– Что?! Вора и преступника?! Ты дал слово! – заорала я, сжимая рукоять. – Если ты солгал, то можешь убираться отсюда, потому что приказ ты не выполнишь.

– Вы, макаронники, до сих пор верите сраному слову? – неожиданно ухмыляется Саид, а я для чего-то вспоминаю, сколько патронов осталось в магазине…

Все происходит в считанные секунды.

Я толкаю Саида в грудь, выталкивая его из конюшни.

И то ли я не чувствовала беды, то ли просто не видела, что он вооружен, но когда он делает взмах руки, то по округе разносится выстрел.

Оглушающий такой.

Болючий.

Он эхом разносится по территории конюшни и постепенно отходит своим звучанием в темный, мрачный лес, в котором Валентино провел сутки, ожидая меня…

Валентино больше нет.

Наверное. Я не знала наверняка, поэтому металась меж двух огней.

Да или нет? Да или нет? Стрелять ли в ответ?

Я не знаю этого наверняка, но вспоминаю слова папы, что если нет времени думать – стреляй.

Что если услышал выстрел – стреляй.

Первым.

На поражение.

Без чувств. Без эмоций. Ты переваришь позже, главное – это защитить себя и тех, кто вверил тебе свою жизнь.

Папа относился ко мне как к принцессе, но еще раньше – научил держать оружие в руках. Еще раньше – чистить оружие. Еще раньше – целиться. Еще раньше, в конце концов, стрелять.

Я вспоминаю собственные мысли, которые без разрешения воспроизводились в голове, и жму на спусковой крючок.

Без чувств.

Без эмоций.

«Голый металл и холодный расчет – вот мои друзья на сегодня и навсегда».

«Валентино столько сделал для нашей семьи, что его смерть я бы никогда не простила даже самому Эльману Шаху».

«Саид большой и крупный, такого одна пуля не прошибет. Если надумаю, пущу в него сразу две. Или десять, но первую – точно в лоб».

Первую я пускаю действительно в лоб. Все, как обещала себе.

Вторая и третья – в ноги. Я хотела, чтобы он упал на колени, чтобы он извинился за то, что не сдержал свое слово. Чтобы извинился перед Кармином и перед Валентино, особенно перед Валентино – он столько его мучал…

Четвертая, пятая, шестая…

Шестая была предпоследняя. В сердце.

Для чего? Не знаю…

Саид давно мертв.

Седьмую, последнюю – я не выпускаю. Берегу. Отец говорил не разряжаться полностью. Никогда. Он говорил, что в безвыходном случае лучше сохранить один патрон и пустить его себе в лоб, чем дать другим измываться над тобой. Я же девочка, и он за меня очень боялся. С девочками многое могут сделать. Лучше пулю в лоб, чем позволить это сделать с собой.

– Не стрелять! Не стрелять! Опустить оружие!..

Все как в тумане. Голос издалека – тоже как в тумане. Кажется, этот голос принадлежал Артуру. Он приехал, а Эльмана до сих пор нет. Если бы Эльман был здесь, я бы это почувствовала, но его нет.

Я одна. Один на один со всеми. Одна против всего мира.

И Саид, к сожалению, не опустился на колени. Он завалился на спину еще после первого выстрела.

Как жаль.

Я хотела, чтобы он попросил у меня прощения. И еще у Кармина и Валентино.

Валентино…

Обернувшись на ватных ногах, я чувствую, как сознание покидает мое тело. Оно встает рядом и наблюдает за моей физической оболочкой.

Вот у меня искажается лицо – сильно-сильно. В гримасе болючей боли.

Слез на лице нет, там скорее агрессия и звериная маска. Я же только что пустила в тело шесть пуль. В одно лишь тело. Папа бы невероятно злился: его дочь убила человека.

«Пап, он не сдержал слово», – пытаюсь мысленно оправдаться.

«Пап, он убил Валентино. Пап, Валентино мертв».

«Папа, забери меня отсюда».

«Пап, так больно», – написано на моем лице.

Из Валентино вытекает много крови. Я бросаюсь к нему, но он уже не дышит. И глаза не живые больше. От него избавились так же, как от Кармина – несправедливо, нечестно, обманом.

Так же, как Шах затащил меня в постель.

Шах.

Я слышу приближение машин. Приказы не трогать меня, не стрелять в меня, ведь я – ценная игрушка Шаха. Меня нельзя трогать.

Я смутно помню приближение зверя.

Помню, что бросалась от одного тела к другому – от Саида к Валентино. Первого – била рукоятью по лицу, второго безнадежно пыталась реанимировать.

Шел дождь. Проливной, дикий, необузданный. Он смывал кровь с моих рук, превращал некогда шикарные волосы в мокрые пакли.

Впрочем, все это было неважно.

Когда он оторвал меня от тела Валентино, я сразу ощутила запах.

Запах обманщика.

Запах предателя.

Замахнувшись, я ударяю его рукоятью по лицу.

На Эльмане остается кровь Саида и Валентино. Кровь, которую он заслужил.

Когда я упираю кровавое дуло ему в висок, он поднимает руки, смотрит на меня, но при этом обращается не ко мне:

– Пошли отсюда все. Оставьте нас.

– Только сперва пусть принесут лопату, – проговариваю хрипло, с надрывом. – Потому что я убью тебя. Я убью тебя, обманщик, лицемер, лгун и просто ублюдок.

Переместив палец на спусковой крючок, я продавила его сильнее. На максимум.

Так, что между жизнью и смертью остался крохотный миллиметр.

– Убью как собаку, – обещаю ему сквозь зубы. – Как ты убил всех, кто дорог мне. Убью и плакать никогда не буду, вот тебе мое слово, проклятый Шах.

– Как собаку? – уточняет насмешливо и разводит руками. – А я тебя люблю, Ясмин. Так сильно люблю.

– А я ненавижу! – заорала я. – Ненавижу! Ненавижу!

– Люблю, Ясмин, – выдыхает он.

Обманщик…

Лицемер…

Лгун…

И просто…

Ублюдок.

– Там осталась одна чертова пуля! – ору ему в лицо. – Остальные шесть в твоем ублюдке, и чтобы ты знал: я ни о чем, твою мать, не жалею.

От упоминания о Саиде на лице Эльмана, наконец, заходили желваки.

Вон он – максимум его эмоций. Желваки. И все. Даже его глаза по-прежнему остаются ледяными, равнодушный жестокий урод…

– Ты убила верного мне человека и за это ты будешь наказана, Ясмин, – произносит, скрипя зубами.

Замахнувшись, я врезаю ему ребром рукояти по губам, откуда моментально вытекает тоненькая струйка крови. Темной, горячей крови.

Эльман терпит.

Морщится, вытирает кровь вместе с каплями дождя со своих губ, но терпит. Наверное, будь тут его люди, он бы не позволил себя унижать.

Он бы не позволил. Ударил бы в ответ.

Я вижу по его глазам – он хочет проучить меня. Как следует хочет.

Но я не даю ему сделать этого и приставляю дуло к его виску. Я захлебываюсь от боли и слез и тону в этой грязной пучине в одиночку, потому что он лишил меня всех, кто мог бы вытащить меня оттуда, из этой чертовой пучины.

Всех.

Он убил Кармина.

Он убил Валентино.

Он избавился от Андреа. Выманил меня в Россию. Увез с Сицилии, забрал мой паспорт, собрался жениться на другой и обрек меня на унизительную тайную связь.

Он не человек.

Он зверь.

Нет, он хуже, но я даже не знаю названия того, кто хуже зверя. Зверя, растерзавшего всех твоих близких и который теперь собрался терзать тебя…

Кто он?

Не человек ведь, не человек…

– Хочу тебя убить. Хочу уничтожить тебя, Эльман Шах.

– Если хочешь, стреляй, – произносит спокойно.

Я глотаю промозглый почти осенний воздух, захлебываюсь в обжигающих каплях дождя и в собственной боли.

А ему – все равно.

Все равно.

Он говорит стрелять, потому что считает меня слабой и точно не равной ему. Считает, я не выстрелю.

Рыдания захлестывают мою грудь, мешая дышать и сосредоточиться на действительно важном, но я выстрелю. Только услышу от него признания и сразу – выстрелю.

– Ты убил Кармина.

– Мне жаль.

– Убил Валентино…

– Он был влюблен в тебя.

– В меня влюблены сотни мужчин Сицилии, – бросаю истерично.

– Да, но ты туда не вернешься, – замечает спокойно. – Не наводи шуму, Ясмин. У меня скоро свадьба, и если все пройдет гладко, то мы с тобой будем вместе. Все будет хорошо, Ясмин. Приди в себя. Дыши.

Дыши.

Приди в себя.

Все будет хорошо, Ясмин.

– У него осталась сестра! Родные! Ты чудовище, Эльман, ты чудовище!

Я закрываю себе рот и качаю головой, удерживая прицел на уровне его виска. Рука затекает от промозглого холода, но я держу оружие ровно, готовая выстрелить в любой момент.

Готова ведь, правда?..

Костюм Эльмана давно промок до нитки, как и моя одежда промокла насквозь. Я не чувствовала собственных ног и рук и хотела лишь заснуть и не проснуться. Как мама…

– Ты больной придурок, – шепчу ему, едва перебивая шум ливня и гогот разбушевавшейся Сицилии за спиной. – Ты обманом вытащил меня из дома и привез сюда как лошадь! Ты больной! Как твой отец больной, так и ты, вы просто все больные…

– Ясмин, если хотела быть счастливой, не надо было попадаться мне на глаза.

– Когда же я попалась тебе на глаза?! Ну когда?! – взмолилась я. – Когда, твою мать?! Я вернусь в тот день и, клянусь, убью тебя, просто убью…

– Тебе было шестнадцать, – холодно начал Эльман. – Ты прилетела на все лето к дяде, мы с отцом тоже попали в Москву. Я увидел тебя впервые в доме Басмановых. С тех пор в моем кабинете есть твои фотографии. Кармина убили по ошибке, перепутав его с Валентино. Валентино убили уже по моему приказу. Андреа, кстати говоря, давно должны были приговорить, но ход дела не единожды приостанавливали. По моей сильной просьбе.

– Что?..

Правда обрушивается на мои плечи как снежный ком.

Розовые очки не просто разбились, их прокрутили в мясорубке тысячу раз и заставили меня их сожрать – вот так я себя чувствую, вот так.

– Я давал нам лето, Ясмин. Тебе и мне было хорошо.

– Закрой свой рот, чертов Шах! – заорала я, опуская дуло к его мокрой, холодной груди.

– Что касается твоего отца, то это вовсе не слухи: Давид Романо уже довольно стар и он действительно теряет свое былое влияние. Об этом свидетельствует то, как легко я смог проникнуть в некоторые сферы влияния твоего отца, выманить тебя из страны и забрать себе.

– Пошел ты…

– Я хотел, чтобы ты услышала это от меня.

– Я уже услышала это! И не от тебя! – кричу, размахивая пистолетом. – Не от тебя!

– Просто послушай, Ясмин. Я хотел получить тебя себе. Много лет. До Даши. Даша затормозила этот процесс, ее смерть – стала катализатором.

– Больной, больной, больной, – шепчу, не веря своим ушам. Мне хочется сквозь землю провалиться, чтобы не чувствовать себя такой дурой.

ДУРОЙ.

– И я получил. Тебя. Себе, – заканчивает зверь. – Побеждает сильнейший, Ясмин.

Я смеюсь.

Сначала тихонько, затем все громче и громче. Вместе с моим смехом усиливается ливень, под ногами образовываются грязные земляные лужи, и я еще никогда не чувствовала себя такой грязной.

Грязной.

– С родственниками тоже я разобрался. Оказалось, что в жизни все можно купить, Ясмин.

– Я легла под Шаха, – смеюсь, запрокидывая голову и захлебываясь под крупными жесткими каплями дождя. – Шлюха. Я – шлюха.

– Не говори так, Ясмин, – просит он.

Я смеюсь.

И больше не могу остановиться.

Этот смех пугает Сицилию, она встает на дыбы и взвизгивает.

Но мой смех совсем не трогает тех, кто погиб этой ночью. Эти тела – результат моей глупости, результат нашей с Шахом грязной тайной связи.

Оттолкнув Эльмана, который решил, что меня снова можно трогать, я навожу на него пистолет. В этот раз – окончательно.

Подняв руки, Эльман говорит:

– Хочешь стрелять, стреляй. Но тебя никто так любить больше не будет, Ясмин.

– Grazie a Dio, – говорю в ответ.

«Слава богу».

Раздался выстрел.

Всего один. Больше нет заряда. Даже для себя нет. Это ужасно.