Как выяснилось, «батюшка» оказался вовсе даже не батюшкой, а неким местным дурачком, изгнанным из Верхотурского Святониколаевского монастыря «за дурь и гордыню», так что за «духовное лицо» его принимали только обитатели местной нищей окраины, которым он помогал с требами, кои им в официальном храме были не по карману. В основном с крестинами и отпеванием. Жениться обитатели тех мест предпочитали по факту, безо всяких обрядов… Причём, судя по словам настоятеля местного храма, оказавшегося здесь, поскольку он проводил освящение «кракозябли» на заводской территории, то есть ещё до выхода из ворот (а как без этого-то, в покинутом будущем даже космические ракеты освящали), требы он творил непотребные. Молитвы знал плохо, путался, в процессе мог рявкнуть или махнуть стакан-другой… короче, вместо благого таинства творил всякую непотребщину. То есть особенным авторитетом в местном обществе не пользовался. Вот, похоже, он и решил подобным образом этот самый авторитет и повысить… ага-ага, остановив «крестом да молитвой» паровой экскаватор. Видно, горячо веровал… ну или «горячительное» поспособствовало. Потому как, когда «батюшку» достали из кювета, сивухой от него несло, как из трактирного отхожего места. Так что ни к каким проблемам этот инцидент, слава богу, не привёл. И спустя полчаса «паровая лопата», добравшись до места, начала ретиво махать ковшом, на глазах формируя насыпь, ведущую в сторону небольшой деревеньки Лая, на что обалдело пялились столпившиеся мужики.

– Эдак он погреб или омшанник за час спроворить сможет?!

– Куда там час – четверть часа бери, не больше… Эвон как шибко загребает!

– Ага, как же – сперва ету рельсу к погребу положить надобно…

– Это – да-а-а…

Демидов вернулся в середине июля. И не один. Кроме каравана барж, привёзшего новые вагоны и паровозы, вместе с Николаем Никитичем прибыла целая толпа, которая включала в себя очередной выпуск железнодорожного училища, а также представителей дворянских родов, которые владели уральскими заводами, например князя Сергея Михайловича Голицына, который через жену – урождённую Строганову, владел Архангело-Пашийским заводом, и добрый десяток купцов и заводчиков из простых, плюс ещё тучу разного народа, среди которого, к удивлению Даниила, обнаружилось даже полдюжины стипендиатов Петербургской академии художеств. Эти-то куда припёрлись?! Впрочем, всё выяснилось из письма Николая, которое передал ему Демидов.

Денег на железнодорожное строительство в российской казне действительно не было. Но у частных лиц они были. Правда, извлечь их из их «закромов» под такое дело, как железная дорога, было довольно трудно. Поскольку дело было новое, не особенно знаемое и потому ненадёжное. Нужно было как-то подвигнуть частный капитал к тому, чтобы он начал в это вкладываться. И когда Николай Никитич приехал к Николаю, они решили далее действовать вместе. Как оно всё происходило, Демидов с улыбкой рассказывал бывшему майору целый вечер… изрядно повеселив и слегка напугав. Потому что на эту дорогу было поставлено очень и очень многое. По существу, от того, как скоро и насколько хорошо будет выстроена эта дорога, зависит будущее железных дорог России. Потому что строить железные дороги в России в ближайшие лет десять, а то и двадцать мог только частный капитал. Всё. И чтобы как можно сильнее заинтересовать этот самый частный капитал, Николай решил использовать все доступные средства, отправив на Урал не только купцов и заводчиков, но и газетчиков, писателей, художников и даже парочку музыкантов и композиторов. Среди которых оказался достаточно уже известный Александр Алябьев. Бывший майор помнил его фамилию по романсу «Соловей», который очень любила учительница пения в школе. Как, кстати, и «Попутную песню» Глинки. Да-да, ту самую, про паровозы. Она вообще считала, что в Ворошиловграде, городе, в котором строились паровозы, её просто неприлично не знать. И деятельно претворяла эту свою идею в жизни. Так что на её уроках стриженые младшеклашки старательно выводили:

И быстрее, шибче воли
Поезд мчится в чистом поле!
Поезд мчи-ится! В чистом по-оле!

Вряд ли здесь на ум композитору… ну или поэту, с которым он будет сотрудничать, придут подобные строки – здесь всё-таки Урал, а не среднерусская равнина или петербургские болота. Так что с полями, да ещё и «чистыми», тут куда как хуже, зато гор и лесов достаточно. Впрочем, с лесами сейчас по всей России хорошо… Читая письмо, Данька улыбался и приговаривал про себя: «Ай да Николай – моя школа!»

На следующий день бывший майор разбирался с художниками, составив им целую программу, согласно которой они сначала проведут несколько дней, делая зарисовки на заводе, на который как раз приползла на обслуживание «кракозябля», затем, когда её обслуживание закончится, вместе с ней вернутся на стройку и сделают зарисовки там, выбирая, естественно, наиболее живописные места, а после этого – отправятся на Салдинскую дорогу и уже на ней будут рисовать нормально действующую дорогу с капитальными мостами и кое-где оставшимися весьма живописными временными эстакадами, а так же паровозами, тянущими длинные грузовые составы. Плюс он раскрутил их на то, что в советском изобразительном искусстве именовалось: «Портреты людей труда».

Поначалу художники отреагировали на его идею весьма прохладно. Они вообще были слегка раздражены этой поездкой. Стипендиатов Академии художеств обычно отправляли учиться живописи в солнечную Италию, а вот их группе не повезло – их откомандировали в эту ужасную российскую глушь. На Урал. Так что «Портреты людей труда» у них особенного энтузиазма не вызвали… Но когда Даниил пообещал, что через Николая выбьет из академии заказ на большую академическую картину «Строительство Уральской горнозаводской дороги» размером где-то с пока ещё не написанное «Явление Христа народу» – всё резко поменялось. Потому что такие полотна считались вершиной художественной карьеры. И возможность получить подобное сейчас, практически на её старте, дорогого стоило. А когда он наконец развязался с художниками, к нему подошёл немного полный господин гражданского вида.

– Добрый день! Разрешите представиться – штаб-ротмистр в отставке 3-го Сумского гусарского полка и служащий Министерства иностранных дел по Азиатскому департаменту Павел Львович Шиллинг.

Данька недоуменно воззрился на него.

– М-м-м… чему могу помочь? Ах да – Даниил Николаев-Уэлсли, управляющий строительством Уральской горнозаводской железной дороги.

– Да-да, я знаю, – торопливо кивнул тот. – Что же касается помощи, то-о-о… я обратился к его высочеству великому князю Николаю с просьбой о протекции, – и он протянул Даньке письмо. – Дело в том, что его высочество сейчас занят организацией на базе лейб-гвардии Сапёрного батальона – лейб-гвардии Железнодорожного батальона. А я ранее вместе с Сапёрным, шефом коего он является, проводил опыты по дальнезажиганию, – тут он понял, что Даниилу это слово ничего не говорит и пояснил: – Ну это когда пороховые мины подрываются по проводам с помощью электричества… Так вот, его высочество предложил мне вернуться на службу и вступить в его новый батальон. Но я ничего не понимаю в железнодорожном строительстве. Однако его высочество упомянул при мне, что у вас есть некоторые идеи насчёт создания вдоль железной дороги специального электрического телеграфа. Для упрощения организации движения… А у меня мысли об электрическом телеграфе бродят ещё с восемьсот двенадцатого года. Ну со времён тех самых опытов по дальнезажиганию. Я, знаете ли, очень интересуюсь электричеством… Вот я и напросился приехать сюда, дабы поговорить с вами и…

А Данька слегка завис. Ну да, он писал Николаю, как сложно разгребать всё, что тут творится без надёжной связи, в сердцах упомянув «хотя бы телеграф»… и вроде как в его описании этого самого телеграфа проскакивало прилагательное – электрический. Но это ж так, к слову. Поскольку бывший майор точно помнил, что электрический телеграф придумал немец Сименс и гораздо позже. А тут какой-то Шиллинг. Впрочем… а почему бы и нет? Тоже ведь немец. Ну а если серьёзно – хрен знает, что получится, но если есть под рукой вот такой энтузиаст – чего бы не попробовать. В конце концов с любителем всё пробовать на язык – Карлом у них уже многое получилось. Сейчас тот вообще над попыткой создать нитроглицерин мучается уже год с лишним. Уж больно тяжко без нормальной взрывчатки.

– Э-эм… Павел Львович, очень рад. Я как бы сейчас несколько занят, но давайте уговоримся на завтрашний вечер. Жду вас у себя дома. Поговорим…

4

– Здорово! А вот, скажем, «фита»?

Шиллинг снова взялся за громоздкий, раза в три с лишним больше, чем те, что встречал бывший майор в своей прошлой жизни, телеграфный ключ и выбил короткую «морзянку». То есть, вернее, «шиллинговку». Потому что очень вероятно – Морзе здесь теперь ничего не светит. Зачем кому-то может понадобиться «Азбука Морзе», если уже есть очень удобная и простая «Азбука Шиллинга»? Насколько она совпадает с изначальной азбукой Морзе – бывший майор не знал, поскольку сам ею не владел. Так что от Морзе был взят только принцип: кодирование букв и цифр с помощью всего двух знаков – точки и тире. Поэтому, насколько «Азбука Шиллинга» совпадает с «Азбукой Морзе», можно было только догадываться.

Дорогу до Кушвы достроили к концу сентября. Ну как достроили – пока как времянку… Вместо мостов – эстакады, которые, как и на Салдинской дороге, были собраны частью из пропитанных креозотом брусьев, а частью из неошкуренных брёвен. Брёвна были использованы там, где эстакадам было стоять только до ледохода… Но рядом с ними торопливо возводили опоры для будущих капитальных мостов, пролёты для которых должны были собрать до весны из уже ставших привычными железных балок. Причём в значительной части прямо на заводе. И там же, на заводе, их должны были первый раз покрасить суриком. Следующая покраска должна была быть произведена после установки, а третья – финишная, после окончания полной сборки моста. Ну да – у них уже потихоньку начали складываться технологические карты возведения всяких конструкций и сооружений… Часть насыпей была не закончена, часть выемок ещё предстоит потихоньку углублять, часть нижнего строения пути ещё ожидала засыпки щебнем, водонапорная башня в Кушве ещё достраивалась, а станционное здание – вообще пока только в проекте… но первый поезд из Нижнего Тагила до Кушвы прошёл двадцать шестого сентября одна тысяча восемьсот двадцать первого года. Причём кроме грузовых платформ и вагонов к нему был прицеплен ещё один вагон – пассажирский, самым счастливым пассажиром которого был Толенька Демидов!

И, кстати, только этой веткой дело не ограничилось. Благодаря ли «кракозябле» или той толпе управляющих и купцов, приехавших с Николаем Никитичем… ну и, естественно, явно выраженному августейшему одобрению – на работы удалось нанять довольно значительно число артелей. Так что кроме ветки до Кушвы удалось пройти ещё по паре вёрст, как от Кушвы в сторону Верхней Туры, так и в направлении деревни Павлуши, расположенной в пятнадцати верстах от Нижнего Тагила в сторону Екатеринбурга. Это означало, что продлению дороги до Екатеринбурга – быть.

– Значит азбука полностью готова?

– Ну-у-у… почти, – задумчиво произнёс Шиллинг.

– А что так?

– Понимаешь, я тут подумал, что электрический телеграф – изобретение всемирного масштаба! И значит, его будут использовать все народы мира. Так что мою азбуку стоит немного подработать, поменяв символы, дабы буквы, не используемые в русском языке, но распространённые в немецком, английском или французском получили бы чуть более простую кодировку. Ну с меньшим числом знаков.

– А почему ты считаешь, что наше изобретение – всемирного масштаба?

Шиллинг удивлённо воззрился на меня:

– Даниил, ты меня проверяешь, что ли? Как очень быстрая и очень дешёвая связь может не быть изобретением всемирного масштаба?

– Дешёвая?

– Ну да. Ты знаешь, сколько стоит построить одну башню оптического телеграфа братьев Chappe? А ведь их нужно ставить на расстоянии около десяти вёрст друг от друга. А кое-где и чаще. Здесь же мы только на той аппаратуре, что сделали, как ты это говоришь – на коленке, можем по проволоке передать сообщение от Нижнего Тагила до Кушвы. А если собрать более сильные вольтовы столбы и более мощную аппаратуру – так и далее. Я не буду удивлён, если с другим аппаратом мы сможем отправлять сообщения напрямую в Пермь… конечно, после того, как проложим до туда провод, – чуть сбавил голос Павел Львович. – И эта линия связи совершенно точно обойдётся в десятки, а то и в сотни раз дешевле, чем если бы мы строили оптическую систему Chappe… – Шиллинг аж задохнулся от восторга и закончил пафосным тоном: – Я вообще считаю, что это изобретение – самое великое, что вы создали в этой жизни, Даниил!

– У-у-у-у… – Данька вскинул руки, – вот только меня к этом приплетать не надо. Это вы, Павел, сделали это изобретение.