Перешагивая через остывающие тела, мужчина направляется к краю сцены. По вздувшемуся бицепсу стекают густые алые капли, добавляя цвета в выбитую черную сетку. Издали татуировка из идеально ровных гексагонов смотрится как рукав с геометрическим рисунком, сплошь покрывая правую мужскую руку от запястья до той части плеча, что оказалась открытой.

Больные ублюдки. Везде лепят свои соты, даже на телах своих одноразовых фаворитов. Если решат выколоть что-то подобное на ее теле, Кая быстрее сдерет с себя заживо кожу, чем будет носить их сатанинские метки. Но, как правило, «думать и делать» редко подразумевает одинаковые действия, и совсем скоро пчелке предстоит узнать, насколько слабы ее убеждения и как быстро они изменятся под гнетом обстоятельств.

А сейчас, потрясенная увиденным, она отрешенно смотрит на экран, пребывая в обманчивой уверенности, что бесчеловечное шоу плавно двигается к своему финалу, оставив худшие кадры позади. Возможно, так и должно было произойти, но привилегированные гости, возбужденные увиденным, потребовали десерт…

Из темноты навстречу триумфатору сражения и его вдоволь наплескавшейся в кровавой жиже подружке выходят двое. Высокий худощавый блондин, запечатанный в чернильно-черной костюм, и молодая женщина в длинном ярко-алом платье с открытыми плечами. Их маски абсолютно идентичны, но отличаются от остальных как формой, так и наличием узоров и инкрустированных драгоценных камней. Закрыта только верхняя часть лица, а нижняя, включая область шеи у мужчины и декольте у его спутницы, окрашена золотым напылением. Несмотря на все ухищрения, Медею Кая вычисляет мгновенно. Потрясающая фигура, королевская осанка, горделивый наклон головы, замысловатая высокая прическа из густых темных волос – хоть раз увидев, ее невозможно не узнать. Образ этой женщины, помимо воли, словно впечатывается в память, но в данный момент Каю больше интересует ее супруг. Это с ним ей придется договариваться, если Медея сдержит свое слово, а значит, необходимо повнимательнее присмотреться к этому мутному типу.

Не проронив ни слова, мужчина в маске поднимает руку в кожаной черной перчатке и указывает пальцем на девушку в руках главного героя, тот напряженно отступает назад, отрицательно тряхнув головой. Кронос, а это именно он, повторяет свой молчаливый жест. «Трофей» издает сдавленный вопль, блаженная улыбка резко сменяется гримасой ужаса, и она испуганно жмется к своему рыцарю в поисках защиты. Но тот отрывает ее от себя, нехотя ставит свою ношу на ноги, что-то с сожалением шепчет, ласково погладив по щеке. Знакомый жест заставляет Каю шумно втянуть воздух и вглядеться в смазанные черты лица, но они как будто всё время меняются, не позволяя собрать образ воедино. Вряд ли это явление носит мистический характер, хотя всё происходящее и кажется ожившим ночным кошмаром.

Рыдающая девушка в порыве отчаянной мольбы хватает безликого защитника за руку, но он ускользает от нее так же легко и молниеносно, как совсем недавно уклонялся от ударов своего свирепого противника, а потом исчезает, нырнув в темноту за пределами освещенного круга.

Брошенная тем, кто боролся за ее жизнь, как за свою собственную, темнокожая красавица стирает слезы и, расправив плечи, с обреченной смелостью смотрит в скрытое за маской лицо Кроноса, но словно утратив к ней интерес, он, подобно другому трусливо сбежавшему «герою», отступает в темную зону. Медея не спешит удаляться вслед за супругом и берет на себя обязанности хозяйки цирка моральных уродов. Одарив девушку чарующей улыбкой, она обнимает ее за плечи и ведет в другую часть зала.

Вспыхнувшие яркие прожекторы освещают массивный длинный стол с металлическими фиксаторами в четырех углах. Колени девушки подгибаются, но Медея не дает ей упасть. Уложив трясущуюся жертву на столешницу, она ловко затягивает ремни на ее лодыжках и запястьях и с ослепительной улыбкой поворачивается к гостям.

– Десерт подан, друзья. Можете приступать, – громко объявляет королева «Улья».

Нервы Каталеи окончательно сдают, когда вереница желающих медленно, по-змеиному сползается к столу, плотно окружая скованный по рукам и ногам «шоколадный десерт».

Вскочив с кровати, Кая выскакивает из спальни так стремительно, что двери едва успевают разъехаться перед ее носом. В гостиной на экране плазмы транслируется продолжение выворачивающей наизнанку сцены. Десятки жадных рук на смуглой коже мнут, ощупывают, терзают. Один из гостей забирается на стол, снимает штаны, обнажая бледные тощие ягодицы. Второй пихает сморщенный вялый половой орган девчонке в рот… Остальные дрочат, ожидая своей очереди, трахают выживших в сражении пчелок или своих холеных самок, мгновенно растерявших свое холодное высокомерие. Омерзительные стонущие и хлюпающие звуки, доносящиеся с экрана, вызывают у Каи приступ тошноты.

Глухо зарычав и заткнув руками уши, она пулей вылетает на террасу. Жадно хватает ртом свежий воздух и, забившись на диван в саду, прячет лицо в ледяных ладонях. Ее трясет крупной дрожью, внутренности скручивает от безумной ярости, в ушах грохочет пульс, но слез нет, только сухая злость и дикая ненависть.

Если бы она знала, если бы только могла представить, то неделю назад без колебаний всадила бы пулю себе в висок. Кто бы ни устроил ей онлайн-трансляцию из игровой, он добился своей цели. Надежда на спасение или хотя бы на жалкое существование скорчилась в кровавых муках. Неужели она верила, что сможет договориться с этими монстрами? О чем с ними можно разговаривать? Бесчеловечные твари, свихнувшиеся от своей вседозволенности и безнаказанности. Мир обречен, пока такие, как они, стоят на вершине власти.

Кая никогда не была наивной. Она знала, что где-то существуют подобные нелюди, устраивающие от скуки кровавые оргии, и возможно, то, что она увидела, еще не самое худшее, но у каждого свой предел, и для Каи он настал сейчас. Не семь дней назад, когда она стреляла в напавших на нее девушек, и не в тот момент, когда смогла заставить себя смотреть на убийство людей, а сейчас. Это… это хуже, чем смерть, хуже, чем просто умереть или быть задушенной, разрубленной на части.

У нее не хватило смелости досмотреть до конца, но Кая чувствовала агонию темнокожей девушки, как свою собственную, и в эту минуту умирала вместе с ней. Сквозь монотонный рокот волн и ласковый шепот ветра Кае слышались душераздирающие крики и затихающие стоны знойной красавицы, а в глазах всё еще стояла ее соблазнительная улыбка, подаренная тому, кто без зазрения совести отдал девушку на растерзание похотливым ублюдкам, трусливо скрывающим свою звериную сущность под масками.

Задрав голову вверх, Кая уставилась в бескрайнее звездное небо, стыдливо накрывшее сверкающим ковром неумолимо катящийся в пропасть мир, легкое дуновение коснулось ее пылающего лица, из горла вырвался протяжный хриплый вопль, спугнувший стайку чаек, пристроившихся на ночлег где-то внизу, а потом всё стихло…

Бут

На минус втором уровне нет прозрачных стен, панорамных окон, петляющих коридоров, зеленых оазисов с журчащими фонтанами и обустроенных мест для комфортного отдыха. Здесь царит атмосфера обреченности, безумия и смерти. Тусклое освещение, давящая тишина, специфический запах. Длинный проход прорезает уровень насквозь, с двух сторон симметрично расположены одинаковые камеры с толстыми звуконепроницаемыми железными дверями, отверстия для подачи пищи защищены крепкими решетками, бетонные стены и пол окрашены в угнетающий темно-серый цвет. Камеры слежения внутри и снаружи, каждый отсек напичкан датчиками движения, в случае чрезмерной активности заключенного мгновенно подающими сигнал в центр управления.

Если где-то в мире и существует тюрьма, из которой невозможно сбежать, то она здесь.

Глухое эхо моих шагов многократно разносится по коридору. Самый тихий уровень из всех. Зона забвения, где недостойные быстрой смерти узники медленно сходят с ума в ожидании своего конца. Помимо надзирателей, врачей и уборщиков, доступ на минус второй этаж есть только у меня, и это далеко не бесплатная привилегия. Но плачу я за нее не деньгами, а совершенно иной валютой. Остановившись у самой дальней камеры, пару секунд смотрю в глазок сканера.

– Время посещения пять минут, – оповещает механический голос.

Услышав характерный щелчок, захожу в образовавшийся проем. Как только оказываюсь внутри, тяжелая металлическая дверь со скрежетом закрывается. В нос ударяет едкий запах сырости.

– Свет, – вглядываясь в густую темноту, коротко бросаю я, и под низким потолком вспыхивает галогеновая лампа.

В скудном освещении обстановка в камере выглядит удручающе и убого. Неоштукатуренные, исцарапанные ногтями бетонные стены, следы плесени в темных углах, вся немногочисленная мебель, состоящая из узкой койки, двух стульев и стола, прикручена к полу. Ни книг, ни сменной одежды, ни постельного белья. Заключенные носят только то, что доставляют надзиратели. Душ – раз в неделю, здесь же. Вода поступает из разбрызгивателя в потолке и уходит в сливное отверстие в полу. Единственный облегчающий существование бонус – унитаз, раковина и средства для элементарной личной гигиены. Но опять же это сделано для удобства персонала, которому не приходится каждый день выгребать дерьмо. Правда, некоторые заключенные специально упорно гадят мимо, не боясь побоев своих тюремщиков. Попавшие сюда узники быстро обретают иммунитет к боли, а многие со временем находят в ней нечто приятное.

Многие, но не она.

– Здравствуй, мама, – тихо произношу я, приближаюсь к неподвижно сидящей на стуле женщине. – Я принес тебе кое-что. – Выкладываю на стол фрукты и два сэндвича с индейкой. Знаю, что она до них не дотронется, но прийти с пустыми руками не могу. – Вот еще. – Достаю из бумажного пакета пару теплых носков и, опустившись на колени, бережно надеваю на ледяные ноги. – Не снимай, пожалуйста. Я не хочу, чтобы ты простыла. – Подняв голову, смотрю в безучастное лицо, ощущая знакомую скребущую ярость в груди. – Ты выглядишь лучше, чем неделю назад, – мягко говорю я.

И это действительно так. Седые волосы собраны в аккуратный пучок на затылке, руки расслабленно лежат на худых коленях. На длинной фиолетовой рубашке из плотной ткани нет ни единой складки, словно она только что ее надела.

– О тебе хорошо заботятся? – Вопрос повисает в воздухе.

Она молчит, взгляд устремлен сквозь меня, на губах рассеянная блуждающая улыбка. Накрыв ладонями тонкие морщинистые кисти, я немного приподнимаюсь, чтобы наши лица оказались напротив друг друга.

– Не молчи. Скажи хоть что-нибудь, – хрипло умоляю я, с надеждой вглядываюсь в застывшие черты. – Дай мне знак, что ты еще здесь, что ты со мной. – Внутри всё замирает, когда в выцветших бледно-голубых глазах проскальзывает осознанная мысль. Губы матери беззвучно шевелятся, она перехватывает мои запястья.

– Это ты, Ной? – Голос сухой и скрипучий, как наждачная бумага, но я рад любому слову из ее уст, даже если эти слова обращены не ко мне.

– Ной умер, мама, – тихо отвечаю я. – Очень давно умер. У тебя остался только я. Попробуй вспомнить…

– Нет, не хочу! Ной не может умереть. Уильям никогда бы этого не допустил, – оттолкнув мои руки, яростно хрипит она. Глаза лихорадочно горят, рот искривлен гримасой боли. – Уилл любит нашего белокурого ангелочка. Он бы не позволил…

– Уильям никого не способен любить, – резко перебиваю я, обхватывая лицо матери ладонями. – Он приговорил тебя. Из-за него ты здесь.

– Ложь, я родила ему сына…

– Уильяму не нужны дети, – снова не даю ей договорить, потому что знаю – я не услышу ничего нового. – Он безумен, и ты тоже… Он сделал это с тобой. Почему ты позволила ему? Почему не боролась? – Во мне говорит гнев, но здесь единственное место, где я могу снять маску и побыть собой. И за эти пять минут свободы я тоже заплатил высокую цену.

– Ты всегда его ненавидел. Убирайся, Дэрил, – яростно рявкает мать, а у меня на лице расцветает счастливая улыбка.

– Ты помнишь мое имя. Ты помнишь… – шепчу, нежно целуя ее холодный лоб. – Пожалуйста, скажи, что мне сделать, чтобы помочь тебе?

– Отомсти, – одними губами произносит она.