Сгустились теплые и влажные летние сумерки. В кронах росших вдоль берега араукарий попугаи пьяно горланили закатную песню. Брук съехала на обочину и опустила окна, вдыхая густой аромат соли, морских водорослей и плюмерий. В бреду Элис беспрестанно бормотала что-то про цветы. Цветы, птицу феникс и огонь.

– Ну все, – процедила Брук, разговаривая сама с собой, – возьми себя в руки.

Она вытерла слезы, высморкалась и повернула ключ в зажигании. Свернув вглубь, прочь от моря, срезала пару углов на пустых улицах своего района и, резко вывернув руль, заехала на подъездную дорожку к дому. Дома сразу бросилась к телефону, сняла трубку и сделала то, чего с ужасом ждала весь день. С огромным усилием она нажала последнюю цифру номера Салли, который знала наизусть с двенадцати лет.

На том конце провода послышались гудки. В ушах пульсировала кровь.

И свет ее одинаково ярок
Над морем соленым
И над утонувшими в цветах лугами.

Сапфо

6. Простантера полосатоцветковая

Значение: потерянная любовь

Prostanthera striatiflora | Центральная Австралия

Растет в скалистых ущельях и у скал-останцев. Сильный мятный запах. Листья узкие, глянцевые. Белые цветы в форме колокольчика с лиловыми полосками с наружной стороны лепестков и желтыми пятнышками в чаше бутона. Растение не стоит употреблять в пищу, так как оно нарушает сон. Другим симптомом отравления являются яркие цветные сны.

Ехали долго, по жаре и в желтой пыли. Ветер больше не приносил запах моря. Из вентиляционных решеток в лицо Элис дул горячий воздух, будто Тоби дышал ей в лицо. При мысли о его мордочке, его слюнявой песьей улыбке она закусила нижнюю губу и угрюмо уставилась в окно на незнакомые места. Тут не росла серебристая морская трава, не было солончаков и крабов с голубыми спинками; тут нельзя было гадать по приливам и отливам и надевать морские водоросли на шею, как бусы, и вирги ^[7] не повисали на горизонте призрачной завесой, оповещая о бушующем далеко в океане шторме.

По обе стороны ровного шоссе тянулась мучимая жаждой земля, сухая, как потрескавшийся язык. Но иногда этот странный ландшафт оживал. Жизнь гудела в ушах Элис: ритмичный стрекот цикад, раздававшийся изредка безумный хохот кукабары. Тут и там заросли диких цветов под эвкалиптами сияли цветными вспышками. Стволы у эвкалиптов были белые, как снег из сказок, или охряные, блестящие, словно их только что покрыли свежим слоем краски.

Элис зажмурилась. Мама. Неродившийся братик или сестренка. Все ее книги. Сад. Стол. Тоби. Отец. Она потерла тыльной стороной ладони левую сторону груди. Открыла глаза. Краем глаза увидела, как Джун протянула к ней руку, но так и не решилась ее коснуться: рука зависла в воздухе, и в конце концов она положила ее на руль. Элис притворилась, что ничего не заметила. Что еще сделать в данной ситуации, она не понимала. Она отодвинулась подальше от Джун и повернулась к окну. Потянулась за сиденье, нащупала сумку с книгами, постаралась не думать о том, что эти книги подарила ей Джун, а сосредоточиться на том, что книги принадлежали ей. Элис вытянула книгу, лежавшую к ней ближе всех, и чуть не улыбнулась, взглянув на нее. Лучшее утешение. Прижимая книгу к груди, Элис чувствовала, как ее успокаивает ее увесистая тяжесть, прямые уголки, бумажный запах, манящая история и твердая обложка с картинкой, за рассматриванием которой она провела много часов: та изображала девочку, ее тезку, что провалилась в нору и очутилась в незнакомой и чудесной стране, но все-таки нашла дорогу домой.

Джун смотрела на дорогу и крепко сжимала руль обеими руками, боясь того, что могло случиться, если она посмотрит в сторону или ослабит хватку. Руки и ноги охватила неуправляемая дрожь. Обычно ей хватило бы глоточка виски, чтобы дрожь прошла, но сегодня она не осмеливалась сунуть руку в карман за флягой. Сегодня с ней в машине сидел ребенок, да так близко, что Джун могла бы дотронуться до нее. Элис. Внучка, которую она никогда не видела. До сегодняшнего дня. Украдкой поглядывая на нее, Джун заметила, что девочка прижимала книжку к груди так крепко, будто от этого зависело биение ее сердца. Она согласилась подыграть медсестре и солгать, будто коробку с книжками подарила она. Видимо, Элис так любила книги, что это был лучший способ наладить контакт. «Сейчас самое важное – оградить девочку от всяких стрессов», – сказала медсестра.

Глядя на Элис, Джун чувствовала себя глупо из-за того, что согласилась солгать, чтобы лишний раз не огорчать малышку. Она ругала себя за глупость. Надо было просто сесть напротив и поговорить с ребенком начистоту. «Здравствуй, Элис, я Джун, твоя бабушка. Твой отец – мой… – Джун покачала головой, – был моим сыном, и мы с ним много лет не виделись. Я отвезу тебя домой, и там тебе больше никогда не будет угрожать опасность. – Джун сморгнула слезы. Хватило бы нескольких слов. – Прости, Элис, я была плохой матерью. Прости, мне очень жаль».

Когда полицейские постучались в дверь Торнфилда – так называлась ее ферма, – Джун спряталась в кладовке и отхлебнула виски для храбрости, прежде чем открыть. Она их впустила, решив, что они пришли из-за цветочниц. Но полицейские сняли шляпы и сказали, что ее сын и его жена погибли при пожаре. Остались дети: новорожденный сын и девятилетняя дочь. Внуки Джун находились в больнице, а она числилась как ближайшая родственница. Ей также стоило знать, что, судя по всему, Клем жестоко избивал жену и дочь. Когда они ушли, Джун едва успела добежать до туалета, где ее вырвало. Сбылись ее худшие опасения по поводу сына, которым Джун не хотела верить много лет.

Джун снова украдкой покосилась на Элис, и ей поплохело. Девочка была очень похожа на Агнес. Разметавшаяся копна волос, густые ресницы, пухлые губы, большие глаза, полные любопытства и тоски. Уязвимость их обеих была осязаемой, и они носили ее как лишний жизненно важный орган, находившийся не внутри, а снаружи. Если внешне Элис походила на мать, значило ли это, что она похожа на Клема характером? Унаследовала ли она его черты? Джун пока не успела понять. Молчание Элис ее пугало. «Выборочная немота – частый симптом у детей, переживающих глубокую травму, – сказала доктор Харрис. – Как правило, она проходит. С должным лечением и поддержкой Элис снова заговорит, когда будет готова. До тех пор мы не узнаем, что она запомнила».

Джун вцепилась в руль; браслеты звякнули. Она посмотрела на них. Пять серебряных браслетов и пять подвесок с желтыми лепестками в серебре. У буддлеи пять желтых лепестков, слегка отличающихся по форме; вверху каждого красное пятнышко, а в центре цветка три тычинки и самая крупная напоминает по форме маленькую лодочку с веслами. Джун сделала эти браслеты специально для сегодняшнего дня. Бренча на запястье, они шептали ей свой смысл, как тайную молитву: «Второй шанс. Второй шанс. Второй шанс».

Элис вздохнула и вздрогнула во сне. Ее голова запрокинулась слишком далеко. Джун хотела было ее поправить, но через миг Элис закашлялась и сама пошевелилась.

Джун устремила взгляд на дорогу и вжала до упора газ, молясь, чтобы девочке снились хорошие сны.

Лучи вечернего солнца проникли в кабину. Элис вздрогнула. Она и не заметила, как уснула; слезы засохли в уголках глаз соленой коркой, шея затекла. Она выпрямилась и потянулась. Гарри облизал ее руку. Она ему позволила: слишком устала, отталкивать его не было сил. Они съехали с шоссе и подпрыгивали на ухабах по неровной проселочной дороге. Грузовик тарахтел по кочкам и проваливался в пыльные рытвины. Элис ударилась ногой о дверную ручку, и на коленке расцвел розовый синяк. Хотелось вдохнуть соленого морского воздуха, но тут воздух был другим.

Джун опустила окно и высунула наружу загорелый локоть. Ветер ласково трепал ее седеющие кудри. Элис вгляделась в ее профиль. Джун была совсем не похожа на ее отца, но было в ней словно что-то знакомое. Когда она заткнула за ухо кудрявую прядь, на запястье звякнули серебряные браслеты. С каждого свисала подвеска с засушенным желтым лепестком в серебряной оправе. Джун взглянула на Элис, а та не успела притвориться спящей.

– Ты проснулась.

Сквозь сомкнутые ресницы Элис увидела, что Джун улыбнулась и забренчала браслетами.

– Нравится? Я сама сделала. А цветы с моей фермы.

Элис отвернулась и посмотрела в окно.

– У цветов есть тайный язык. Бывает, я надеваю несколько браслетов с разными подвесками, и это как тайный шифр, который никто, кроме меня, не понимает, если не знает моего языка. Но сегодня я решила надеть всего один цветок.

На щеке Элис дрогнул мускул. Джун переключила передачи, браслеты звякнули.

– Хочешь узнать значение каждого цветка? Я могу раскрыть тебе секрет.

Элис не отвечала, уставилась на проносившийся за окном буш, сухой, как трут. Они проехали решетку для скота ^[8], у Элис ухнуло в животе. Стрекот цикад мешал думать. Джун продолжала говорить:

– Я могу тебя научить.

Элис недружелюбно взглянула на сидевшую рядом незнакомую женщину. Джун ненадолго замолчала. Элис закрыла глаза. Ей хотелось, чтобы ее оставили в покое.

– Мы город проезжали. Ты все просмотрела. Ну ладно. Еще успеем съездить. – Джун попеременно нажимала на педали и переключала передачи; мотор заворчал, и грузовик замедлил ход. – Приехали.

Они свернули с проселочной дороги и выехали на узкую, более ровную дорожку, ведущую к дому. Грузовик перестал грохотать и тихо загудел. Изменился и воздух: запахло сладостью и зеленью. По обе стороны дорожки выросли цветущие кусты гревиллеи. Над зарослями дикого хлопчатника порхали бабочки-монархи, хлопали крыльями и перелетали от одного куста к другому – хлоп, хлоп, вуш! Элис невольно вытянула шею и выглянула в окно. На серебристо-серых узловатых стволах эвкалиптов висели белые улья, над которыми жужжали пчелы. Эвкалиптовая аллея вела к большому дому – самому большому, какой ей доводилось видеть воочию, и она поняла, что уже видела его раньше.

Дом выглядел более впечатляюще, чем на старой фотографии, которую она нашла в отцовском сарае, – фотографии, лежавшей в одном ящике с иссиня-черным локоном, перевязанным выцветшей лентой. Элис взглянула на волосы Джун: те, возможно, когда-то были темными, хотя сейчас их посеребрила седина.

В конце дорожки Джун развернулась и припарковалась у гаража, густо оплетенного лозой. Гарри сел и навострил уши; он бил хвостом, ударяя Элис в бок в такт с биением ее сердца. В кронах пели птицы. Дома это было ее любимое время дня, когда весь мир подергивался синевой накануне сумерек, а воздух пропитывался терпким запахом водорослей, вынесенных на берег отливом. Здесь все было иначе. Суше и теплее. Морем совсем не пахло. В небе не парили пеликаны, не кричали вороны-флейтисты. Элис уперлась ладонями в бедра и села ровно. Бабочка-монарх постучала в окно и зависла, словно слушая ее мысли – все то, что Элис не произносила вслух, – а потом улетела.

– Элис, добро пожаловать. – Джун выпрыгнула из кабины и взошла на невысокое деревянное крыльцо, ведущее на веранду. Она вытянула руку.

Элис не шевелилась. Гарри сидел рядом с ней; она нащупала место за ухом, где Тоби любил, чтобы его чесали, и почесала. Пес довольно заурчал. Больше никто не пришел за ней в больницу. Никто, кроме Джун, незнакомой бабушки, которой ее отдали, как потерявшуюся собаку. Улыбка Джун померкла. Элис закрыла глаза. Она так устала, так страшно устала, что ей казалось, будто она заснет и проспит сто лет. Она договорилась сама с собой: зайдет в дом и сразу ляжет спать.

Стараясь не смотреть в глаза Джун, Элис вылезла из грузовика вместе с Гарри. Глубоко вздохнула, собралась с духом и поднялась по ступеням.

Дом опоясывала широкая деревянная веранда, увешанная мерцающими керосиновыми фонарями. Птицы и сверчки пели песнь заходящему солнцу. Ветер шелестел в ветвях деревьев и разносил повсюду прохладный эвкалиптовый аромат. Элис взошла на веранду вслед за Джун, остановившись, когда та подошла к входной двери. Та открыла и закрыла противомоскитную дверь, а Элис осталась снаружи. Рядом сидел Гарри.