Я посмотрела ей вслед и вдруг вспомнила маму. Господи, а ведь Тамара, кажется, как раз в том возрасте, когда её не стало. И говорит так же: вроде грубовато, а с заботой. Вот так начнёшь думать, и сердце опять заноет, заболит… Чёрт его знает, как так всё получилось.

Я помыла яблоко и отрезала ломоть батона, колбасу брать не стала. Сложила всё в пакет, решив, что воду куплю на вокзале.

Пока то да сё, пришло время выходить. Свет в комнате Тамары уже не горел, значит, ей нужно вставать засветло. Я оставила ключ в замке своей комнаты. Ещё раз проверив документы, телефон и зарядку, вышла и закрыла дверь.

Пока шла к метро, успела продрогнуть. Я знала, что это от нервов, потому что вечер был тёплый. Как и тогда…

Резкий звук автомобильного клаксона раздался так внезапно и резко, что я подскочила на месте, сердце заколотилось о самые рёбра.

– Придурок…

Я прибавила шагу, на ходу нащупывая пластиковую карту для прохода через турникет.

На нужном перроне я оказалась за полчаса до прибытия поезда. Народу было много, чемоданные колёсики скрежетали по бетонному покрытию, а из динамиков одно за другим неслись оповещения для пассажиров.

Обратный билет брать не стала. Уеду сразу, как только решу все вопросы, хоть на перекладных, таков был мой план.

За всё это время домой я ездила лишь один раз, на похороны матери. Случилось это уже после того, как я уехала из Бабаева на учёбу. Была середина осени – в октябре зарядили дожди, и казалось, конца и края им не будет. Воздух стал тяжёлым, всё время хотелось спать. Похороны тоже прошли как во сне, муторном и горьком.

Я не могла оставаться, уехала на следующий день, переночевав у соседей. Мне было не по себе оттого, что придётся провести ночь в одном доме рядом с отчимом…

* * *

– Ну вот, как-то так… – Георгий опрокинул рюмку и, не закусывая, налил следующую.

– Царствие небесное рабе божьей Людмиле, – нестройным хором поддержали остальные.

– Отмучилась, касатка, – всхлипнула тётка Дарья. – Как же ты теперь будешь-то, сиротинушка?.. – тоненько взвыла она, прижимая меня к себе.

– Не пропаду… – От тётки пахло куриным навозом и жареным луком. Я чуть отстранилась и взглянула на Георгия.

Запавшие щёки, выбритый подбородок, на котором видны мелкие порезы, взлохмаченные волосы. Как же он брился? Все зеркала в доме занавешены плотной тканью. Клетчатая рубашка с растёгнутым воротом и косо свисавший со спинки стула пиджак. Стиснув зубы, я с трудом отвела взгляд от отчима.

– Георгий, ты уж держись, – подал голос муж тётки Дарьи, дядька Коля. – Живым живое…

– Помолчи уж! – шикнула на него супруга. – Хорошая была женщина, порядочная, добрая. Жаль, мало пожила. Сколько Марьянке-то было, когда ты Людку замуж взял, а, Георгий?

Щека отчима дёрнулась, а я тут же произнесла про себя: «Одиннадцать».

– В пятом классе училась, – хрипло ответил он.

Надо же, помнит.

– Получается, всего шесть годочков вместе прожили? Ох-хо-хонюшки… Мы-то вон пятый десяток с Колькой живём…

– Не живём, а маемся! – пьяно хихикнул дядька Коля и тут же получил ощутимый тычок в бок.

– Мается он! Только гляньте на него – страдалец!

Поминки шли своим чередом. Свеча перед портретом матери почти догорела, и я взяла другую из тех, что принесли из церкви.

– А Веркины родичи были на похоронах, не видели? – спросила молодая женщина с рыжей завитой шевелюрой. Кажется, она работала вместе с матерью и фамилия её была Розова. Да, точно, Розова. А имя – Лилия. Лилия Розова – как цветочная клумба, смеялась мать.

– Не, не видала… – тут же отозвалась тётка Дарья.

Обернувшись, я заметила, как женщины многозначительно переглянулись. Оно и понятно. Могу представить, что говорят обо мне в городе: бумеранг прилетел или божье наказание. А я так думаю, всем нам рано или поздно прилетит, и за что – найдётся.

Я столько раз клялась, что не имею никакого отношения к исчезновению Веры, что сама стала сомневаться в этом.

– Ну что, пойдём мы, наверное, – вздохнула тётка Дарья. – Марьянка, помочь тебе со стола убрать?

– Оставь! Сам уберу! – окинув всех мрачным взглядом, заявил Георгий.

– И то верно, посиди ещё… помяни…

– Останьтесь ещё, тётя Даша! – попросила я.

Она посмотрела на меня с жалостью, но кивнула.

– Не уходи, побудь со мною… – вдруг затянула Лилия, подперев кулаком острый подбородок. Дядька Коля заблеял, подпевая ей, и потянулся за бутылкой.

– Ну, началось, – хмыкнула тётка Дарья. – Перебрала малёха Лилька-то. Пойдём на улицу, продышишься! – велела она и, выбравшись из-за стола, подхватила Лилию под руки. Та икнула, расплакалась, но пошла за ней.

На душе у меня было гадко. Конечно, к смерти родителей никто не готов, но всё случилось так неожиданно, что я до сих пор ощущала себя будто в ватном коконе. Мы разговаривали с матерью по телефону за четыре дня до её смерти. Она переживала за меня и просила, чтобы я приехала на Новый год. Я так и планировала, хотела провести с ней все праздники, помочь по дому и вообще… Студенческая жизнь – штука интересная, но я как-то не особо влилась в неё. Наверное, потому что боялась опять привязаться к кому-нибудь, а потом потерять. Терять больно. Невыносимо больно, особенно когда считаешь виноватой в этом себя.

Я собрала грязные тарелки и отнесла их на кухню. Дверь в сени была распахнута настежь, поэтому на обратном пути я решила прикрыть её, но услышала голоса.

Тётка Дарья и Лилия стояли на улице. Пахло табачным дымом.

– Ну откуда я могла знать, а? – шмыгала носом Лилия. – Это всё она… она сделала!

– Тс-с, не шуми… Сделала и сделала, чего теперь…

– И что же, мне теперь отвечать? Я ни в чём не виноватая!

– Так нет человека-то. Всё… нет…

– Господи, ну зачем она, а?

– Ох-хо-хонюшки… Марьянку жалко. Молоденькая совсем.

Я взялась за дверную ручку. Дверь скрипнула. Женщины замолчали. Огонёк сигареты взметнулся и упал далеко за порогом.

Несколько знакомых и соседей тихо переговаривались за столом. Я предложила чай, но все отказались. На трюмо лежали приготовленные поминальные кульки, которые мы с тёткой Дарьей собрали рано утром перед похоронами. Кто-то брал сам, кто-то по забывчивости нет, поэтому я молча совала в руки каждому с просьбой помянуть свою мать.

– Лилю до дому подвезут, не волнуйся, – шепнула мне на ухо тётка Дарья, будто я только об этом и думала.

Конечно думала, но лишь о том, что услышала. Моя мать работала старшим фармацевтом в аптеке на Советской, и, как я поняла, что-то у них там произошло. Но теперь-то уж чего? Теперь всё… разбирайтесь сами…

За весь день мы практически не разговаривали с Георгием и даже на похоронах стояли поодаль друг от друга. Меня это не удивляло до той самой минуты, когда, провожая соседей, я не поймала на себе его взгляд – острый, будто бритва.

И вот тогда я поняла, что не смогу остаться с ним в одном доме. Я боялась его, и я боялась себя…

* * *

В поезде я взяла бельё и сразу же легла. Мимо меня постоянно ходили люди, где-то заплакал ребёнок, но постепенно все угомонились. Закрыв глаза, я представила лицо Перчина: когда он был чем-то озабочен и хмурился, то между его бровей появлялась глубокая морщинка. Перчину двадцать восемь, и он один из самых лучших архитекторов Москвы. У него новый красивый офис с высокими окнами и очень много работы. Так много, что, если я откажусь от его предложения, то он скоро забудет обо мне и никогда не вспомнит. На моё место придёт другая девушка, гораздо умнее и красивее, и, конечно же, профессиональнее. Катя родит двойню и окунётся в ворох приятных забот и бессонных ночей, ей тоже будет не до меня.

Что же мне тогда делать? Глупый вопрос, Марьяна Игоревна. Обо всём узнаешь у следователя Черёмухина. Красивая фамилия – Черёмухин… Но Перчин лучше. Перчин лучше всех… всех… всех…

* * *

– Вологда через двадцать минут!

Я вздрогнула и не сразу сообразила, где нахожусь. Проводница уже прошла мимо меня, повторяя одно и то же сонным монотонным голосом. Я натянула одеяло на голову и зевнула. Потом кое-как прибрала волосы, заколов над ушами невидимками. В туалет уже выстроилась очередь, и я, прислушавшись к себе, решила, что потерплю до вокзала. Хотелось пить, а я про воду совсем забыла. Зато помянула добрым словом Тамару, ведь говорила же, а я не прислушалась.

Собрав постель, выдвинула стол и обулась. Достала из сумки яблоко, но закинула его обратно и заторможенно вгляделась в предутренние сумерки за окном. Светало быстро: всё чётче на сером фоне выделялись столбы и постройки, придорожные пыльные кусты и деревья.

До Бабаева мне нужно было добираться ещё шесть часов на автобусе. Времени было достаточно, чтобы купить билет, позавтракать и написать тётке Дарье. Отчиму мне писать не хотелось. Насколько я знала, он так и жил в нашем доме. Конечно, он имел на это право, потому что только благодаря его усилиям наше жилище наконец обрело достойный вид. Вообще, надо сказать, Георгий привнёс в нашу с мамой жизнь много того, о чём мы даже не мечтали. Вернее, это я поняла уже гораздо позже.

А когда он только появился, я его возненавидела.

Это жгучее чувство, которое поселилось у меня внутри и выжигало чёрную дыру каждый раз, когда я видела его рядом с матерью, разрасталось с каждым днём. Поначалу я принимала его за обиду. Дети часто обижаются, а если они единственные в семье и привыкают к тому, что всё внимание предназначается им, то демонстрация этой обиды становится ежедневным испытанием.

Но из обиды выросла ревность, а потом и ненависть.

У нас в городе все знали, что мама родила меня от любимого человека. И замуж за него собиралась. Она окончила фармацевтический колледж и начала работать, а мой будущий отец, уже отслуживший во флоте, остался в Северодвинске. Они познакомились, когда он приехал в Бабаево к родителям в отпуск, и стали встречаться. А через полгода подали заявление в ЗАГС. Отец уволился, переехал в Бабаево. За две недели до регистрации брака мой отец разбился на мотоцикле. Обычная история: сырая после дождя дорога и вылетевший на встречную полосу «КамАЗ», за рулём которого заснул водитель. В итоге «КамАЗ» съехал в кювет, водитель отделался сотрясением мозга, а мой отец погиб.

Звали его Игорь Шестаков.

Мама говорила, что я очень на него похожа, да я и сама находила это сходство на фотографиях, которые у неё остались. Его родители умерли один за другим, когда я ходила в детский сад, старшая сестра продала квартиру и уехала с мужем на север. Пока были живы, бабушка и дедушка поддерживали маму. Когда она осталась беременной, уговорили её взять фамилию их погибшего сына, чтобы я могла носить её с рождения. Моя мама выросла с бабушкой и, когда всё случилось, то уже была круглой сиротой.

В общем, когда в нашем доме появился Георгий, в меня будто бес вселился. Я была уверена, что лучше моего отца, чернобрового, улыбчивого и вечно молодого, нет никого на свете. Но мать-то не молодела, конечно, и всё же для меня её замужество стало громом среди ясного неба.

Георгий работал в Бабаевском леспромхозе. Я никогда не спрашивала мать, где и как они познакомились. Наверное, из вредности. Но руки у него росли из правильного места, и умом бог не обидел – это следовало признать.

Для Бабаева урвать свободного мужика женщине с ребёнком было делом невероятным и бурно обсуждаемым. Георгий обладал мужской привлекательностью, но был молчалив и даже угрюм. И силы в нём было немерено. Я не раз видела, как он с лёгкостью поднимает огромные брёвна, а однажды даже вытащил соседский «уазик», попавший в дорожную канаву.