– Прости, прости… – Девушка попятилась назад, избавив Доминика от притяжения своего магнетического взгляда.

– Что? – снова повторил он единственное слово, которое пришло ему в голову.

– Я же сказала, прости, – повторила девушка, но Доминик, хлопая глазами, постепенно начинал приходить в себя, с удивлением оглядываясь вокруг. Не было слышно ни стука резца по камню, ни веселой болтовни старших подмастерьев. В просторной мастерской было темно, нагромождение грубо сколоченных столов, кусков мрамора и холстов поглотила ночь.

– О нет, – охваченный страхом, воскликнул он. – Который час?

– Солнце уже давно село, синьор, – сказала девушка.

Доминик застонал. Он обещал убраться отсюда вместе с другими подмастерьями, но был так поглощен своей ужасной картиной, что потерял счет времени.

– Проклятье. Черт. – И он, словно его сам дьявол подгонял, щелкая кнутом, принялся собирать все, что разбросал при внезапном появлении незнакомки, и сваливать на шаткий верстак, где мерцала его одинокая свеча. Девушка подобрала мастихин, который упал на пол рядом с ней.

– Прекрасная картина, – сказала она, обойдя его, чтобы поближе рассмотреть подпись, нацарапанную внизу холста. От нее исходил цитрусовый аромат.

– Доминик… Фонтана?

Эта ложь, даже больше, чем ее необъяснимое присутствие, разозлила его. Он выхватил мастихин у нее из рук.

– Уже поздно, – сказал он. – Мы закрыты для посетителей.

– О, я не посетитель, – сказала она, и ее лицо озарилось яркой улыбкой. Эта улыбка, отрепетированная до совершенства, разозлила его еще сильнее. Он нахмурился.

– Я встречаюсь кое с кем, – продолжила она. – Да Карпи?

Доминик хлопал глазами.

– Кто? Нет… – Он швырнул мастихин и остальные вещи на козлы. – Он даже не во Флоренции.

– Я знаю. Но эта фигура. Вот. – Она провела пальцем по тоге, которая доставляла ему столько хлопот. – Я видела ее раньше. На одной из гравюр Уго да Карпи, еще в Венеции. Булыжная мостовая мне тоже знакома. Пьетро Перуджино. Отлично выполнено, практически не отличить от оригинала. Это точно Перуджино.

Она была права. Он копировал, вдохновляясь обоими художниками. Но это не означало, что Доминик был счастлив, что его разоблачили. Он схватил с пола простыню и одним быстрым движением накинул на холст.

– Ты должна уйти. Если нужно, приходи утром.

– Я не думала, что художники подписывают незаконченные работы, – сказала девушка, прислонившись к книжной полке, которую Доминик использовал, чтобы отгородить свое пространство от остальной части мастерской. – Разве это не плохая примета или что-то в этом роде?

Производное искусство ^[5]. Даже спустя несколько дней Доминик все еще чувствовал мурашки, разбегавшиеся по коже от критики своего учителя.

– Я должен был закончить картину, – пробормотал он, и тут же пожалел о своих словах.

– Правда?

– Ты должна уйти, – повторил он.

– Я же сказала, – ответила она. – Я кое-кого жду. У меня назначена встреча.

Доминик жестом обвел пустую мастерскую.

– По-моему, тебя просто обманули.

– Я могу подождать, – прощебетала девушка. – У меня нет других дел. Почему ты все еще работаешь над своей картиной, если она уже должна быть закончена?

Он прищурился, заметив ее улыбку.

– Так кого ты ждешь?

– Я первая спросила.

– Ты в моей мастерской.

– Я в мастерской твоего хозяина. Жду твоего хозяина. – Его глаза сузились еще сильнее.

– Зачем?

– Я же сказала. У меня назначена встреча. Он ждет меня. – Она придвинулась ближе. Он попятился. – Это личное дело.

Доминик прислонился к стене и, рискуя ослепнуть, любовался ее лучезарной улыбкой. Что-то в ней его настораживало. Но он не мог определить, что именно.

– У меня что-то с лицом, синьор Фонтана? – спросила девушка, и Доминик понял, что она тоже разглядывала его, взгляд ее темных глаз был пронзителен. – Вы должны сказать мне, если это так.

Внезапно все встало на свои места. Ее позднее появление, художественные познания, предполагаемая встреча с его хозяином.

– О, понимаю, – сказал он. – Я знаю, почему ты здесь.

Она вскинула бровь, и у Доминика мелькнула нелепая мысль, что это первая неподдельная эмоция на ее лице с того мгновения, как они столкнулись в темной мастерской, испугав друг друга.

– Неужели?

– К нам каждую неделю являются такие, как ты. – Он покачал головой и снова принялся наводить порядок на своем рабочем месте. – Он ничего не подпишет для тебя. У него нет слов поддержки для таких как ты… какие бы художественных стремления тобой ни двигали. – Слова горчили на языке. – Так что лучше уходи сейчас и избавь себя от разочарования.

На лице девушки вспыхнул неподдельный восторг.

– Думаешь, я здесь потому, потому что… я твоя поклонница?

– Да Карпи и Перуджино можно узнать с другого конца комнаты, – сказал Доминик.

– Потому что ты в точности скопировал их.

– Я… нет, я…

– И Боттичелли тоже. Не думай, что я не заметила. У меня нет «стремлений», но я не слепая.

– Кто ты такая?

– Поэтому ты все еще работаешь над ней? – спросила девушка, глядя на мольберт. – Пытаешься превратить в нечто большее, чем привычное месиво из чужих работ?

Услышать такое от девушки, с которой познакомился всего несколько минут назад, было для него чересчур. Доминик сжал кулаки.

– Пошла. Вон.

– Фонтана.

Грубый низкий голос, гаркнувший его имя, был подобен удару хлыста. Доминик почувствовал, как кровь отлила от лица так быстро, что у него возникло мимолетное опасение, что он вот-вот потеряет сознание. Развернувшись, он увидел, что на помощь незнакомке подоспело подкрепление.

– Она… она как раз уходила, – заикаясь, пробормотал он, глядя в вечно хмурое лицо своего хозяина – мастера Микеланджело…

Семь

Роза

Перед Розой стоял человек, источавший невероятную силу. Глядя на его скрещенные на груди мощные руки, Роза подумала, что он похож на могучее дерево, пробившееся сквозь каменные плиты. На ее взгляд, ему было за сорок, его покрытые шрамами и царапинами крепкие руки выдавали в нем человека, занимавшегося ручным трудом. Мраморная пыль намертво въелась в его вьющиеся волосы и бороду. Он пристально разглядывал Розу, словно разбирая ее на части, он изучал каждый сантиметр кожи, каждую часть тела и жилки вен…

– Почему ты еще здесь? – с ледяным недовольством в голосе спросил скульптор Микеланджело Буонарроти, сам Божественный ^[6] собственной персоной.

Роза не сразу догадалась, что он обращался не к ней. Однако юный синьор Фонтана сразу все понял.

– Я рисовал, – забормотал он, пытаясь скрыть панику в серо-голубых глазах, – и я… я потерял счет времени…

– Гм, – только и произнес в ответ Микеланджело. Этот звук передавал все, что он думал о Доминике, его работе и живописи в целом. Доминик совсем пал духом.

Роза могла бы пожалеть его, если бы он не был таким ослом. Она шагнула вперед, прежде чем Микеланджело успел превратить своего ученика в кучку тлеющего пепла.

– Добрый вечер, – сказала она, сделав реверанс. – Полагаю, вы ждали меня.

«Ты действительно думаешь, что стоит идти туда одной?» – спросила Сарра накануне своего отъезда в Геную. Они сидели за кухонным столом в доме Непи, шинковали лук на ужин, прислушиваясь к скрипу шагов Пьетро в типографии внизу.

«Я не собираюсь на него нападать», – сказала Роза.

«Но он может вызвать городскую стражу».

«Нет».

«Ты этого не знаешь». – Роза вдруг подумала, кого видит перед собой Сарра в мерцающем пламени свечи, ее или Лену Челлини.

Но у Розы не было времени на призраков.

«Когда-нибудь нам все равно придется рискнуть, верно?»

В тот вечер она была особенно рада остаться одна, пробираясь через престижный район Сан-Никколо. Сомнения начали закрадываться в душу, когда мастерские и магазины Санто-Спирито уступили место своим роскошным собратьям. Она едва не пропустила длинное, пыльное здание, стоявшее в тени своих более внушительных соседей. Лишь мраморная пыль, покрывавшая булыжную мостовую перед широкими дубовыми двустворчатыми дверями, помогла ей сориентироваться. Отбросив сомнения, Роза расправила плечи и проскользнула внутрь.

Встреча с воинственным учеником, обладателем невероятно длинных ресниц, оказалась полной неожиданностью, но Роза не могла позволить поколебать ее решимость. А теперь ее оценивал пронзительный взгляд Микеланджело, не ограничиваясь физическими данными, он пытался проникнуть в ее душу, и Роза замерла, не желая ему мешать. Ее улыбка не дрогнула. Она умела держать себя в руках. Ей доводилось улыбаться людям и пострашнее.

– Гм, – наконец вынес он свой вердикт, и в этом звуке снова таился глубокий смысл. А затем, не говоря ни слова, повернулся спиной к Розе и своему наказанному ученику и зашагал прочь.

Он не выгнал ее и не вызвал городскую стражу. Уже что-то.

– Приятно было познакомиться, синьор Фонтана, – бросила Роза через плечо, поспешив за удаляющимся Микеланджело. Доминик едва удостоил ее взглядом, судорожно срывая холст с мольберта. Если бы Роза была азартна, то наверняка поспорила бы, что к рассвету холст окажется в реке.

Микеланджело Буонарроти, воплощение земных талантов, скульптор, поцелованный Богом, работал в крошечном уголке собственной мастерской, скрытый от любопытных глаз боготворящих его учеников и восторженных покровителей несколькими полотнами ткани. Легкий ветерок, просачивавшийся сквозь заднюю дверь, колыхал полотна, лунный свет, проникавший сквозь ставни, окрашивал их в причудливые неземные тона. Роза отдернула одну из этих занавесок и увидела скульптора, сидевшего на корточках у основания мраморной плиты с резцом в руке. Другая рука была прижата к камню, с такой нежностью ощупывая каждую линию, что Роза вдруг смутилась.

Он ничего не сказал. Отлично. Они могут поиграть в молчанку, но Роза не станет первой нарушать молчание.

– У тебя хватило наглости послать мне такое сообщение, – наконец произнес Микеланджело. Мгновение спустя тихую ночь расколол приглушенный удар. Роза подскочила на месте. Она не заметила, как резец Микеланджело резко вонзился в неприступную поверхность мрамора. Должно быть, это потребовало невероятной силы. Микеланджело поднял молот, нацеливая его на кончик резца, не удостаивая Розу взглядом.

– Какие дела могут быть со мной у такой девушки, как ты?

– Если бы вас это не интересовало, вы бы не стали ждать меня сегодня вечером.

– Гм, – отозвался он. Ей стало казаться, что этот звук составляет половину словарного запаса этого человека.

– Что касается «дела», – сказала она, – то мое заключается в перераспределении богатства.

– О, неужели? – Горький смех окрасил его слова. – Это должно что-то означать?

– Вопрос творца с острым умом, – откликнулась она. – Для некоторых из нас перераспределение богатства – это образ жизни.

Мужчина фыркнул.

– Отлично мелешь языком.

– Благодарю.

– Но, если судить по твоим словам, ты воровка.

– Гм, – хмыкнула Роза, позаимствовав его любимый звук. – Конечно, вашему богатству ничего не угрожает…

– Мне плевать на мои деньги. – Микеланджело два раза стукнул молотом по резцу. – Ну, и как же тебя зовут, девочка?

– Можете звать меня Роза.

– Роза. Ты считаешь себя очень умной. Но я знаю, почему ты здесь.

– О?

– Ты положила глаз на Медичи. – Осколки мрамора размером с большой палец посыпались на пол.

– О, Божественный оправдывает свое прозвище, – сказала Роза. – Какая прозорливость.

– Прозорливость, говоришь? Да ты не в себе. Мне следует вызвать стражу.

– Так почему не вызываете?

Он пронзительно взглянул на нее.

– Медичи дали мне эту мастерскую.

– Как мило.