Скольжу глазами чуть ниже и вижу, как он возбужден.

Все еще.

Неяркий свет луны освещает эрегированный член, и я взволнованно облизываю губы. Я прикрываю голую грудь руками и понимаю, что это конец. Он еще не пресытился мною, но я ухожу.

У нас нет будущего.

Я лишняя в этом доме, в котором скоро появятся законная жена и маленькие дети. Дети не от меня.

– Я звонила отцу.

– Что ты сказала ему? – спрашивает, стоя вполоборота.

– Что я могла сказать? Что я сплю с почти женатым мужчиной, который требовал от меня верности, а сам ведет двойную жизнь?

Я отворачиваюсь.

В пылу, в ярости.

Он мне ничего не обещал. Только свободные отношения. И только с его стороны. За мою же неверность он обещал мне семь кругов ада.

Я больше так не могла.

Эльман дышит. Тяжело так, с надрывом. В низу живота сразу собирается приятная тяжесть, стоит мне только вспомнить о том, как совсем недавно он крепко взял меня за бедра, раскатал презерватив и насадил меня на свой член, неустанно повторяя, что я только его.

– Ты моя. Ты только моя, Ясмин, – вколачивался он в меня.

Я отдалась ему добровольно, позволила делать с собой все, что ему хочется, но прежде поклялась себе, что это будет наш последний секс. Безумный, тягучий, горький последний раз.

Потому что скоро у него будет другая его. Его законная жена.

Дождавшись, пока я приду в себя, Эльман повторяет вопрос:

– Что ты сказала ему, Ясмин?

– Ты не слышишь меня?! – разозлилась я вновь. – Я больше так не могу!

– Что ты сказала ему, твою мать?! – заорал он.

Шах поворачивается.

И впивается в меня свирепым взглядом, от которого трясутся даже кончики пальцев.

– Ты же сказала ему, что не приедешь, так? – понижает голос. – Ты сказала ему, что тебе нравится в этом городе? Что ты хочешь здесь остаться? Соврала?

Я качаю головой и усмехаюсь:

– Остаться в роли любовницы? Нет, спасибо. Все зашло слишком далеко. Я улечу не сегодня, так тридцать первого, Эльман, на это число папа купил мне билеты. Я его просила, насколько ты помнишь.

Эльман в бешенстве.

Конечно же, ведь теперь отец ждет меня и непременно будет искать в случае, если я не вернусь…

– Эльман, пойми: ты скоро женишься, а я больше не нуждаюсь в тебе. В этом правда, мой дорогой Эльман.

– Забудь о ней, твою мать!

– А ты не трогай мою мать!

– Блядь, как все сложно… – чертыхается он, взъерошивая волосы.

– А мне не сложно? Ты что, предлагаешь мне забыть о твоей будущей жене? Как ты себе это представляешь? Что мне делать, когда ты приведешь ее сюда?

– Не истери, – морщится, стискивая челюсти.

– Тебе легко говорить, но до каких пор я буду греть твою постель? Пока у вас не появятся дети?!

К черту!

Я кусаю губы, собираю волю в кулак и за считанные секунды поднимаюсь с пола. Одеваюсь неспешно, придерживая грудь и закрываясь от терзающего взгляда Шаха. Все происходит в полной тишине, а тишина, я уже уяснила, это предвестник бури.

Эльман тоже одевается. Натягивает штаны, щелкает молнией ширинки. Я отвожу глаза, не зная, куда их деть от волнения, а он смотрит прямо на меня и отворачивается лишь когда я полностью одеваюсь.

Я ему нравлюсь. Безусловно, я ему нравлюсь. Но теперь он несвободен, а я хочу уйти.

– Мне нужна информация о Валентино. Я вернулась, ты мне должен.

– Что обещал, то сделаю, – цедит Эльман. – Время у нас есть, потому что ты остаешься, Ясмин.

Я оглядываюсь в его кабинете и развожу руками.

– Эй, ты сказал, что хочешь мое тело, и ты его получил. Ты сказал, чтобы я не надеялась на большее, я не надеюсь. Желаю счастливой семейной жизни, Эльман. Мне нужна информация о Валентино, адрес и место, где его искать.

– Даже не думай.

– Что? – переспрашиваю его в спину.

– Я тебя, блядь, никуда не отпускал. Тем более к Валентино.

– Ты же понимаешь, что я не согласна на роль любовницы? – повышаю голос, а во рту противно заплетается язык.

– Ты не любовница. Ты больше, Ясмин. И ты будешь со мной и только со мной, – в его голосе появляются стальные нотки. – Тебе следует успокоиться, потому что я тебя не отпущу.

Я качаю головой, холодея лишь от мысли, к чему это все приведет.

Схватив свои вещи, я разворачиваюсь в сторону выхода из кабинета. Я хочу немедленно покинуть этот дом и найти Валентино, которого я уже успела похоронить.

– Если ты перешагнешь порог моего дома, будет плохо. Я тебе обещаю, Ясмин.

Я торможу у двери, цепляясь за косяк слабыми пальцами.

Меня прошибает потом. В голове моментально появляются самые разные картинки, ассоциирующиеся с этим словом «плохо».

Это значит, будет больно.

– Это безумие должно прекратиться. Эльман, прошу! – взмолилась я, обернувшись. – Я не буду… Я не стану делить тебя с ней.

– Будешь. Ты остаешься, Ясмин.

Я качаю головой. Резко, агрессивно. Импульсивно.

Эльман усмехается уголками губ, я слышу это. И мне становится страшно.

– Я не ставил временных рамок. Хочешь, чтобы я любил тебя тихо, молчи. Хочешь громко – попробуй уйти.

– Не поступай так со мной, Эльман, – прошу его по-хорошему. – Я не буду послушной девочкой, как она.

Я бросаю вещи на пол и завожу руки за спину, от безысходности ломая пальцы.

Мне так больно, только стены знают, как больно. В этом городе у меня нет никого, с кем бы я могла поделиться своими переживаниями, и он об этом прекрасно знал. Никого кроме Майи.

– Майя сказала мне, что ты искала Валентино, – слышу его вкрадчивый голос, и у меня сердце вылетает из груди.

И Майи у меня тоже нет.

Никого у меня больше нет.

Совсем ничегошеньки у меня нет.

– Можешь его не искать, я сам еще не нашел. Но как найду – позволю тебе увидеться с ним в последний раз. Обещаю, моя девочка.

– Ты что, хочешь убить его?..

Преодолев расстояние между нами, Эльман хватает меня за талию и грубо прижимает к себе. Он такой высокий, что я бессознательно поднимаю голову и ищу его лицо глазами. В его взгляде – самый жестокий порок и дикое желание несмотря на то, что у нас совсем недавно был секс.

Он жестокий.

Мне говорили, он жестокий.

Но я не верила – я пришла к нему в плен добровольно, но оказалось, что навечно.

– Не думай о моей свадьбе. Не думай о жене. Для меня это формальность, потому что жена с тобой и рядом не стоит и стоять не будет, – отрезает он, хватая меня за подбородок.

– Ты будешь с ней спать, а мне?.. мне не думать о ней? – спрашиваю, покрываясь мурашками.

– Мое сердце – твое, Ясмин.

– Неужели ты не понимаешь, что меня не волнует сердце, Эльман?

Я усмехаюсь.

Эльман – каменеет, сжимая мое тело крепче и холоднее.

– Однажды ты сказал, что тебе не нужна любовь, а нужно только мое тело. Вот и я говорю тебе, что меня не волнует твое сердце, меня волнует, в кого ты будешь вставлять свой член. Меня на второе место не поставишь: ни в доме, ни в постели.

– Дело в том, что мне похуй, Ясмин.

Не верю. Потому что по его глазам я вижу, что ему не похуй.

Вижу, что ему больно. Еще как.

Я только что отвергла его признание в любви. Сказала, что мне не нужно его сердце, что куда важнее низшие потребности.

Эльман скользит по моей шее и слегка сжимает ее под челюстью.

– И спрашивать тебя я больше не собираюсь, моя девочка. Первое, что мне нужно от тебя – это покорность. Второе – наследников.

– Что?.. – хриплю в ответ, считая, что мне просто послышалось.

– Я хочу от тебя наследников, Ясмин. Это усмирит твой нрав, и ты направишь свою сицилийскую энергию в нужное русло. О Сицилии, как ты понимаешь, можешь забыть на долгое время. Мой брак закроет все общественные вопросы, а ты останешься моей. У нас будет тайная семья, о которой никто не узнает.

– Это какая стадия сумасшествия, Эльман? – спрашиваю онемевшими губами.

– Похоже, что последняя, Ясмин.

Глава 49

– Где мой паспорт и ножи? Куда делись, черт возьми, все ножи?

– Зачем тебе нужен нож? – спокойно спрашивает Эльман.

Я упрямо стискиваю челюсти и повторяю в трубку еще раз:

– Паспорт. И ножи. Я хочу нарезать сыр, твою мать.

– Хорошо, я позвоню Саиду, и тебе принесут ножи.

– Саид?! – выпаливаю на одном дыхании. – Он что, уже ходит?

– Твоими молитвами, Ясмин.

– Моими молитвами он должен быть на том свете за то, что сделал с Кармином!

Бросив телефон в стену, я со всех сил впиваюсь пальцами в столешницу, на котором лежал сыр и какого-то черта отсутствовали все ножи. Все до единого.

Он что, меня за сумасшедшую принимает?

За сумасшедшую?!

Если так, то он болен на всю голову ничуть не меньше моего, чертов Шах. Ненавижу Шахов. Ненавижу эту фамилию.

Почему мы встретились в этой жизни? Почему не в другой? Там бы мы носили другие фамилии, там бы мы были счастливы…

Подняв с пола телефон, экран которого покрылся глубокими трещинами, я включаю его и молюсь, чтобы он работал, потому что прямо сейчас я хотела сделать важное уточнение.

Когда на экране все-таки загорается значок бренда, я с облегчением выдыхаю и по новой набираю номер Эльмана.

– Да, Ясмин?

– А паспорт? Где мой итальянский паспорт?!

– Ясмин, я занят. Поговорим вечером, когда я приеду.

– Занят кем? Своей будущей женой? Послушай меня, черт возьми!

– Я слушаю, а ты лучше сбавь тон, Ясмин, – пригрозил Эльман. – Язык тебя до добра не доведет, я предупреждал.

– Это мой язык, что хочу, то и говорю, поэтому послушай, что я тебе скажу, Эльман Шах – повторяю, сжав телефон пальцами со всей силой. – Пока я здесь варюсь в нашей тайной связи, только попробуй вставить свой член в какую-нибудь шлюху, иначе я сожгу твой дом дотла, и спрятанные ножи мне для этого не пригодятся! И паспорт мне мой верни, напоминаю тебе, что я гражданка Италии, я и без него домой вернусь!

В трубке раздается молчание, и я клянусь: если бы он сбросил вызов, я бы взорвалась на месте. Тотчас же.

– Ты услышал меня? – спрашиваю с замиранием в сердце.

– Вполне.

– Арриведерчи!

Закончив говорить, я сбрасываю вызов и швыряю телефон в кафель. Когда звучит его предсмертный хруст, мне становится уже глубоко все равно, потому что это был подарок Шаха. Мой телефон с итальянской симкой ждет меня наверху, а в этом все равно не было ничего важного – только телефон Шаха и сучки Майи, которая предала меня.

Ножи приносят через несколько минут, и я, наконец, нарезаю свой сыр и добавляю его в тарелку со своей пастой. Вместо тертого я всегда предпочитала нарезанные ломтики сыра и потолще.

После обеда эмоции еще бушуют внутри меня, но уже где-то очень далеко и не так травматично. Прошло всего три дня, когда Эльман, словно у него действительно поехала крыша, заговорил о наследниках, о тайной семье и о том, что совсем не укладывалось в моей голове, поэтому я сразу переехала в спальню, которая раньше служила детской. Эту комнату Эльман по-прежнему обходил стороной, хотя я давно сделала из нее самую обычную спальню, убрав отсюда детскую кроватку и переклеив обои с разноцветным принтом на нейтральные, однотонные.

А по вечерам, когда Эльман возвращался с работы, я уходила к Сицилии, предпочитая не видеть Эльмана и не слышать его попытки заговорить со мной. Он испортил наше лето, испортил безнадежно и безвозвратно. Я хотела вспоминать это лето как время, проведенное в лагере, а теперь вспоминать об этом становится почему-то очень больно, и во всем был виноват Эльман.