Меня охватывал страх, а еще больше – возбуждение. Казалось, разыгрывается некий спектакль, в котором мне отведена второстепенная роль отрицательного героя. Персонаж хоть и отрицательный, но поважнее, чем все эти положительные. Я чувствовал, что пора выйти на сцену. Выйти во имя личности отца, чтобы поддержать его авторитет и доказать, что я не трус. Ну и, конечно, чтобы показать во всем блеске тебя, нашего вола. Я вывел тебя из-под навеса, полагая, что ты можешь сконфузиться, но ты не выказал страха. Вывел за тонкую веревку, свободно болтавшуюся на шее. Упрись ты – мог бы вырваться, не пожелай следовать за мной, – и я ничего не смог бы сделать. Но ты вышел даже с радостью. Все взоры обратились на нас, и я нарочно выпятил грудь и задрал нос, мол, вот какой я добрый молодец. Видеть себя со стороны я не мог, но по раздавшемуся смеху понял, что смотрюсь довольно потешно, этакий маленький клоун. Да и ты не к месту радостно мыкнул, вяло и негромко, сразу видно – теленок еще. А потом вздумал рвануться прямо к деревенскому начальству, расположившемуся у входа в дом.

Кто там был? Хун Тайюэ, Хуан Тун, Ян Седьмой. А еще женушка Хуан Туна У Цюсян, она уже сменила Ян Гуйсян на посту руководителя женсоюза. Я натянул веревку, чтобы не пустить тебя. Всего-то и хотелось устроить тебе выход, чтобы посмотрели, какой у единоличника видный и красивый теленок: пройдет немного времени, и он может вырасти в самого славного вола во всей деревне. Но в тебе вдруг взыграла нечистая сила: дернул три раза – и потащил меня, как вертлявую макаку. Потянул посильнее – веревка и оборвалась. С обрывком в руках я хлопал глазами, глядя, как ты мчишься прямо на начальство. Думал, ты на Хун Тайюэ или Хуан Туна нацелился, но ты – надо же – устремился прямо к У Цюсян. Тогда мне в голову не приходило, почему; теперь я, конечно, все понимаю. На ней была красноватая кофта и темно-синие штаны, блестящие от масла волосы кокетливо прихвачены пластмассовым зажимом в форме бабочки. Все произошло внезапно, народ смотрел на происходящее, раскрыв рот и выпучив глаза, и прежде, чем кто-то смог отреагировать, ты уже боднул Цюсян так, что она повалилась. Но ты на этом не успокоился, продолжал бодать ее, а она с воплями каталась по земле. Потом поднялась на ноги и хотела было задать стрекача, но пока неуклюже переваливалась, как утка, своей толстой задницей, ты поддал ей ниже поясницы, и она, квакнув, как жаба, распласталась перед носом у Хуан Туна. Тот повернулся – и наутек, ты за ним. Тут вперед выскочил мой брат Цзиньлун. Он запрыгнул тебе на спину – какие ноги длиннющие! – обхватил тебя за шею и плотно прижался к хребту, как черная пантера. Ты брыкался, скакал, вертел головой, но сбросить его так и не смог. Тогда ты стал носиться по двору, и народ с криками разбегался в разные стороны. Цзиньлун схватил тебя за уши, залез пальцами в ноздри и заставил подчиниться. Тут налетели остальные, завалили тебя на землю и заорали наперебой:

– Кольцо ему в нос вставить надо! И охолостить быстрее!

– Отпустите моего вола, бандиты! – вопил я, лупя их обрывком веревки. – Отпустите вола!

Мой брат Цзиньлун – тоже мне, брат называется! – по-прежнему сидел у тебя на спине. Лицо бледное, глаза застыли, пальцы все так же у тебя в ноздрях.

– Предатель! – злобно кричал я, охаживая его веревкой по спине. – Убери руки, прочь!

Баофэн оттаскивала меня, не позволяя бить брата. Лицо раскраснелось, тоненько всхлипывает, а на чьей стороне – не разберешь. Мать оцепенела, губы трясутся:

– Сынок, сынок… Отпусти его, ну в чем он провинился…

Гомон толпы перекрыл крик Хун Тайюэ:

– Быстро веревку несите!

Старшая дочка Хуан Туна Хучжу опрометью метнулась в дом и вернулась, волоча веревку. Бросила перед теленком и отскочила в сторону. Ее сестра Хэцзо, стоя на коленях под большим абрикосом, с плачем растирала грудь Цюсян:

– Мама, мамочка, все хорошо…

Хун Тайюэ сам спутал передние ноги теленка вдоль и поперек и вытащил из-под него Цзиньлуна. Ноги брата дрожали, ему было не выпрямить их. Лицо бледное, руки застыли. Все быстро отошли, остались лишь мы с теленком. Мой теленок, мой храбрец-единоличник, как с тобой обошелся предатель нашей семьи! Я похлопал его по крупу и воспел ему славословие.

– Симэнь Цзиньлун, ты чуть не убил моего вола, теперь ты мне заклятый враг! – я прокричал это во весь голос. «Симэнь Цзиньлун» вместо «Лань Цзиньлуна» у меня получился нечаянно, но прозвучало это очень зло. Во-первых, это прочертило границу между нами. Во-вторых, это напомнило всем происхождение этого помещичьего сынка. В его жилах течет кровь деспота-помещика Симэнь Нао, между ним и вами ненависть к его убитому отцу!

Лицо Цзиньлуна вдруг побелело, как бумага; он зашатался, словно от удара дубинкой по голове. В это время лежавший теленок сумел встать. Я в то время, конечно, не знал, что ты – переродившийся Симэнь Нао, и тем более не ведал, какую бурю чувств ты переживал, видя перед собой всех этих людей – Инчунь, У Цюсян, Цзиньлуна, Баофэн. И очень сложных чувств, верно? Ведь когда Цзиньлун ударил тебя – это же все равно, что ударить собственного отца, не так ли? А когда я проклинал его, я ведь проклинал твоего сына, так? Как только ты разобрался в царящей в душе путанице? Сплошной хаос в душе, лишь ты один и мог что-то прояснить.

– Я тоже не мог!

Ты встал, но голова у тебя кружилась, и ноги, судя по всему, затекли. Побуянил бы еще, но передние ноги спутаны. Пошатываясь, ты попытался ступить пару шагов, чуть не упал и, в конце концов, остановился. Глаза налились кровью – понятно, от бушевавшей внутри ярости; о скрытом гневе говорило и учащенное дыхание. Из голубоватых ноздрей струилась темная кровь, из ушей тоже, только ярко-алая. Одно ухо порвано – неужели Цзиньлун откусил? Я торопливо пошарил вокруг, но не нашел этого кусочка. Проглотил его Цзиньлун, что ли? Чжоувэнь-ван, которому скормили мясо его собственного сына ^[89], несколько кусочков выплюнул, они обратились в кроликов и разбежались. Если Цзиньлун проглотил твое ухо, считай, сын съел мясо отца, но выплюнуть его он уже не сможет, оно выйдет из него уже только дерьмом. И во что оно может превратиться после этого?

Ты стоял посреди двора, вернее, мы стояли посреди двора, не понимая, победили или потерпели поражение. Вот и думай, приняли мы унижение или покрыли себя славой. Хун Тайюэ похлопал Цзиньлуна по плечу:

– Молодец, парнишка. Первый день в коммуне и так себя проявил! Смелый, сообразительный, не растерялся в минуту опасности – вот такая молодежь нам и нужна!

Личико Цзиньлуна зарделось, похвала явно взволновала его. К нему подошла мать, погладила по руке, потеребила за плечо. Лицо ее выражало лишь одно: заботу. Но Цзиньлун этого не почувствовал, он отстранился и придвинулся к Хун Тайюэ.

Я вытер рукой кровь с твоего носа, кляня все это сборище:

– Бандиты проклятые, вы мне за вола заплатите!

– Отца твоего нет, Цзефан, поэтому обращаюсь к тебе, – строго заговорил Хун Тайюэ. – Твой вол зашиб У Цюсян, и расходы на врачей нести вам. Отец вернется, так ему и передай. Пусть вставляет волу кольцо, а если он поранит еще кого из членов коммуны, мы его прикончим.

– Вы кого запугать хотите? – хмыкнул я. – Я вырос, потому что хлеб ел, а не потому что меня запугивали. Думаете, законов не знаю? Вол – это крупный рогатый скот, орудие производства, убивать его противозаконно, никакого права у вас на это нет!

– Цзефан! – строго прикрикнула на меня мать. – От горшка два вершка, как ты смеешь так разговаривать со старшими?

– Нет, вы слышали? – расхохотался Хун Тайюэ, обращаясь к собравшимся. – Здоров говорить, а? Знает даже, что вол – орудие производства! А теперь послушай, что я тебе скажу. Волы народной коммуны – да, орудия производства, а вол единоличника – орудие реакционного производства. Если вол коммуны боднет кого, мы его, конечно, не тронем, это правда, но если это сделает вол единоличника, я тут же распоряжусь, чтобы его прикончили!

И он решительно рубанул рукой, будто зажатым в ней невидимым клинком снес волу голову. А я-то еще маленький, отца рядом нет, сердце сжалось, язык не слушается, сил не осталось. Жуткая картина, как наяву: Хун Тайюэ заносит отливающий синевой широкий меч и отрубает моему волу голову. Но из груди вола тут же появляется новая голова, и так раз за разом. Хун Тайюэ отшвыривает меч и пускается наутек, а я заливаюсь смехом…

– А паршивец-то, похоже, свихнулся! – загудел народ, удивляясь, с чего бы мне смеяться в такой неподходящий момент.

– Каков отец, таков и сын! – безнадежно заключил Хуан Тун.

Тут на него обрушилась пришедшая в себя У Цюсян:

– Тебе ли поганый рот раскрывать! Чуть что – сразу в кусты, голову как черепаха прячешь. Увидел, трус, что вол на меня попер, так нет, чтобы выручать, наоборот, перед собой выпихнул. Кабы не Цзиньлун, висела бы я ни жива ни мертва на рогах этого бычка чертова…

Все взгляды вновь обратились на брата. Да какой он мне брат! Впрочем, мы сыновья одной матери, а от отношений сводных братьев никуда не денешься. Но вот У Цюсян смотрела на него не так, как остальные. А ее старшая дочка Хучжу вообще вся светилась от избытка чувств. Теперь-то я, конечно, понимаю, что статью брат уже напоминал Симэнь Нао, и У Цюсян углядела в нем своего первого мужчину. Всем плела, что ее, служанку, насиловали, болтала о своей горькой судьбе и глубокой ненависти. На деле же все было далеко не так. Такие мужчины, как Симэнь Нао, умеют укрощать злого духа в женщине, а своего второго мужа Хуан Туна она – я знал – ни в грош не ставила, за кучку собачьего дерьма почитала. Ну а у сияющей Хуан Хучжу это были первые проявления любви.

Видишь, Лань Цяньсуй, – мне и Лань Цяньсуем называть тебя не с руки, – как вы с Симэнь Нао этот простой мир елдой запутали!

Глава 15
На речной отмели братья-пастухи устраивают потасовку. Если мирские узы не разорваны, куда ни кинь – всюду клин

Как осел привлек всеобщее внимание деревенских, наделав шума в правлении, так и ты, потомок быка-симментальца и коровы-монголки, прославился скандалом на собрании, на котором принимали в коммуну мою мать вместе с Цзиньлуном и Баофэн. Одновременно с тобой прославился и мой сводный брат Симэнь Цзиньлун. Все своими глазами видели, какую ловкость и презрение к опасности он проявил, когда усмирял тебя, – просто герой, настоящий мужчина. Как потом призналась, став моей женой, Хуан Хэцзо, ее сестра Хэчжу в него и влюбилась, когда он вскочил тебе на спину.

Отец еще не вернулся из провинциального центра, кормить тебя дома стало нечем, и, помня наставления отца, я каждый день выгонял тебя попастись к отмелям на Великом канале. Ты много гулял в тех местах, когда был ослом, поэтому тебе все было знакомо. Весна в том году выдалась поздняя, шел уже четвертый месяц, но лед на реке еще не растаял. На отмели шелестела сухая трава; там часто находили прибежище дикие гуси, нередко случалось вспугнуть диких кроликов, а то и заметить сверкающий мех лисы, которая искоркой мелькала в камышах.

Как и у нас в семье, корм в большой производственной бригаде иссяк, и они тоже выгнали на выпас всю свою скотину – двадцать четыре вола, четырех ослов и двух лошадей. Пастухами у них были скотник Ху Бинь и Цзиньлун. Мою сводную сестру Баофэн тогда послали на организованные провинциальным управлением здравоохранения курсы по родовспоможению, и она должна была вернуться первой в деревне акушеркой с образованием. И брату, и ей по вступлении в коммуну поручили важные дела. Ну да, скажете вы, то, что Баофэн отправили учиться на акушерку, можно назвать важным делом, но что важного в том, чтобы скотину пасти? Да, ничего особенного в этом нет, но Цзиньлуну вменили в обязанность еще и учитывать трудодни. Каждый вечер в конторке производственной бригады он при свете масляной лампы старательно заносил в книгу учета все сделанное членами коммуны за день. Если держать в руках кисть неважно, что тогда считать важным? От теперешней значительности брата с сестрой мать ходила счастливая донельзя. А глядя вслед мне, когда я вел за собой вола, лишь протяжно вздыхала. Ведь я как-никак тоже родной.