Я издаю жалкий всхлипывающий звук, от шока мое тело деревенеет, а сердце выпрыгивает из груди.

Он хочет взять меня. В душевой. Прямо сейчас.

Развернув к себе, хрипло просит:

– Опустись на колени. Отсоси как ты умеешь.

– Не буду…

– Что так? Раньше ты с радостью опускалась на мой член, Ясмин.

– Раньше ты был не таким мудаком, поэтому опускалась, – мой голос задрожал, я знала, что прошу впустую. Мои слова были лишь слабым эхом среди его гнева и решимости, а мои попытки освободиться для него были не более, чем забавной игрой.

– Раньше я был полным идиотом, раз верил в твою верность. Поэтому хватит строить из себя принцессу. Опускайся.

Я хочу проснуться из этого страшного кошмара, но его прикосновения были самыми что ни на есть реальными. Его пальцы, хоть больше и не трахают меня, все равно въедаются в память раскаленным металом. Я стою перед ним ни жива ни мертва, а вода, что льется на нас сверху, больше не кажется такой теплой. Меня всю трясет.

Я ненавижу его за то, что он все еще имеет власть надо мной, но я не могу допустить этого – не сейчас, не когда в соседней комнате спит наша дочь, о которой он ничего не знает.

– Я мама, Эльман, – шепчу я, пытаясь остановить его, удержать хоть какое-то расстояние. – Мама ребенка, который спит в соседней комнате. Она может проснуться!

Эльман замер, а его дыхание на мгновение изменилось. Его руки скользнули вниз, и я увидела, как в его глазах мелькнуло что-то похожее на сожаление.

Упав на кафель голыми коленями, я накрываю лицо руками. Он едва не взял меня – обнаженную, распластанную перед ним. Внизу живота образовался сгусток напряжения, заставляя чувствовать себя грязной и порочной. Я бы никому не сказала, просто бы не смогла. Я бы молчала перед Камалем и перед всеми.

Эльман это знал.

– Сколько ей?

– Ч-что?

– Сколько лет твоей дочери? – раздается его холодный голос сверху.

Когда Эльман садится передо мной на корточки, то слезы начинают душить тело, а язык заплетается во рту. Я не могу заставить себя успокоиться.

– П-полтора года…

– Быстро же ты залетела от него, – просчитав сроки, произносит.

– Так получилось… Мы были в отпуске, потом я узнала, что беременна… – даю отточенную до зубов информацию.

– Почему ты плачешь, Ясмин?

– Просто так…

– Врешь.

Я упираюсь взглядом в его широкие плечи, а он берет меня за подбородок и направляет посмотреть в его глаза. Горячая вода уже не греет, а зубы отстукивают свой собственный ритм. Он проходится влажной ладонью по моей щеке и замечает шрам на скуле. Это он оставил его, шрам от сигарет.

Эльман помнит, что вытворял со мной в порыве бешенстве, но в его глазах не было ни капли сожаления. Я привыкла жить со шрамами от его рук.

– Я хотел от тебя дочь. Такую же как она.

Такую же как Юна.

Он сжимает кулаки, а в его голосе слышится голимая горечь.

Голимая.

Горечь.

– Слишком поздно, Эльман. Я подарила дочь другому.

Подняв глаза, я со страхом наблюдаю, как Эльман морщится и опускает кулаки вниз. Превозмогая боль, поднимается на ноги. Он поправляет бугор на штанах и уходит, не проронив больше ни слова. Кажется, что даже говорить со мной ему было больно, а говорить о Юне – больнее вдвойне.

Я ревела, валяясь на кафеле, словно время можно было повернуть вспять. Если бы несколько лет назад, когда я звонила ему, телефон взял Эльман, а не его мать, то я бы сказала ему о беременности и о том, что меня выдают замуж против воли. Все могло быть иначе.

Даже после сигарет, шрамов и пощечин – я бы сказала ему.

– Почему ты не взял трубку?! – в моем выкрике звучит обвинение. Страшное, разрушительное.

– О чем ты? – оборачивается в проходе.

– Я звонила. В октябре. Два года назад. Ты не снял трубку, ответила твоя мать.

– Наверное, я пытался не сдохнуть после того, как твой брат сломал мне ребра, ноги и проломил череп. Меня с нуля зашивали, ты же в это время, как я понимаю, плодотворно проводила медовый месяц, – имеет в виду мою дочь.

Да, плодотворно. Я корчилась над унитазом почти каждый день того долбаного медового месяца, вынашивая твоего ребенка.

Вслух же, конечно, этого не произношу.

Ведь если Эльман узнает, что он биологический отец Юны, его уже ничего не остановит.

– Я не виновата, я не давала брату наводку. Он сам выследил нас.

– Это уже не ебет. Зачем ты звонила два года назад? – спрашивает глухо.

Горячая вода продолжает струиться по коже, но я больше ничего не чувствую. Все, что осталось – это холод внутри и ощущение, что моя жизнь все еще принадлежит этому человеку, несмотря на все попытки разорвать связь между нами.

Только с появлением Юны на свет эта связь стала не только прочнее, но и опаснее.

– Сказать, что я тебя ненавижу…

– В таком случае могла не звонить. Мне было похуй.

Глава 9

– Скажи, нам обязательно было ехать на яхту? Я поздравила Мурада днем, когда мы приезжали к Диане на завтрак. Подарок можно вручить и завтра.

– Так нужно, Ясь.

Камаль напряженно закурил, и я отвернулась к окну. Перед глазами проплывали серые бесцветные улицы. Сегодняшней ночью мы отправились на набережную к морскому порту – здесь нас ожидала яхта, в которой пройдет день рождения молодого прокурора.

Хорошо, что мы с Камалем сняли жилье на то время, что мы застряли в Волгограде, потому что находиться в одном доме с Эльманом и его женой было выше моих сил. Сегодняшнее утро это только подтвердило.

– Я устала от этого фарса…

– Я тоже заебался. Скоро вернемся в Лондон и все будет по-другому.

Камаль не хочет признаваться в том, что, женившись на мне, он подставил под угрозу свой авторитет и влияние. Фактически он променял все на одну меня и теперь был вынужден плясать под дудку зажравшихся Шахов.

Автомобиль плавно тормозит на набережной, и Камаль касается моей руки. Я едва уловимо вздрагиваю и вскидываю взгляд. Водитель останавливается прямо возле причала, нас, членов семьи Шах, здесь уже давно ждали.

О дне рождении молодого прокурора был оповещен весь город, а на празднике будут присутствовать все члены семьи.

Камаль вытаскивает меня из автомобиля, и холодный ноябрьский ветер врезается в лицо. Я невольно крепче кутаюсь в плащ, под которым надето блестящее платье в пол, купленное на неделе показа мод. Оно выгодно подчеркивало бедра и узкую талию, ведь после рождения дочери мне даже не пришлось потеть в зале, и я быстро вернулась в свою форму. Моя подружка Лаура назвала меня ведьмой, ведь она долгое время не могла оправиться после родов.

Ветер дует так, будто хочет стереть с меня последние остатки тепла. Я поднимаюсь по трапу, и холод черных волн под ногами усиливает ощущение, что я двигаюсь в другую реальность. Камаль держит меня за руку, но его хватка слишком тяжелая – он, как и я, чувствует напряжение в воздухе.

Под нами раскачивалось словно целое море, и я мысленно взмолилась, чтобы этот вечер прошел быстрее.

Когда мы поднимаемся на палубу, вокруг нас царит показная роскошь. Яхта Мурада, словно сверкающая игрушка, блестит в свете вечерних фонарей. Все вокруг сияет: позолоченные перила, дорогие элементы декора, огромные панорамные окна, за которыми виднеется зал, полный гостей. Длинные скатерти, сверкающие хрустальные бокалы, приглушенный смех и шампанское – каждый элемент говорит о безграничной власти и богатстве. Я чувствовала себя на тонущем Титанике.

Мы входим в торжественный зал, и меня сразу окружает тепло и шум. Атмосфера роскоши давит, но я стараюсь не показывать этого. Весь зал утопает в ярком освещении: сверкающие люстры отбрасывают мерцающий свет на бархатные стены. Гости, одетые в лучшие наряды, смеются и поднимают бокалы за Мурада, поздравляя его с днем рождения.

У нас забирают верхние наряды, и первое время я чувствую себя обнаженной под взглядами множества людей.

Все это выглядело как идеально срежиссированное шоу для избранных. Мурад стоит в центре, словно король на троне. Молодой прокурор, окруженный своей свитой, представляет собой олицетворение власти и контроля. Все гости стремятся оказаться рядом с ним, стараясь произвести впечатление, льстят ему, шутят и хвалят. Это его вечер, его момент триумфа, и он наслаждается этим. Настолько богатую сторону жизни мало кто видел из обычных людей.

Рядом с Мурадом стоял Эльман. Его фигура была неподвижной, а взгляд…

Взгляд был прикован ко мне даже несмотря на то, что рядом с ним стояла его жена.

– С днем рождения, Мурад, – произношу, натянув на себя улыбку.

– Ясмин, Камаль, – приветствует нас виновник торжества, и мы сухо вручаем свой подарок. Это были дорогие часы, привезенные из Лондона. Камаль не поскупился на подарок своему племяннику. – О, я как раз ждал тебя, Ясмин. Сыграешь для нас на рояле? Я слышал, ты основала музыкальную школу в Англии, у тебя выпускаются молодые таланты.

– Да, – соглашаюсь. – Одна из моих учениц через неделю выступает в центре вашего города.

– Кажется, ее зовут Джулия?

Я не удивляюсь, когда Мурад называет имя моей ученицы и точное время выступления. Этому человеку известно все, что происходит в этом городе, и происходит это не без его ведома.

– Именно.

В зале стихают звуки.

Тяжелой поступью и иду к инструменту и уже заведомо знаю, что буду исполнять.

Эльман, я чувствую, догадывается тоже.

Когда-то я играла ему Ромео и Джульетту сутками напролет. Я играла, а после – мы занимались любовью, правда тогда я считала, что любовью там и не пахнет.

Эльман стоит неподалеку, и его взгляд тяжелым грузом давит на меня, когда мои пальцы начинают утопать в белоснежных клавишах. Мелодия начинается с тяжелых, угрожающих аккордов, напоминающих о вражде двух домов, как в знаменитой увертюре-фантазии Чайковского. Как иронично и, наверное, тривиально – исполнять именно эту композицию…

Звуки, то мягкие и нежные, то резкие и пронзительные, льются по залу, словно обнажая все чувства, которые я старалась скрыть. Каждая нота бьет точно в цель, передавая то, что невозможно сказать словами, а макушку непрерывно обжигает тяжелый взгляд.

Эльман помнит.

Он ничего не забыл.

Надеюсь, что мелодия пробирается прямо к его сердцу, оставляя за собой следы воспоминаний, потому что в моем сердце уже не просто склад, а целый космос воспоминаний.

Финальные ноты медленно угасают, погружая всех в звенящую тишину, пока гости не взрываются аплодисментами, но я слышу только молчание между мной и Эльманом – молчание, в котором все еще пылает наша неразрывная, хоть и болезненная связь.

Мы не говорим друг другу ни слова, но это молчание громче любого звука.

– Ромео и Джульетта? – Мурад поднимает брови, когда я возвращаюсь к ним, а потом переводит взгляд на Камаля. – У твоей жены талант. Кстати, надеюсь, сегодня без выходок?

– Если ты помнишь, прошлая потасовка началась не только по моей вине.

Мурад ухмыляется, и меня передергивает от его хищного выражения лица. Эльман же, в чей огород был брошен камень, прищуривается с тем же оскалом, а в его локоть крепко-накрепко вцепляется Лиана, словно напоминая ему о своем присутствии.

Жалкое зрелище.

– Камаль, тебя здесь никто не трогает. Не стоит портить праздник и давать СМИ повод для обсуждений. Дурные слухи нам не нужны, поэтому держи себя в руках, дядя.

– Держать себя в руках? – выплевывает Камаль. – Это ты мне говоришь, Эльман?

– Камаль, хватит, – прошу, схватив мужа за локоть. – Давай просто уйдем?

– Уходить поздно, мы отплыли от берега, – огорошил Мурад. – Просто не забывай, кто здесь хозяин. В Лондоне ты будешь бить морду кому пожелаешь, а здесь ты и твоя итальянка подчиняетесь нашим законам.

– Следи за своим языком в отношении моей жены, – предупреждает Камаль.