– Родители местные. Мать – Агафья Тимофеевна, отец – Сергей Осипович, воевал в Великую Отечественную. Жили, как все. Работали, подсобное хозяйство вели, рыболовецким промыслом занимались. Я был пятым ребенком в семье, самым младшим. Родители померли давно, слава богу, не дожили, не увидели меня здесь. Сестры тоже обе померли. Братья живы.

– Кто вы по профессии? Чем занимались?

– С детства мечтал милиционером стать. Школу милиции окончил, вернулся в родные места. Служил. До звания лейтенанта милиции дослужился.

– Жена, дети есть у вас?

– Холост. Детей нет.

– Хорошо, теперь перейдем к тому, что случилось. Вы знаете, как здесь оказались?

– Да, конечно. Все считают, что я убийца.

– А вы так не считаете?

– Нет. Если бы вы видели то, что и я, вы бы не спрашивали. Это был не человек.

– Давайте разбираться по порядку. Расскажите все, что помните. А я буду спрашивать, попрошу вас пояснять непонятные моменты, договорились?

– Договорились.

– Когда все началось?

– Двадцать восьмого мая 1992-го года. В тот день Митя Колыванов нашел мальчишку. К берегу прибило лодку, а в ней был ребенок. Митя взял его за руку и привел ко мне. Утро было, но не раннее, одиннадцатый час. Я сидел за письменным столом, писал отчет. Поднял голову и увидел мальчика. Колыванов всю жизнь заикался, понять его иногда трудно, особенно если он волнуется. Или выпьет сильно. Но тогда говорил очень внятно, и в первый момент меня это даже больше удивило, чем рассказ про лодку.

– Что сказал Колыванов?

– Я же говорю, важно не то, что сказал, чего там скажешь? Он ничего не знал. Важно, как. Он говорил про мальчика, как будто это был его сын, пропавший много лет назад, которого он внезапно обрел. У него только что слез на глазах не было. Все восторгался, что мальчик чудо как красив. И это была правда. Лицо тонкое, будто нарисованное. И кожа прямо светится. Волосы светлые, до плеч. Вьются, как у херувима. Глаза огромные, печальные, как на старинных иконах в церкви. Я сам неверующий… был, но в церкви бывал, видел. Потом мальчик улыбнулся, и у меня на душе светло стало. В нем была невинность, чистота, и от этого ты чувствовал радость.

– Вы задавали мальчику вопросы?

– Конечно. Откуда он взялся, как попал в лодку, кто его родители? На вид ребенку было лет шесть или около того, он должен отлично говорить. Только мальчик молчал. Иногда улыбался, но не говорил ни слова. Я хотел оставить его в кабинете и пойти поспрашивать у людей, не видел ли кто чего, не знает ли, чей это сын, но потом решил взять мальчика с собой. Вот мы и пошли. Конечно, мальчик не из наших краев, не был он похож ни на кого из местных, но имелся шанс, что кто-то его узнает. Когда я подошел и хотел взять ребенка за руку, Колыванов напрягся, ощерился, будто я намеревался у него самое ценное в жизни отобрать. Мне показалось, он сейчас ударит меня, такая злоба промелькнула во взгляде. Говорю, Мить, в чем дело, что с тобой. Он глаза отвел, ничего, мол, нашло что-то. Но нас одних не отпустил, и вот так мы все вместе по поселку и ходили, спрашивали.

– Много ли жителей в поселке Аверьяново?

– С перестройкой поубавилось. У нас еще ничего, держались как-то, а в соседних деревнях, маленьких (вдоль реки много деревень, поселков рыбацких) – беда. Оттуда почти все перебирались в города и областные центры. Дома закрытые стояли, заколоченные, тяжело смотреть. Но, с другой стороны, рыба ищет, где глубже, а человек – где лучше.

– И что же, никто из жителей поселка мальчика не узнал?

– Нет. Я еще не сказал, что накануне гроза сильная была. Ветер такой, что деревья падали, крыши с домов срывало. Хорошо еще, линии электропередач не оборвались, с электричеством перебоев не было. Была у меня мысль, что появление мальчика как-то с непогодой связано. Может, ехал или плыл куда-то с родителями, несчастье произошло, мало ли. Короче говоря, я спрашивал, но никто из наших его прежде не видел.

– Как вы думаете, откуда он тогда взялся?

– Я понимаю, к чему вы клоните. Мы тоже таким вопросом задавались. Лодчонка утлая, маленькая, далеко на ней не уплыть. Значит, по логике, мальчишка должен быть местный. Да и чужаки к нам редко забредают. И раньше редко, а уж в последние годы, как все в стране по-другому стало, и вовсе. Но никто не признавал мальчика. А вот тянулись к нему – все.

– Что вы имеете в виду?

– Когда люди видели ребенка, с ними творилось что-то. Они менялись. Каждому хотелось прикоснуться к нему, по голове погладить. Многие к родным-то детям равнодушны, а от этого их не отвести было. Кто сладости тащил, кто одежку: день прохладный, а мальчик в одной рубашечке светлой, в тонких штанишках. И босиком еще. Хорошо, Клава ему обувь принесла, от сына ее остались ботинки. Сын-то, конечно, взрослый уже, в армии. Мальчик каждому улыбался, но ничего не говорил, ни звука. Мы решили, он немой. Так-то смышленый, сразу видать.

– Продолжайте, пожалуйста.

– Задумался. Простите. Людей от мальчишки не оторвать, все Аверьяново в итоге собралось возле него. Маруся Савина говорит: «Как святой!» Все подхватили. Откуда бы ни взялся мальчик, но это для нас хороший знак. Я подумал, надо бы ребенка куда-то в дом отвести, пусть поспал бы, поел. Как сказал про это, думал, передерутся: каждому хотелось «святого» к себе забрать. В итоге к Марусе пошел. Сам подошел к ней, взял за руку. До сих пор перед глазами стоит, как он приблизился к ней, улыбнулся, она чуть на колени не упала. Они пошли к ее дому, остальные хвостом – за ними. Около ста человек было в поселке, и все пошли. Кроме меня.

– А вам не хотелось быть ближе к этому ребенку? Вы не ощущали его притягательности?

– Ощущал. Любой бы ощутил, это как тепло, что от печи идет. Или холод из погреба. Кожей чувствуешь. Но у меня, может, профессия такая. Сделала меня недоверчивым. Любой факт проверять надо, так я был приучен. Или другая какая причина, не знаю. Только меня этот ребенок не радовал, а пугал. Сила его пугала, то, как он на людей воздействовал. Ну и по работе я должен был понять, кто он, откуда, что дальше с ним делать. Наверное, в центр надо отправить, чтобы там разобрались. Но я сначала решил в две соседние деревни съездить, ближайшие к нам, там поспрашивать. Речное, Еремеевка – они тоже на берегу Енисея. Пункта милиции, администрации нет, крошечные деревеньки, так что, как говорится, тоже моя вотчина. Может, кто видел лодку? Есть сведения о ребенке? Ничего не узнаю, тогда придется в центр.

– Значит, вы сели в машину и поехали.

– Да. В Речное, оно ближе. Надеялся дотемна обернуться, съездить туда и сюда. Добрался быстро, Речное от нас примерно в десяти километрах. Место там красивое, выезжаешь из леса – на холме дома стоят. А дальше река. Еду – никого нигде. Обычно хоть кто-то навстречу попадется, выйдет. А в тот раз – тишина. Даже собаки не брешут. Коровы не мычат. Я еду и вспоминаю, давно ли тут был, и выходит, что четыре дня. Простудился сильно, отлеживался дома. А вчера буря эта. Думаю, неужто случилось что-то? Но, с другой стороны, если так, кто-то доехал бы в Аверьяново, рассказал. А никого не было. Со всеми сразу не могло же быть беды! Это я так думал, но ошибался. Так никого и не увидев, в магазин пошел. Закрыто. Замок висит. В Речном ни школы, ни клуба, ни библиотеки, больше никаких, как говорится, центров социальной активности граждан. Пришлось по домам пройтись. В один ткнулся – заперто. В другой – то же самое. Стучу – не открывает никто. Тут уж меня прямо затрясло. И держу в голове, что ни кур, ни собак, ни скотины – пусто, тихо, как на погосте.

– Вы так никого и не увидели в Речном?

– В одном доме дверь была приоткрыта. Там местный пьяница жил. Многие пили, чего скрывать, большинство. Но Петюня совсем человеческий облик терял. Как его мать померла, вовсе под горку покатился, она еще держала как-то. Петюня давно не работал, до пенсии ему далеко. Кому забор подправит, кому дров наколет, ему и нальют, покормят. И просто так тоже кормили, жалели, загнется же. А ему и одной рюмахи много было в последнее время. От печени одни лохмотья, небось. Дом у него покосившийся, самый убогий. Я вошел, позвал. Вонь кругом, грязь. Я сначала подумал, мясо, что ли, оставил на солнце, оно и гниет? Запах характерный. Знал я уже, что увижу, но гнал эту мысль. Только гони или нет… Висел Петюня под потолком. Черный, страшный. Давно висел, судя по всему. Дня три уже, не меньше. Пока снимал его, вырвало несколько раз, простите за подробности. Не каждый день такое видишь. На улицу вышел, продышаться. Думаю, неужели никто не зашел, не проведал? Петюня, можно сказать, жил на улице, постоянно на виду, пропал бы – люди бы заметили. А раз не заметили, значит, некому было замечать. Меня пронзила эта мысль, голова закружилась. Но как такому поверишь? Я – в соседний дом. Барабаню, кричу. Не открывают. Выбил дверь, вошел. Так и есть. Хозяйка на кровати, хозяин на полу. Мертвые. Кровищи кругом! Скорее всего, муж жену зарубил топором, на кровать уложил, сам себе горло перерезал. Каково, а? Случилось это зверство, похоже, примерно тогда, когда и Петюня себя порешил. Я, помню, бегал по деревне, как ненормальный. Кричал, звал, стучал в двери. Никто не вышел, не отозвался. У меня и сомнений не было, что все в деревне мертвые.

Разговор ненадолго прерывается. Закадровый голос сообщает, что в Речном было обнаружено семнадцать тел. Шестнадцать – с признаками насильственной смерти. В десяти случаях – самоубийства, преимущественно через повешение. В остальных случаях один член семьи убивал другого или других, прежде чем совершить суицид. Причиной смерти одного мужчины стал инфаркт миокарда. Дома, чаще всего, были заперты изнутри. Посмертных записок нет. Возле берега, в воде, в ходе следственных действий обнаружено еще шесть тел. Тринадцать человек пропали без вести, местонахождение их на момент данной записи не установлено.

– Почему вы, обнаружив трупы, не поехали немедленно в районный центр, не попытались вызвать подмогу? Почему отправились в Аверьяново?

– Потому что он мне все рассказал.

– Кто?

– Я услышал голос. Кто-то кричал, мне показалось, звал меня. Думал, померещилось. Но все так и было. Я стоял возле дома Максимовых. Пожилые люди, на пенсии. Жена учительницей работала, муж электрик был. Вот он и звал. Иван Никитич. Я помчался к ним. Дверь закрыта, вышибить не смог, в окно пролез. Ивана Никитича в подвале обнаружил. Он ослеп. Глаза себе выцарапал, уж не знаю, как сумел решиться на такое. Хотел его вытащить, старик ни в какую. Умом тронулся: прикоснусь к нему – он в крик. Волком воет, вырывается. Я после спрашивал, сказали, Иван Никитич умер, сердце не выдержало.

– Вам удалось узнать, что произошло в деревне?