Раздавленная пальцами улитка без панциря лежала под вскрытым сейфом.

– Я говорил, преступник возился с сейфом, видно, не смог с ходу справиться с ним. Орудовал так усердно, что прилипший к нему слизняк отвалился. И попал под ногу. А где к преступнику прилип слизняк, этот извечный спутник мокроты и сырости? Квартира на первом этаже, но сырости я здесь не замечаю. Сырость у нас в подвале…

Холмский вышел из кабинета.

– Ольга Игоревна, будьте добры, расскажите следствию об особенностях вашей квартиры, – попросил он.

Но женщина не реагировала. Если бы ее взгляд имел способность воскрешать людей, Семен Борисович Сысоев уже отбивал бы на радостях чечетку. Но, увы, женщина смотрела на мужа, а он все не оживал.

– Первый этаж, персональный погреб под лоджией, – ответил за нее Холмский. – От подвала погреб отделяет кирпичная кладка…

На этом доклад закончился. В движение пришли все: и оперативники, и криминалист. Даже Парфентьева вышла на балкон, где вдруг стало тесно.

Как и ожидалось, грабителей и след простыл. Проход в погреб из общего подвала они сделали уже давно. Ограбив и убив хозяина квартиры, они благополучно спустились в погреб и беспрепятственно ушли через подвал.

– Я могу ехать? – обращаясь к Парфентьевой, спросил Холмский.

– Почему вы сразу не сказали про погреб? – предсказуемо оторвалась на нем женщина. – Устроили культпросвет… Меня уже тошнит от вас, Холмский!

– Я могу ехать, – в утвердительной форме повторил он.

– Вы не ответили на мой вопрос?

– Я не ответил на вашу истерику. А если вы спросите нормально, я отвечу вам, что преступники скрылись через погреб, не дожидаясь вашего прибытия.

– Тогда почему они оставили камеру?

– Не наблюдали они за нами. Наблюдали за дверью, пока взламывали сейф!

– Почему они? Разве преступник не мог быть один?

– Кто-то вскрывал сейф, кто-то следил за дверью.

– Через телефон?

– И камеру, – кивнул Холмский.

– А преступник этот не мог смотреть за дверью без камеры? Обязательно нужно было сидеть в кабинете?

– Не знаю, как преступник следил за дверью. Может, он просто сидел на диване, – пожал плечами Холмский.

Какая разница, сколько было преступников? Главное, что зашли они через подвал, ограбили квартиру и убили некстати вернувшегося хозяина. Может, это сделал один человек, сути это не меняет.

– Допустим, вы правы, и преступников было двое. Или даже трое, – наседала Парфентьева. – Почему они оставили камеру?

– А почему вы пришили пуговицу зелеными нитками?

Холмский тронул пальцем ту самую пуговицу на кителе, которую Парфентьева оборвала в своем кабинете.

– Наверняка хотели перешить, да забыли!

Парфентьева смутилась, торопливо застегнула китель.

– Откуда вы такой взялись? Все видите, все замечаете…

– И даже предсказываю будущее. Сейчас поступит вызов, и мне придется уехать. У вас свое дежурство, у меня – свое.

– Значит, преступников было как минимум двое?

– И они знали, что в этой квартире водятся деньги. И знали, как в нее проникнуть. Увы, больше я ничего не могу вам сказать. Все, что я увидел, все выложил…

– На Советской улице вы догадались, что жена ограбила мужа, – вяло проговорила Парфентьева.

– На Советской улице? – Холмский не смог сдержать удивления.

Он-то считал, что семейный конфликт улажен, но, видимо, Образцов заявил на жену.

– А вы что думали? – встрепенулась Парфентьева.

Так оживает заснувший комар, учуяв запах крови.

– От следственного комитета ничего не скроешь!

У Холмского в кармане завибрировал телефон, звонил водитель, поступил вызов, улица Декабристов, дом сто семнадцать, ожог кипятком. Дело срочное, медлить нельзя.

– Я же сказал, сейчас поступит вызов, и вы не сможете меня остановить.

Уходил Холмский, не прощаясь. Но вернуться не обещал. Он действительно ничем не мог помочь следствию. Да, он умел видеть то, что другие не замечали, и умел быстро соображать, но розыск преступника не по его части. Опросы свидетелей, родных и близких потерпевших, тщательное отделение плевел в поисках зерна истины – это занятие не для него. Это стихия Парфентьевой, так что счастливого ей плавания и семь футом под килем. А его призвание спасать и лечить людей. За себя и за покойную жену.

Кипятком обжегся мальчик десяти лет. Ничего страшного, ожог второй степени, покраснение кожи, волдыри, поражены все слои эпидермиса. Холмский наложил на рану стерильную повязку, прописал «Пенталгин», после чего принял решение отвезти мальчика в больницу. После того как мать, наотрез отказавшись от лекарств, всерьез и в здравом уме заявила, что все обезболивающие препараты разъедают мозг. Вот и как такой клуше доверить больного ребенка?

Ночью поступил еще один вызов от таких же странных родителей. Девочка восьми лет засунула палец в фарфоровую солонку, Холмский предложил ее разбить и едва не получил вилкой в глаз за такое кощунство. Оказывается, эта солонка являла собой редчайшую историческую ценность и передавалась из поколения в поколение. Лия в шутку предложила ампутировать палец, а отец всерьез задумался. Соглашаться не спешил, но и отказ последовал не сразу. До ампутации, конечно, дело не дошло, палец вытащили с помощью обыкновенного вазелина и божьей помощи. Но Холмский пополнил свой личный список людей со странностями. Довольно-таки большой список, в который он вполне мог включить того же Щербакова. Хмелевский всего лишь увел у него девушку, причем давно, лет двадцать назад, Щербаков и забыть об этом уже успел. А нет, увидел Хмелевского на стоянке, и старая обида ударила в голову. Ну не идиот?

И все-таки ночь прошла без происшествий. Утром Холмский сменился, съездил в магазин, вернулся домой, управился с делами. Ближе к вечеру напарился в баньке, накрыл стол и с чувством исполненного долга принял на грудь сто пятьдесят граммов. И стал тихонько засыпать под монотонное бормотание телевизора. И в ожидании, когда душа попросит последний дринк. Бессонная ночь давала о себе знать, но Холмский точно знал, что не заснет, пока не выполнит свой приятный норматив.

Из дремы его вывела внезапная мысль, будто дятел сел на голову и стукнул клювом. На память пришел кожаный с деревянными подлокотниками диванчик в кабинете Сысоева. Сейф довольно-таки простой, единственная сложность с ним в том, что его скрывала картина за рабочим креслом. Преступник не мог долго возиться с сейфом, а с подлокотника практически стерта вся пыль. Причем руками подлокотник трогали по всей длине. Как будто подлокотник от дивана отжимали. И ковер на полу сдвинут, причем давили на угол, который находился под диваном. Возможно, давил человек, стоявший перед диваном на коленях, отжимая подлокотник…

Может, и права была Парфентьева. Действительно, зачем преступнику наблюдать за дверью через камеру, если он мог просто находиться в гостиной? Сидеть на диване и наблюдать за дверью через зеркало. А преступник находился в кабинете, и на диване он там не просто сидел. Возможно, он что-то искал.

В этот момент сработал звонок в прихожей. За калиткой стояла молодая симпатичная женщина в пилотке и форменном платье. Смотрелась Парфентьева великолепно, как будто спустилась на грешную землю с обложки ведомственного журнала. Изящная кожаная папка под мышкой гармонировала с ее официальной напыщенностью. На обочине стояла бордовая «Мазда» одной примерно свежести с хозяйкой, в таком же прекрасном состоянии, но уже как минимум не юная.

Холмский открыл калитку и молча приложил руку к груди. Слов нет, но эмоции захлестывают.

– Во-первых, здравствуйте! – уколола его Парфентьева.

– У меня такое чувство, что мы сегодня виделись.

– Вчера.

– Утром я ждал вызова на допрос. Не дождался. Но такое ощущение, что весь день отвечал на ваши вопросы… Но вы, конечно же, справились без меня.

– Не совсем, – поморщилась Парфентьева.

– Преступников установили, но не задержали.

– Так и будем на пороге разговаривать?.. Могу выписать повестку… На сегодня.

Холмский провел гостью в дом.

За порядком в доме следила жена. Следила с фотографий, они здесь на каждом шагу. И со всех фотографий Рита улыбается где-то весело, где-то грустно. Это ее дом, она полная здесь хозяйка, он всего лишь поддерживает чистоту. И живет здесь, совершенно не желая ничего для себя менять.

6

В гостиной тихонько работал телевизор, на столе почти пустой графинчик. Пельмени остыли, смотрелись уже далеко не так аппетитно.

– Выпиваете? – вроде как строго и укоризненно спросила Парфентьева.

Она смотрела на фотографию Риты, стоявшую в рамке на телевизоре. Профессиональное фото, в Черногории отдыхали, берег моря, закат, Рита такая счастливая, раскрепощенная. Холмский любил эту фотографию, на этом берегу Рита его и ждет, когда-нибудь он присоединится к ней, и они снова будут вместе.

– Жена мне разрешала. Но только после смены. И не больше два по сто… Присаживайтесь!

Холмский глянул на жену, пусть не переживает, Парфентьева угрозы не представляет.

– Чай, кофе? – спросил Холмский.

К чаю он мог подать печенье, домашнее, невестка угостила. Рабочий день закончился, наверняка Парфентьева не прочь перекусить… В действительности все оказалось гораздо сложней.

– А водки не предложите?.. Граммов сто, не больше.

– Само собой!

Холмский забрал графинчик, налил в него водки из холодильника. Подал с парой свежих бутербродов и плошкой квашеной капусты. И огурчиков положил.

– Капустка квашеная, огурчики маринованные, собственного приготовления. Очень вкусно… Теперь вы хвастайтесь! – усаживаясь в свое кресло, сказал он.

– Чем? – не сразу поняла Парфентьева.

– Успехами на деловом фронте. Сколько было преступников? Пальчики сняли? Личности установили?

– Следы пальцев не обнаружены, – покачала головой Парфентьева.

– И все равно за успех вашего отнюдь не безнадежного дела!

Холмский налил водку по стопкам, поднял свою стопку, Парфентьева посмотрела на него, как будто он собирался споить ее и уложить в постель. Как будто это он предложил ей выпить и сейчас настаивал на этом.

– Даже не сомневайтесь, ограбление будет раскрыто!

Парфентьева подняла стопку, хотела выпить, не чокаясь, но вовремя сообразила, что сама же создает плохую примету. Не чокаясь, пьют по «глухарю», а она должна раскрыть дело. Или ее признают профнепригодной.

Закусила она огурчиком и капустки попробовала. Кивнула в знак одобрения и взялась за бутерброд. Холмский подал чаю.

– Как же так, преступники фактически хозяйничали в квартире – и ни одного пальчика, – сказал он, усаживаясь.

– Новые технологии, жидкие силиконовые перчатки.

– Видеокамера, цитрусовый спрей… Что Сысоева говорит? Кто знал про сейф?

– Ну, кто мог знать, сын покойного, возможно, его друзья, уголовный розыск отрабатывает, но я думаю, это тупиковый путь. Даже если будут подозреваемые, где брать доказательства?

– Неужели ни одного пальчика, ни одного волоска?

– Ну почему же, пару выпавших волос мы нашли. А что это дает?.. Хорошая у вас водочка, – намекнула Парфентьева.

Водочка самая обыкновенная, но Холмский знал, что на первой стопке женщина не остановится. Устала она от работы, от постоянного напряжения, расслабиться хотела. Хотя бы чуть-чуть раскрепоститься.

В прошлый раз он налил себе капель двадцать, и сейчас столько же. А Парфентьевой – все пятьдесят.

– Себя почему обделяете?

– Я же говорю, норма у меня, осталось тридцать граммов. Больше ни-ни, а то сопьюсь.

– И что, можете остановиться? – не поверила Парфентьева.

– Как раз собирался закругляться, думал, приму пятьдесят капель, и все, а тут вы вдвоем.

– Кто – «мы вдвоем»? – Парфентьева глянула на Риту, смотрящую на нее со стены.