Вернувшись домой, Ладогин почувствовал полную опустошённость, будто из него вынули последние остатки сил. Он рухнул на диван, не снимая верхней одежды, и механически включил телевизор. Экран мигнул, и диктор вечерних новостей с вымученной улыбкой сообщил о полной и успешной реализации новой социальной политики.

На экране мелькали кадры: счастливые женщины у пунктов чипизации, улыбающиеся чиновники, одобрительные комментарии прохожих. Этот спектакль был отвратителен именно своей нарочитой нормальностью и оттого казался невыносимым.

Политик смотрел на экран и чувствовал, как внутри поднимается мучительное осознание собственной вины. Он был частью системы, винтиком жестокой машины, запущенной властью, и теперь она безжалостно перемалывала всё живое.

Мысли путались, но постепенно проявлялась одна, беспощадная в своей ясности: он не может и не имеет права оставаться в стороне. Бессилие постепенно сменялось тяжёлым чувством ответственности за то, что когда—то он не возразил, не остановил, не выступил против этой реальности.

Аркадий осознал, что больше нельзя прятаться от правды, нельзя оправдывать свою слабость. Внутри него рождалась непривычная, но сильная и отчаянная решимость бороться, несмотря на опасность, страх и кажущуюся безнадёжность.

Он лёг на кровать, чувствуя тяжёлую усталость, но сознание оставалось ясным: назад пути нет. Ладогин не знал, что именно нужно делать, но точно понимал, что будет идти до конца.

Закрыв глаза, он попытался уснуть, но сон не приходил. Вместо этого в сознании проносились сцены сегодняшнего дня: доски позора, униженные женщины, циничные улыбки коллег и жестокие лица похитителей. Сердце билось тяжело и гулко, с каждым ударом укрепляя его решимость сопротивляться, не прятаться и не отступать.

С этой ясной и твёрдой мыслью он, наконец, погрузился в беспокойный сон, понимая, что его жизнь навсегда разделилась на «до» и «после». И прежнее «до» уже никогда не вернётся. Аркадию предстоял новый путь – трудный и страшный, но единственно возможный, если он хочет остаться человеком.

Глава 5

Воздух в студии был густым от искусственного света и напряжения, повисшего тонким шлейфом духов после ухода красивой женщины. Заключительные слова Алины Красниковой прозвучали ясно и отчётливо, словно высеченные в мраморе. Она с хирургической точностью расставила акценты в своей речи, обозначая не просто новости, а новую эпоху. Закон, о котором сегодня так много говорилось, провозглашался единственно верным, почти священным. Её голос звенел уверенностью, вызывая у слушателей едва ли не фанатичную веру.

Когда камера погасла, зал взорвался аплодисментами, а технический персонал и коллеги, охваченные общей идеей, окружили ведущую с похвалами и улыбками. Их лица светились восторгом и почти религиозным почтением.

Обычно сдержанный и критичный продюсер Дмитрий Сергеевич сейчас расплылся в улыбке, слегка тронутой профессиональной завистью. Подойдя ближе, он осторожно коснулся локтя Алины и произнёс с восхищением, граничившим с заискиванием:

– Алина, это был триумф! Взрывной рейтинг обеспечен! Обещаю, что гонорар вырастет пропорционально числу новых подписчиков. Сегодня ты стала голосом нации.

Девушка благодарно улыбнулась, принимая похвалы с величественной скромностью королевы, привыкшей к своему трону. Гордость разлилась по телу тёплой волной, придавая движениям особую плавность и лёгкость.

Боковым зрением ведущая уловила мелькающие сообщения на мониторе с комментариями зрителей. Слова людей вспыхивали на экране искрами, зажигая в ней внутреннее удовлетворение. «Браво!», «Спасибо за правду!», «Гордимся вами!» – восторженные отклики складывались в хор, звучавший слаще самых громких оваций.

В гримёрке царила приятная тишина, едва разбавленная приглушёнными звуками из студии, словно доносившимися из другого измерения. Тусклый свет ламп подчёркивал правильные черты её лица и уверенность взгляда. Алина спокойно поправляла макияж, механически проходя по линиям губ и ресниц, мысленно прокручивая текст вечернего выпуска, готовясь закрепить свой успех.

Сознание легко скользило по формулировкам, выбирая самые точные выражения, чтобы вечером снова приковать страну к экранам. Образы складывались плавно и чётко, словно элементы паззла в идеально выверенной картине.

Закончив приготовления, Алина взглянула на отражение, оценивая результат с профессиональной строгостью. Макияж был идеален, уверенность сияла в глазах решимостью.

Она уверенно встала со стула, поправила платье, тщательно избегая складок, способных нарушить безупречность образа. Звук каблуков приятно отозвался в тишине гримёрки. Спокойным движением руки она открыла дверь и вышла в коридор.

Там царил привычный ритм: быстрые шаги ассистентов, приглушённые разговоры редакторов и режиссёров. Каждый был занят своим делом, каждая минута наполнена движением и смыслом. Но при появлении Алины люди слегка замедляли шаг, кивали с уважением и едва уловимым восторгом, провожая её глазами, словно подтверждая значимость её сегодняшнего выступления.

Алина шла медленно, наслаждаясь признанием и восхищением. Её шаг был плавным и уверенным, словно теперь она определяла направление движения целого мира.

Большие стеклянные двери телецентра мягко разошлись, открывая вечерний город, погружённый в сумрак. За порогом ждал мир, уже начавший жить по законам, вдохновенно озвученным ею самой.

Она шагнула на улицу, преодолевая невидимую границу между теплом телецентра и неприветливым вечером. Город встретил её промозглым осенним ветром, который тут же пробрался под ткань пальто и пронзил кожу мелкими иглами тревоги. Свет фонарей был неестественно бледен и расплывался мутными кругами, усиливая необъяснимую тяжесть, навалившуюся на грудь.

Свет окон телецентра, только что казавшийся приветливым и тёплым, теперь выглядел отчуждённо и холодно. Город словно застыл в напряжённом ожидании, будто где—то вдалеке прозвучал сигнал тревоги, источник которого пока оставался неясен.

Рядом со входом стояла группа мужчин в чёрной одежде: их лица скрывали тени поднятых воротников, а в руках тревожно мерцали экраны мобильных телефонов. Мужчины были напряжены, подобно стае охотников, почуявших приближение добычи.

Худощавый и высокий мужчина с крысиной надменностью во взгляде первым заметил Алину и резко повернулся к остальным. В его глазах промелькнуло узнавание, смешанное с наглым превосходством человека, привыкшего к безнаказанности. Он коротко подмигнул сообщникам, подавая молчаливый сигнал.

Группа быстро и бесшумно окружила ведущую, преградив путь с подчёркнутой естественностью, будто собралась здесь совершенно случайно. Их тела образовали плотное кольцо, из которого нельзя было выйти без потери достоинства. Всё произошло так стремительно и обыденно, что Алина поначалу даже не успела ощутить тревогу. Лишь слишком близкое присутствие и пристальные взгляды незнакомцев вызвали беспокойство.

– Добрый вечер, гражданочка, – заговорил высокий мужчина неприятно скрипучим и вкрадчивым голосом. – Не уделите ли минутку для гражданской проверки?

Фраза прозвучала насмешливо и с завуалированной угрозой. Прохожие избегали группу, словно инстинктивно чувствуя, что лучше держаться в стороне. На их лицах читалось равнодушие и лёгкая тревога, вызванная желанием как можно скорее уйти прочь.

Алина вскинула голову, стараясь скрыть волнение и вернуть привычную уверенность. Её голос прозвучал с лёгким раздражением и строгостью, словно она отчитывала нерадивых подчинённых:

– Это нелепость! Я Алина Красникова, вы наверняка перепутали меня с кем—то другим. Советую не усложнять себе жизнь и разойтись по домам.

Эти слова не произвели никакого впечатления. Мужчина небрежно усмехнулся и слегка качнул головой. Его тень от фонаря вытянулась по асфальту зловещим пятном.

– Всё верно, мы прекрасно знаем, кто перед нами, – сказал он холодно и насмешливо. – Но закон один для всех, правда, гражданочка? Вы же сами это прекрасно объяснили сегодня вечером.

От этих слов Алину впервые за долгие годы журналистской карьеры охватила растерянность. В ней поднималась злость, смешанная с тревогой. Голос её дрогнул, утратив прежний тон и став почти детски возмущённым:

– Я соблюдаю все законы! Но это же не повод обращаться так с людьми. Если есть вопросы, можно обратиться официально и цивилизованно.

Мужчина её не слушал. Сделав резкий шаг вперёд, он грубо поднёс смартфон к её шее. Холод стеклянного экрана неприятно обжёг кожу. В наступившей тишине прозвучал электронный сигнал, резкий и тревожный, похожий на предупреждение перед катастрофой.

Алина не могла видеть экран, но отчётливо разглядела отблеск красного сигнала на лицах стоявших напротив мужчин. Их глаза хищно блеснули, улыбки стали шире и злее.

Голос мужчины прозвучал медленно и отчётливо, словно он хотел, чтобы каждое слово запечатлелось в её сознании навсегда:

– Нечипирована, – произнёс он с мрачным торжеством. – Вот это неожиданность.

Сердце Алины резко сжалось, пропуская удар, и затем гулко забилось у самого горла. Внутри сорвалась с цепи паника, долгие годы скрывавшаяся за маской уверенности и безупречности.

Лицо девушки резко побледнело, кровь отхлынула, оставив на коже лишь холодок беспомощности.

Впервые за многие годы абсолютный страх накрыл её с головой. Мир мгновенно сузился до одной точки, из которой нельзя было вырваться. Она вдруг осознала, насколько тонка грань между её прошлой жизнью, полной уверенности, и этим холодным вечером, несущим непостижимый ужас неизбежной трагедии.

Алина не успела произнести ни слова – даже вдох застрял в груди. Реальность, словно дикая птица, вырвалась из рук, устремляясь в темноту неизвестности. Мужчины резко толкнули её, и тело отозвалось тупой, жёсткой болью, ударившись о ледяной асфальт. Сознание напряглось, как струна, внезапно натянутая чужой рукой.

Окружающее стало одновременно отчётливым и далёким – словно звук отключили, превратив жизнь в немое кино, разворачивающееся с ужасающей неизбежностью. Земля под ладонями казалась влажной и холодной, такой, какой известная ведущая не ощущала никогда. Холод проникал глубоко в кожу, становясь навязчивой памятью, от которой невозможно избавиться, клеймом, наложенным без права оправдания.

Пытаясь подняться, Алина ощутила, что силы оставили её. Ладони скользнули по острому, холодному асфальту, и она вновь упала, почувствовав, как в груди расползается паника – чёрная, безликая, заполняющая сознание и лишающая ясности мыслей.

Над ней нависли безмолвные фигуры в густом вечернем полумраке, похожие на призраков, вызванных неосторожным словом или необдуманным желанием. Их тяжёлое дыхание оседало на её коже неприятной влагой, вызывая дрожь, подобную прикосновению ледяной воды.

Улица постепенно заполнилась любопытными людьми, привлечёнными шумом. Прохожие нерешительно останавливались на тонкой грани между действием и равнодушием, взвешивая, стоит ли вмешиваться или лучше остаться в стороне. Их лица выражали не сочувствие, а страх перед тем, что может коснуться лично их.

Но вместо помощи люди начали доставать смартфоны, превращая жестокую сцену в зрелище, о котором позже будут говорить и делиться друг с другом. В глазах горело любопытство, смешанное с брезгливым интересом к чужой трагедии. Камеры были безжалостны и холодны, десятки глаз фиксировали унижение и страх Алины, запечатлевая каждое мгновение её беспомощности.

Отчаяние залило сознание вязкой, тяжёлой волной, парализуя тело и мысли. Взгляд метался между фигурами, выхватывая обрывки разговоров, нервный смех и шёпот, похожий на шелест листьев в осеннем парке.

Где—то в глубине сознания мелькнула мысль, что всё происходящее нереально, лишь дурной сон, который скоро рассеется с рассветом. Однако реальность была слишком плотной и не оставляла возможности поверить в её иллюзорность.

Из дверей телецентра показались знакомые силуэты сотрудников – людей, с которыми Алина недавно делила успех. Их лица были узнаваемы даже в сумерках – испуганные, бледные, застывшие от немого ужаса перед непонятной сценой, которую они не могли принять, но от которой невозможно было отвернуться.