Чёртов угол (страница 7)
– Бабушка… я… упала… – сказала Ульяна и замолчала. Губы у неё задрожали. Валерия Михайловна подскочила и повела её в дом. Хромота и боль очень удачно вернулись, поэтому Уля хромала и плакала, совершенно не притворяясь.
Вечер прошёл в хлопотах и живописных описаниях. Участковый Сергей Сергеевич уехал, удовлетворившись коротким объяснением – шла, шла, упала, – но от Валерии Михайловны и Нины так просто было не отделаться. Так что Уле пришлось в красках и лицах описывать свои хождения по мукам. Она призналась в малом грехе: что пошла в лес и там свалилась в овраг, пытаясь сфотографировать красивую паутину, которая сверкала на солнце, и тем самым скрыла большой грех – что на самом деле потащилась в заброшенную военную часть – и ни словом не обмолвилась про самый ужасный грех – что её подвёз домой неизвестный бабушке деревенский мальчик на квадроцикле. Почему не позвонила? Так телефон разрядился (он и правда выключился сразу после того видения на поле). Они выплакались, поругались, помирились, обработали травмы Ульяны (дед Витя оказался прав, это был сильный ушиб и ссадины, а не перелом). Бабушка хотела уложить её внизу, но Уля настояла, что будет спать в мансарде.
Принцесса-хромоножка доковыляла до кровати и рухнула в прохладную постель. Зарылась под одеяло. Наконец-то она дома и, кажется, знает, что будет писать завтра. Она поняла: надо ввести ещё одного персонажа! Союзника Алины – возможно, какой-нибудь древний маг Звездобород сможет ей помочь… Возможно… Ульяна ещё пыталась придумывать, но сон подступал всё ближе, мысли путались, и она уснула, так и не дотянувшись до тетрадки. Сон пришёл, прохладный, как вода, и серебристые рыбки закружились вокруг неё, увлекая в мягкую темноту.
Никита вернулся домой поздно. Варя и Вадик довели его до деревни, но дальше он пошёл один. Не хотел, чтобы они к нему домой заходили. Мусора во дворе полно. И ещё дед. Не надо, чтоб с ним лишний раз пересекались. Нет уж, ему и деревенских хватает.
Он уже не сердился на Варьку. Что уж делать, такой характер у девки, куда деваться. Да он и сам виноват, сам сорвался с дерева.
Никита пересёк всю деревню насквозь. Дальше асфальт кончался, и он потопал по грунтовке, уходящей в сторону Семидворья. Голова гудела, в ней что-то дёргалось и шумело. Она была как скорлупа яйца, которое пробует на прочность птенец изнутри. Вот-вот вылупится.
Никита сошёл с грунтовки и двинулся по узкой травянистой дороге, которая поднималась по дну лесистого оврага. Там, в конце подъёма, был дедов дом. Деревья склонялись над дорогой, опускали ветки. Мальчик сорвал осиновый лист, лизнул и прилепил ко лбу. Зачем дед построил дом на отшибе, за краем деревни, Никита не знал. Жутко неудобно. Но дед весь такой был: неудобный, шутник и балабол, ни в какую строку не уложишь, ни в какой мешок не засунешь. Старое шило, пропахшее табаком и кислой кожей. Рожа морщинистая.
Никита миновал вечно раскрытые железные ворота, вросшие в землю. Прошёл по покрытой мхом каменной дорожке, которая вела от ворот к крыльцу. Куча мусора, лежавшая во дворе, сколько мальчик себя помнил, приветственно махала ему метёлками иван-чая и крапивы. Старая сирень простёрла над двором узловатые руки, сжимала воздух сухими пальцами, грозила закату кулачками цветочных бутонов. Крыльцо, крашенное старой белой краской, давно уж просело, припало на сгнившие колени бревенчатого фундамента.
Никита открыл скрипучую дверь, прошмыгнул в тёмные сени и зашёл в комнату. На дощатом коричневом полу при свете голой лампочки, повисшей на чёрном толстом проводе, мальчик увидел деда. Тот лежал на спине, лицо его было спокойно, и только одна рука стискивала ворот потёртой клетчатой рубашки. Старый зелёный брезентовый дождевик валялся у входа. Никита нагнулся и машинально его повесил, не отводя взгляда от деда. Он сразу понял, что случилось.
История третья
Корона бессмертия
1. Дед Горгыч никогда не обрезал сирень
Мобильного у них в доме не было. Удивительно, но дед и без него справлялся. Как-то так выходило, что он всегда был в курсе всех сплетен и новостей, особенно тех, которые его касались. А те, кто хотел встретиться лично, приезжали к нему домой. И, что самое интересное, всегда заставали деда дома – хотя он на месте не сидел. То на пасеку, то на дальний участок, то вообще в леса за каким-то чёртом. И всё время со своей вечной клетчатой сумкой на плече. Сумка была родом из девяностых, сам дед – из пятидесятых, а то и раньше. Словно паук, который протягивает социальную паутину, Виктор Георгиевич, или Горгыч, как его называли, знал всех, и все знали его. Интересно, что грибов и ягод у них в лесах особо не было, всё уже дачники вытоптали, но он всегда притаскивал полные корзины.
Один раз Никита выпросил на день рождения смартфон, так тот приказал долго жить через два дня. Телевизор, правда, был, но старинный, громадный, как гроб, и чёрно-белый, как сорока. Дед его по выходным включал и уходил из комнаты. Как ритуал какой-то. Так что у них в доме электроники не было. Не выживала. А вот всякую технику дед любил. Скутер был, он на нём в совхоз катался, мотоблок был. В покосившемся дощатом гараже навороченный мини-трактор, то ли японский, то ли шведский. И ещё куча оборудования – от ковша и снегоуборочной насадки до плуга и картофелекопалки. Картошку трактор и правда копал резво. Никита даже не знал, сколько такой может стоить. Дядя Леша, Вадиков отец, как узнал, только засвистел – мол, откуда у Горгыча такие деньги. Откуда-откуда. Наторговал, понятное дело. Вот уж что дед всегда умел. На тракторе с прицепом он гонял на пасеку и дальние участки. По деревне или в магазин – на стареньком велосипеде. А так-то пешком. И везде поспевал.
Нет мобильного. Как позвонишь? Как скажешь, что он лежит весь синий на полу и уже не хрипит? Вот Никита оседлал дедов велик и доехал до крайнего дома. Постучался к бабе Тане. Долго стучал, не жалел кулаков – баба Таня уже глухая, сразу не услышит. Сказал, что к чему, просил вызвать скорую. Потом вышел, сел на скамейку, тёр кулаком сухие глаза. Смотрел бессмысленно на оранжево-жемчужный закат над Сорным лесом.
Это так дед его называл, хотя сам туда ходил постоянно. Никиту с собой не брал. Везде брал. На рыбалку ночью – ставить верши в озере или ловить на новомодный спиннинг, который ему подарили покупатели. На пасеку. На дальние поля, картошку сажать и убирать. В город брал. А в лес не брал. Почему – непонятно. Дед Витя, Виктор Георгиевич, или Горгыч, не любил объяснять. Он чаще шутил – так, что всякая охота пропадала спрашивать, – или отмалчивался. Нет, и всё. Никита молчанию не огорчался, давно привык. Дел и так полно в доме было, особенно после того, как мамы не стало. А теперь вот и деда.
Таня охала и говорила, что всё обойдется, что и не после такого Горгыч поднимался, но Никита чувствовал, что нет. Не обойдётся.
Парень посидел ещё немного у Тани, взял каменные сушки, которые она насовала ему в руки, и пошёл на дорогу встречать скорую. Спина почти прошла, а вот голова то кружилась, то переставала. Наверное, у него сотрясение.
Скорая прикатила часа через два. Фельдшер уронил пару дежурных фраз, выяснил обстоятельства: да, пришёл, лежал на спине, а рука вот так на груди была. Нет, не говорил, только смотрел и скрипел. А потом перестал скрипеть. Фельдшер покивал. Закурил. Поглядел на сирень.
– Здоровая какая. Не стригли, что ли?
– Не стригли, – сказал Никита. – Зачем?
– Для красоты. У меня дома сирень как куколка, вся такая аккуратная, глаз радуется.
Они помолчали.
– Дед у тебя сорокового года, что ж ты хочешь, – вздохнул фельдшер. – Время уже.
– Какое время? – Мысли в голове у Никиты ворочались тяжело, как каменные жернова из дедова сарая. И всё так же шумело, как в тот момент, когда он свалился с дерева.
– Такое, брат, время. – Фельдшер затянулся.
– Куда вы его, – вяло спросил Никита.
– В Дебряново, в морг, – пожал плечами фельдшер. – Родные-то у тебя есть? Есть к кому пойти?
Никита помолчал. Потом сказал:
– Конечно есть, не волнуйтесь.
– Мобильный есть? Нет? Ну ты даёшь. Ну ладно. – Фельдшер сунул ему распечатку с телефонами. К листу бумаги скрепкой была прикреплена визитка. – Позвони сюда, скажут, что и как с дедом. А тут, – он щёлкнул ногтем по визитке, – ребята хорошие. Помогут, всё оформят и как надо сделают. Ну, чтоб всё по правилам. Дед-то крещёный у тебя?
Никита пожал плечами. Ни иконы, ни крестов в доме он не видел, и в ближайшие церкви – в Смоляниново и в совхозе «Путь коммунара» – Горгыч не захаживал.
– Ну, разберётесь! – Фельдшер хотел ещё что-то сказать, но просто выбросил окурок и полез в машину. – А сирень постриги.
Скорая увезла Виктора Георгиевича по сырой лесной дороге. Сотни раз он шёл по ней – зимой и летом, после дождя и в самый жар, на велосипеде, пешком или на тракторе. Сколько раз они вместе шли по ней. А теперь вот один уехал.
Никита посидел на скамейке. Покидал сушки в кучу крапивы у забора. Потом тётя Алина, мама Вадика, пришла и позвала его к ним домой. Никита согласился. Они поужинали, помотались по двору, покормили кур, обсудили дуру Смирнову, посмотрели телевизор. Дядя Лёша, папа Вадика, шумел, болтал и подбадривал. Под ногами моталась пухлая пушистая кошка Колбаса, вопила младшая сестра Вадика Олеся – она ругалась с Ваней, их самым младшим, нахальным трёхлеткой, который уже успешно раскидал лего и претендовал на Олесиных кукол. Во всём этом бардаке было столько жизни, что Никита забыл о том, что дед умер.
Накатило только вечером, когда они легли спать. Тётя Алина положила их на большом крытом крыльце, на раскладушках, и выдала по одеялу. Вадик ворочался, говорил о всякой ерунде, не решаясь сказать о том, что встало между ними тенью. Да и спроси он, что бы ответил Никита? Давай, держись? Даю, держусь.
Они будто бродили вокруг огромного невидимого провала, от которого тянуло холодом, и никак не могли перебросить через него мостик из слов.
– Жалко, что твой дедушка умер, – сказал наконец Вадик.
– Да, – ответил Никита. – Жалко.
– И что теперь будет? Как ты теперь один?
Никита молчал. Вадик поворочался ещё немного и заснул.
Сумерки наползали, становилось прохладно. Над холмом выплыла луна, как торжественный серебристый корабль.
Никита полежал ещё немного, потом встал и надел сандалии.
Тихо открыл дверь, вышел во двор. Осторожно, чтобы не греметь, отпер и закрыл калитку и пошёл по утоптанной тропинке, белой в призрачном ночном свете. Трава, раздробленная на полосы белого и чёрного, казалась отлитой из чернёного серебра. Шумел, то надуваясь, то сдуваясь, хор ночных кузнечиков и прочих тварей, купающихся в остывающем жаре, который поднимался от земли и клубился в травах. За околицей над головой пролетела сова. Никита снял сандалии и пошёл по тёплой земле и жёсткой траве босиком. Когда он шагал по оврагу, над ним замелькали летучие мыши. Наконец он поднялся на холм. Дом, припавший к его вершине, казался старым зверем, спящим во всякое время суток.