– Должно быть, простудилась сегодня на кладбище, – пояснила Каролина, когда я высказал ей свои опасения. – Мне бы очень хотелось посвятить этот единственный вечер памяти мужа, ибо мысли о нем весь день не выходили у меня из головы.

Она пошла на сцену, а я остался за кулисами. Публика бурно аплодировала, но Каролина забыла о своем привычном поклоне и начала номер слишком вяло и апатично, что было на нее совсем не похоже. Зверь, должно быть, почувствовал перемену настроения, и примерно в середине номера начал упрямиться и обнажать клыки, что мне совершенно не понравилось. Упрямство тигра рассердило Каролину, и она пустила в ход хлыст.

Номер завершался прыжком тигра через венок из цветов, который Каролина держала в руках. Она опустилась на колени в центре сцены, подняв венок над головой и приготовившись к прыжку тигра, когда ее взгляд скользнул по зрительному залу, и она вдруг вскочила с пронзительным криком, раскинув руки в стороны. Не знаю, что там произошло: возможно, хищник решил, что Каролина собиралась его ударить, – но уже в следующее мгновение он с рычанием бросился на нее и повалил на пол, в то время как зрители завизжали от ужаса. Я и еще с полдюжины артистов бросились на арену и в мгновение ока скрутили зверя и надели на него намордник, только поздно: он успел порвать когтями щеку и плечо Каролины. Она была без сознания, когда мы уносили ее с арены, и потом три месяца не покидала постели, страдая помутнением рассудка. Когда же она вновь вернулась в строй, от ее былой красоты не осталось и следа, а на лице застыло выражение ужаса, какое вы уже могли лицезреть.

– Всему виной пережитый шок от нападения тигра, – заметил я. – Ничего удивительного.

– Вот тут вы ошибаетесь, – возразил старый клоун. – И это самая любопытная часть истории. Стычка с тигром была тут ни при чем, хотя и лишила ее красоты. А вот что действительно ее напугало, так это лицо мужа, сидевшего в партере, как и год назад, в вечер своей смерти. Конечно, вы скажете, что он ей просто привиделся, и я с вами совершенно согласен. Но Каролина утверждает, будто он действительно сидел среди остальных зрителей и при этом не был одним из них, ибо его выделяло из толпы какое-то странное призрачное свечение. Именно эта жуткая картина заставила ее выронить венок, вскрикнуть и взмахнуть руками, тем самым напугав тигра. Видите ли, она слишком долго тяготилась мыслями о смерти мужа, и без сомнения вызвала его образ перед своими глазами. После того временного помешательства она уже не стала прежней. Впрочем, у нее словно прибавилось храбрости, и нет на свете такого трюка, какого бы она не могла проделать со своим тигром, которого любит больше, чем любое человеческое существо, несмотря на оставленную им отметину на ее лице.

Ухаживание сэра Филиппа

– Ну-с, дружище, что удалось разузнать в доме, куда ты был мною послан? – осведомился сэр Филипп Стэнмор, баронет, у своего слуги, когда сей достойный молодой человек, раскрасневшийся и запыхавшийся, как после быстрой ходьбы, появился в кабинете своего господина. – Каков статус дамы, увиденной мною вчера в театре: она девица, жена или вдова?

– Жена, сэр Филипп; замужем за богатым джентльменом, мастером Хамфри Мардайком, – ответил слуга.

– Чтоб мне пропасть, если этот Мардайк не мой родич! – воскликнул баронет.

– Ваш родич, сэр?

– Вот именно, приятель! Родич, с которым я никогда не встречался лично, зато лет двадцать назад знавал его батюшку. Не много у меня причин любить Хамфри Мардайка, ведь он унаследовал великолепное старинное поместье в Уорвикшире, которое скорее всего досталось бы мне, не появись на свет Хамфри. Выходит, это прелестное дитя – жена моего родственника! Я смотрел на нее всего несколько минут: ей стало душно, и она сняла маску; но, клянусь, я влюблен, влюблен по уши! Никогда я не видел столь восхитительного лица. А ты обо всем расспросил, как тебе было велено?

– Да, сэр Филипп: я свел знакомство с тамошним слугой – а он сам деревенский. Дом не их – они его арендуют, сэр. У мастера Хамфри Мардайка денег куры не клюют. Гостей у них бывает – раз-два и обчелся, а поженились они всего полгода назад.

– Прекрасно! Нынче же нанесу визит своему родичу.

При дворе Карла Стюарта^[18] процветала распущенность, однако мало кто из вельмож столь же глубоко погряз во грехе, как Филипп Стэнмор. Хватаясь за каждый шанс с такой истовостью, как если бы он был последним, Филипп Стэнмор разбазарил собственную суть среди знаменитейших развратников эпохи и теперь жил главным образом азартными играми, а также тем, что втирался в доверие к провинциальным юнцам, кои, в своем незнании нравов двора и столицы в целом, видели в баронете законодателя вкусов и мод. Изрядное состояние он давно промотал, однако сохранил репутацию богача. К тридцати семи годам он овладел искусством дурачить приятелей и кредиторов относительно истинного положения своих финансовых дел. Сэр Филипп никогда не был женат, но теперь чувствовал: пора, ох пора сделать удачный ход на ярмарке невест. Замечательно красивый мужчина, он умел при случае блеснуть эпиграммой и состряпать недурную любовную песню, взяв за образец Дорсетовы либо Рочестеровы^[19] вирши, вследствие коих заслуг был обожаем придворными прелестницами и купался в славе остроумца и стихотворца. При таких талантах ему просто зазорно было бы потерпеть фиаско в обольщении богатой девицы или вдовы. Однако в ту жизненную пору сэр Филипп еще оставался столь привержен красоте, что мог с первого взгляда на хорошенькое личико воспылать страстью; вдобавок он крепко верил в собственные силы покорителя сердец и воображал, что ему достаточно заручиться свободным доступом в дом незнакомки, на чьих дивных чертах замер его дерзкий ищущий взгляд, выделив их из множества в зрительном зале, чтобы уже и гордиться благосклонностью чаровницы. Узнав имя прекрасной, сэр Филипп был весьма – и нельзя сказать, чтобы неприятно, – удивлен.

– Хамфри Мардайк, – повторял он вполголоса, меряя шагами комнату (слуга к тому времени уже ушел). – Хамфри Мардайк, баловень фортуны без единого изъяна, тот, кого мой дядюшка-богач выбрал себе в наследники, а почему? Потому что любил его матушку, которая бросила его ради другого, и он-то, этот другой, и породил Хамфри! Была ли когда более нелепая причина для благосклонности? Он еще и в жены взял прелестнейшее создание – такой женщине впору быть украшением королевского двора! Нет, я ни на час не отсрочу визит к моим новоявленным родственникам!

И баронет, надев шляпу с перьями, задержался перед зеркалом, критически себя оглядывая.

– А гусиные-то лапки возле глаз уже наметились, Фил, – сказал он себе, – значит, самое время для святых брачных уз, буде сыщется объект, ради коего не зазорно пожертвовать свободой.

Не спеша сэр Филипп спустился по лестнице, вышел из дому и двинулся по улице, с беспечным дружелюбием приветствуя знакомых на всем пути к «Ковент-Гардену» ибо его родственник жил неподалеку от этого театра.

Мастер Мардайк отлучился, сообщили ему, а госпожа дома, одна.

А ведь это удача, подумал сэр Филипп и, велев лакею доложить о себе, сам поспешил вслед за ним, не дав миссис Мардайк времени для отказа в приеме.

Он представился с великолепной грацией и сразу повел себя так, что миссис Мардайк в его присутствии почувствовала себя легко и свободно. Очаровательное личико казалось сэру Филиппу еще милее при полном свете дня, чем в полутемном театре, а девическая скованность в манерах, которая выдавала провинциальное воспитание, в его глазах только подчеркивала юную прелесть миссис Мардайк. И сэр Филипп немедленно приступил к делу: он распишет этой простушечке столичную жизнь со всеми ее удовольствиями (она о них понятия не имеет), и расположение миссис Мардайк ему обеспечено.

– А вот моему мужу в Лондоне скучно, – произнесла миссис Мардайк. – Несмотря на мои усилия, он вечно вздыхает по Холмвуду и своим деревенским занятиям.

– Полагаю, он заядлый охотник?

– Да, – со вздохом ответила леди, – он пропадает на охоте с октября по апрель, а летом весь поглощен хлопотами на фермах.

– Ваша жизнь весьма уныла, мадам.

Констанция Мардайк была склонна подтвердить сие заключение, но поспешно сообщила сэру Филиппу, что Хамфри – снисходительнейший из супругов, и с ее стороны дурно было бы чувствовать недовольство.

Мистер Мардайк вошел, как раз когда жена его нахваливала; узнав от сэра Филиппа, что они в родстве, он проявил небывалое радушие.

– Как вы добры, дорогой кузен, что взялись искать нас: мне казалось, дядюшка Энтони своим завещанием мог настроить вас против меня, – но теперь я вижу: великодушие хранит вас от чувства зависти ко мне – тому, кто своими повадками, да и соседством, заслужил расположение старого джентльмена, покуда вы в чужих краях служили его величеству.

После этой тирады кузены вторично пожали друг другу руки, и баронет предложил ввести Хамфри Мардайка в высшее общество, вследствие чего пребывание в Лондоне сделается для него весьма приятным.

– Столица подобна пустыне для всякого, кто не знаком с нужными людьми, – сказал сэр Филипп. – Вы должны отобедать у меня в половине первого, кузен Мардайк: это будет самый обычный холостяцкий обед, – а вечером мы вместе сопроводим вашу жену в «сады наслаждений», где она встретит придворных красавиц. Впрочем, они покажутся ей поблекшими и даже искусственными в сравнении с ее собственными свежестью и очарованием, – добавил сэр Филипп, отвесив низкий поклон.

Немного поколебавшись, Хамфри Мардайк принял приглашение, и с тех пор баронет почти ни одного дня не упускал, чтобы проявить внимание к деревенскому джентльмену и его супруге. Его стараниями оба прониклись к нему симпатией в равной степени. Не прошло и месяца, как Хамфри научился извлекать удовольствие из каждого развлечения, коими его кузен наполнял свою беспутную и расточительную жизнь, а у Констанции появилась опасная привычка – она беспрестанно сравнивала безыскусную речь и деревенские ухватки своего мужа с изысканными речами и манерами сэра Филиппа Стэнмора, мужчины, который умел обронить лестное для нее замечание, вовсе даже не похожее на лесть. При мысли, что сэр Филипп значит для нее больше, чем позволительно значить для замужней женщины другу и родичу, Констанция вся содрогалась, но часы между визитами сэра Филиппа были для нее долги и томительны. Уорвикширский особняк теперь казался ей унылым, и она заранее тосковала, думая о неминуемом отъезде из Лондона.

И вот пришло время, когда откладывать возвращение домой сделалось невозможно. Этот визит в Лондон стоил Хамфри годового дохода: он регулярно проигрывал сэру Филиппу в карты крупные суммы да еще оплачивал огромные счета за ужины в таверне, куда, заодно с сэром Филиппом, являлись его буйные приятели выпивохи. Однако то была не единственная причина поскорее покинуть столицу, ибо лихорадочный жар «садов наслаждений» и театров начал сказываться на свежести Констанции Мардайк. Она стала раздражительна, не спала ночей; девичья живость сменилась апатичностью светской дамы.

Напрасно сэр Филипп уговаривал своего кузена задержаться в Лондоне. Близился сезон охоты, и Хамфри был непреклонен.

– А вы, Филипп, приезжайте-ка лучше к нам на Рождество, – сказал он от сердца.

Правда, Констанция не подхватила это приглашение. Она стояла чуть поодаль, но сэр Филипп заметил, с каким волнением она ждет ответа.

И он ответил – только без определенности. Он, мол, завален рождественскими приглашениями, а впрочем, если изыщет возможность, проведет, пожалуй, несколько дней в доме кузена.

– Я не прочь вновь увидеть Холмвуд, – добавил баронет. – Я бывал там ребенком и неплохо помню поместье. Кстати, мой родитель имел неосмотрительность внушить мне мысль, что оно однажды станет моим. Только не подумайте, Хамфри, будто я завидую вам. Из меня, в отличие от вас, не вышло бы путного сквайра.