь?!

– Ты любил ее? Простой вопрос, ответь же! Или мне снова приставить дуло к своему виску?!

– Я не любил Дашу. Но она была для меня особенная. Она мать моего ребенка.

– Будь она жива, мы были бы вместе? Я и ты, Эльман. Я и ты.

– Да.

Да.

Мы были бы вместе. Даже если бы она была жива.

Схватив Эльмана за ворот черной рубашки, я дергаю его на себя, но сдвинуть его с места не получается. Он тяжелый, грузный и напряженный, а я обнажена и почти бессильна перед ним.

Зато его рубашка нещадно трещит по швам, оголяя наши и без того голые, натянутые словно струны нервы.

– Тогда снимай свою черную рубашку. Нахрен и навсегда, – шепчу ему в губы. – Я согласна трахнуться.

Эльману не смешно.

Он даже не ухмыляется.

Он еще там – в тех секундах ожидания, где было неизвестно, выйдет ли пуля и рассечет ли она мой висок.

– Чего ты хочешь, Ясмин?

Эльман трогает мою шею – то разжимая, то сжимая снова. До боли. До синяков.

Я пытаюсь его оттолкнуть, но безуспешно. Каждая мышца его тела была напряжена. До безумия.

– Я хочу быть свободной. И я хочу быть хозяйкой в этом доме на те долбаные месяцы, что я застряла здесь по твоей вине!

Я прищуриваюсь, упираясь указательным пальцем в его грудь:

– Это ты порезал Андреа. Из-за тебя перенесли срок вынесения приговора. Из-за тебя не стихает смута на моем острове. Из-за тебя, чертов Шах!

– Хочешь туда вернуться?

Встречаю тяжелый взгляд Эльмана и замираю.

– Меня все устраивало, – соглашаюсь тихо. – Устраивала жизнь под контролем отца, устраивал брак с Андреа, устраивала жизнь без любви. Чтобы ты знал: я здесь не по своей воле.

– По чьей же?

Эльман замолкает.

Следит за каждым моим движением. Ждет, пока я отвечу.

А я не знаю. Я не знаю, по чьей вине я попала сюда.

– Если бы ты меня любил, я бы подумала, что по твоей, – выдыхаю ему в губы, скольжу по ним взглядом и возвращаюсь к полыхающему мужскому взгляду. – Глупости, правда?

– Еще какие.

– Если бы это было так, то я бы тебя убила, Эльман Шах. Лично бы засадила пулю в твое сердце.

– После сегодняшнего не сомневаюсь.

Эльман тяжело дышит.

И сердце его, не переставая, бьется очень громко.

Мое тоже. По разрушенной гостиной гуляет густая тяжелая атмосфера. Мы оба обнажены и телом, и душой – здесь и сейчас и как никогда раньше.

– Я хочу обои яркого оранжевого цвета.

– Оранжевого? – уточняет Эльман.

– Или бежевого, я еще не решила, – пожимаю плечами. – Я хочу светлые шторы. Я хочу много солнца и света в этом доме. Я хочу минимум черного, Эльман.

Я скольжу взглядом по мужскому лицу и хватаю его за щеки.

– Хочу видеть на тебе белые рубашки. Еще я хочу резать хлеб на доске максимум серого цвета. И чтобы нож был благородного бордового цвета. Хочу не по черным коврам ходить, а по голубым! Цвета неба!

– Цвета неба? – тяжело дышит.

– Цвета неба, чертов Эльман Шах! Я хочу быть здесь хозяйкой. Я хочу сделать проект этого дома. По-новому. Сама. Здесь все будет так, как я захочу. А если ты не согласен, то иди к черту из этого дома, Эльман Шах!

Я обхватываю его лицо ладошками, тянусь к его губам и жадно целую.

Эльман горячий, невероятно горячий.

Он никогда таким не был. Никогда еще так долго пожарище не гуляло в его глазах, это был самый лучший день.

Оторвавшись от его губ, я шепчу:

– Иди к черту из этого дома, Эльман Шах, если ты не согласен, потому что мне предстоит жить здесь до конца, твою мать, лета!

Я хватаюсь за его порванную рубашку и тяну ее вниз. хочу раздеть его и чувствовать своей грудью – его. Сердце к сердцу.

– Их больше нет, Эльман. Но есть я. Будут и другие, но здесь и сейчас – я и только я. Ты делишь со мной дни и ночи, и после всего, что случилось, это не я запомню тебя, а ты запомнишь меня до конца своей жизни. Я – твои краски и твоя жизнь.

Эльман тяжело дышит, словно после пробежки.

Его взгляд затуманен и расплывчат, он водит по моей шее большим пальцем и молчит. Слушает и молчит.

– Не согласен? – спрашиваю тихонько.

Я указываю рукой на дверь и произношу:

– Тогда можешь уходить, Эльман. Потому что я остаюсь здесь. По твоей вине. Этот дом – мой до конца лета, – повторяю ему еще раз, потому что вижу полнейший дурман в его глазах.

Я встаю на носочки и целую его в уголок рта.

Эльман немного оживает: он сжимает волосы на моем затылке, а другой рукой скользит голыми ладонями по моему обнаженному телу.

– Хорошо, – произносит спустя время.

Хорошо. Будут бежевые шторы и ковры цвета неба.

Хорошо. Будут белые рубашки.

Хорошо. Будут оранжевые стены.

Я улыбаюсь, целуя его серьезное лицо, и атмосфера накаляется. Моментально. Я прижимаюсь к нему всем телом, чувствуя бедром его железное желание и нашу полную капитуляцию.

– Потом ты меня отпустишь. И мы будем встречаться только на Дне рождения племянницы Марии, делая вид, что мы с тобой не прожили маленькую безумную жизнь. Делая вид, что твой член никогда не был во мне. Делая вид чужих друг другу людей.

Я отступаю. Шагаю назад и опускаю ладони вдоль тела, разглядывая Эльмана.

– Я видела, что в этом доме есть незавершенная детская. Этой ночью ты снова ходил туда, чтобы упиваться болью. Я хочу, чтобы мы поднялись туда и занялись любовью, Эльман.

Глава 32

– Пойдем, Эльман, – смотрю прямо ему в глаза. – Пойдем же. Скорее.

Схватив его за крепкое запястье, влеку к себе.

Это получается тяжело и не сразу, но Эльман поддается, и в глубине сердца у меня сильно екает.

Он идет за мной. У нас будет секс там, где я его попросила.

– Я хочу, чтобы тебе было хорошо, – убеждаю шепотом, утягивая за собой.

Стараясь идти так, чтобы не наступить на осколки разбитой техники, мы поднимаемся по лестнице и преодолеваем весь путь в полной тишине.

Только наше тяжелое дыхание свидетельствует о том, что эта ночь грозится стать поистине безумной.

– Возьми меня, Эльман. Прямо сейчас. Я соскучилась, очень, – прошу его.

По пути в комнату Эльман иногда тормозит, и тогда мне приходится ласково поглаживать его по плечам и говорить очень нежные слова, лишь бы он не сорвался, лишь бы мы оба не сорвались и не разнесли этот дом по новой.

Перед детской мы останавливаемся оба. Здесь Эльман стремится меня одеть – накидывает пиджак, что он нес с собой, на мои обнаженные плечи и грудь и смотрит взглядом, в котором есть все.

Вожделение, но страх.

Буря эмоций, но холод.

Жизнь, но травма. Травма, мешающая жить.

– Либо останови, либо возьми меня. Другого пути нет, мой Эльман.

Распахнув заветную дверь, я захожу в нее в нее без сопротивления.

Первой.

И никто меня не остановил. Зверь разрешил мне войти в его обитель боли, в место несбывшихся надежд и разбитого сердца.

– Я не уйду, – говорю ему. – И ты не уйдешь, пока не трахнешь меня.

Эльман остается за порогом, но никак не мешает мне сделать то, что претит его сердцу.

А претит ли?

Я сбрасываю с себя его пиджак, оставшись в тоненьких шортах, и смотрю прямо на него.

Эльману тотчас же сносит голову. Полностью.

Я вижу, как его расшатало изнутри – эмоционально расшатало. Он пытается взять себя в руки, но увы – ненадолго, и ему снова сносит голову.

Эльман считает это неприемлемым. Все, что происходило сейчас – для него было неприемлемо и дико, но он был не в силах остановить меня, потому что пребывал на самом дне.

Я делаю несколько шагов по спальне, мельком останавливаюсь взглядом на колыбели, но почти сразу слышу шаги за спиной.

Эльман вошел.

И захлопнул дверь.

Я оглядываюсь, встречая звериный оскал на его губах, и прислоняюсь к стене яркого цвета. Только в этой комнате были яркие цвета. Больше нигде.

– Возьми меня здесь, – протягиваю шепотом. – Эта ночь вытеснит боль. Я тебе обещаю.

– Будет больно.

Он произносит это почти нечеловеческим голосом.

Ему так тяжело говорить.

Так тяжело, боже.

– Пусть, – отвечаю без раздумий.

Неровно пошатываясь, Эльман идет на меня.

Он никуда не смотрит. Он старается выбросить из головы, где сейчас будет трахать меня, но у него не получается.

Его так шатает, боже.

– Сделай мне больно. Поделись со мной болью, Эльман, – уговариваю, пока он наступает на меня, пошатываясь.

– Ты не представляешь, о чем просишь…

– У меня есть место для твоей боли. Есть, Эльман.

Я тихо охаю.

Эльман хватает меня за шею, фиксируя свою руку под моей челюстью, и выдыхает прямо в лицо:

– Ты. Не. Представляешь. Эту. Боль.

– Просто трахни меня, – прошу его еле слышно. – Без лишних слов.

Его шатает.

Сильно.

Но мне было все равно, в каком состоянии он сделает это. Тяжело дыша, Эльман расстегивает ремень.

В комнате громко звенит бляшка ремня, и внизу живота моментально тяжелеет. Расплывчатым взглядом я смотрю на Эльмана, но его взгляд поплыл давно – он перестал себя сдерживать еще тогда, когда позволил мне войти в обитель его боли и страданий. Когда вошел следом за мной и рваными движениями стал расстегивать свой ремень, чтобы поиметь меня прямо здесь.

Когда с ремнем покончено, Эльман резко останавливается.

Он отпускает мою шею, лицо, тело и опирается руками на стену поверх меня.

Его рубашка была порвана, а штаны расстегнуты.

– Ясмин, – шепчет со свистом.

Прижавшись к моей шее, Эльман чертит губами дорожку из поцелуев – там, где еще совсем недавно причинял мне боль и оставлял следы своими пальцами.

– Целуй меня, Эльман, целуй. Не останавливайся.

Прикрыв глаза от наслаждения, я опускаю ладошку вниз и скольжу по его напряженному животу прямо под брюки.

Его член горячий и твердый.

Очень.

Обхватив ладошкой у самого основания, я успеваю сделать всего несколько движений, как Эльман грубо перехватывает мою ладонь и дергает на себя.

– Я предупреждал. Я предупреждал, Ясмин, – цедит неразборчиво. – Тебе будет больно.

Он говорит что-то еще, но его язык сильно заплетается.

И отнюдь не от выпитого алкоголя.

Схватившись за резинку моего белья, он дергает его вниз, причиняя боль. Стиснув зубы, я терплю впившуюся в бедра ткань и желаю побыстрее раздеться самой, но он не разрешает.

Не разрешает.

Удерживая меня одной рукой, второй он раздевает меня от одежды, а затем приспускает свои штаны и вынимает из боксеров эрегированный член.

– Передумать нет шансов? – спрашиваю тихонько, поднимая взгляд.

– Нет. Разводи ножки, Ясмин.

Эльман прижимает меня к стене, нарочито причиняя боль.

А я, глядя на его открытый рот и безумные глаза, раздвигаю ноги шире и понимаю: ласкового Эльмана сегодня не будет.