Романовы издавна лелеяли мечту о троне, а потому находились в оппозиции к Годунову. Борис до определенной поры терпел такое положение, но осенью 1600 года, когда поползли слухи о «Дмитрии», решил разделаться с Романовыми раз и навсегда. Поводом к тому стал донос, поступивший в царскую канцелярию, в котором говорилось, что Романовы намереваются извести государя с помощью колдовства. Суеверие в XVII веке было широко распространенным явлением, и Годунов был подвержен ему в большой степени. К тому же именно в это время здоровье Годунова сильно пошатнулось, что могло сыграть не последнюю роль в обвинении Романовых.

Как бы там ни было, в ночь на 20 октября, исполняя приказ царя, стрельцы ворвались на подворье Романовых. Никто из нападавших не рассчитывал встретить там сильное сопротивление, но оказалось, что в распоряжении Романовых имелся мощный вооруженный отряд, и на подворье произошла нешуточная схватка. Стрельцы взяли верх, челядь Романовых была перебита, а их самих арестовали. При обыске на подворье обнаружили мешок с какими-то кореньями. Он, скорее всего, был специально подброшен, но, тем не менее, оказался главной уликой, обвиняющей Романовых в покушении на жизнь Годунова. Мешок предъявили боярской думе, после чего всех Романовых отправили в ссылку. И это было для них не самым худшим исходом – во времена Ивана Грозного за обвинение в колдовстве лишали головы.

Эта версия не пользуется признанием. Убедительней выглядит другое предположение: искали не коренья, а человека. Конкретно – царевича Дмитрия, скрывавшегося в усадьбе!

Был близок к правде Казимир Валишевский, который писал: «Официально Романовы были наказаны за стремление «достать царство», и, быть может, в ту пору они вели двойную игру: сын Марии Нагой, воспитанный с их участием в укромном месте и тайно постриженный в монахи, мог послужить орудием для низвержения Годунова, и в то же время он пролагал бы путь другому кандидату. В самом деле, всегда была бы возможность объявить монашеский чин искателя престола и тем преградить ему доступ к высшей власти».

Сохранилось упоминание литовского канцлера Льва Сапеги о приказе Бориса Годунова подвергнуть поголовной проверке все монастыри!

Автор этой статьи, на протяжении многих лет изучая причины Смуты, пришел к выводу (к сожалению, подтвержденному пока что косвенно) о главенствующей роли Романовых. Они, без сомнения, знали всю подоплеку угличского дела, наверняка активно участвовали в нем (Годунов не зря репрессировал всё семейство) и рассчитывали в будущем на дивиденды.

Участь Романовых грозила и Юшке, что впоследствии подтвердит сам патриарх Иов, но Отрепьеву удалось избежать ареста, и он пустился в бега. Его след обнаруживается на родине, недалеко от Ярославля.

Ищейки Годунова могли обнаружить его. Спасение было в одном – в немедленном пострижении. Что Отрепьев и сделал, став чернецом монастыря в Железном Борку. Тогда-то он и сменил имя Юрия на Григория.

В скором времени Гришка оказывается в столичном Чудовом монастыре. Эта обитель была заведением привилегированным, и тем не менее он попал в нее. Как? В этом помог ему дед, Елизарий Замятин. При Годунове он занимал довольно приличное положение в охране Белого города, но, достигнув преклонных лет, удалился на покой и проживал в Чудовом монастыре. По его ходатайству туда попал и Григорий.

Однако новый послушник недолго находился под опекой деда. Его приметил настоятель монастыря архимандрит Пафнутий, который рекомендовал Отрепьева в качестве переписчика книг самому патриарху Иову. Тогда же Отрепьев был рукоположен в чин дьякона. Таким образом, всего за год он достиг впечатляющих успехов, что позволило ему вместе с патриархом посещать заседания боярской думы.

Казалось бы, Отрепьева ждет на выбранном пути несомненный успех, но уже в начале 1602 года выяснилось, что судьба приготовила ему очередной крутой поворот – вместе с двумя другими чернецами он бежал в Литву. Поворот действительно неожиданный, так что для объяснения его должны быть очень серьезные причины. И они нашлись. Администрация Годунова объявила, что Отрепьев встал на путь ереси, а потому и бежал из монастыря, поскольку ему грозила ссылка в северные края.

В какую ересь впал Отрепьев, неизвестно, зато авторы многих сказаний о Смутном времени в один голос заявляют, что именно в Чудовом монастыре ему пришла в голову мысль назваться царевичем Дмитрием, который якобы не погиб в Угличе, а был спасен вмешательством Божьего промысла. Правда, при этом авторы «сказаний» добавляют: как ни дерзок был Отрепьев, всё же мысль присвоить себе чужое имя внушили ему друзья-товарищи по монастырю, монахи Варлаам и Мисаил, а скорее всего, первый, поскольку он был вдвое старше Отрепьева и многажды бит жизнью. Но полагают, что Варлаам был во всем деле лишь вторым лицом, что за ним стояла какая-то боярская партия, избравшая Отрепьева участником своей большой политической игры.

Итак, Отрепьев, сопровождаемый Варлаамом и Мисаилом, оказался вновь в бегах. Но теперь он направил свои стопы не в родные пенаты, а в Литву, и первым городом, куда устремились беглецы, был Киев (он находился тогда в составе Великого княжества Литовского). Там Отрепьев и его сотоварищи нашли приют в Киево-Печерской лавре, где бывший дьякон и переписчик книг Григорий Отрепьев «открылся» настоятелю, что он царский сын.

Киево-Печерская лавра всегда была оплотом православия и поддерживала хорошие отношения с Москвой, поэтому настоятель, не желавший эти отношения портить, просто-напросто выгнал Отрепьева и его дружков из обители.

Тут интересен один момент. Любой, кто знает из учебников истории либо из пушкинского «Бориса Годунова» обстоятельства побега Отрепьева из Чудова монастыря, запомнил и его товарищей Варлаама Яцкого и Мисаила Повадьина, бежавших вместе с ним, и считает, что беглецов было трое. Но исторические документы свидетельствуют о четверых! И первое свидетельство такого рода содержится в «Изветах» самого Варлаама (т. е. его показаниях как сообщника Отрепьева по побегу, данных московской комиссии в 1606 году). Варлаам повествует, как, скрываясь в Киево-Печерской лавре и не желая ее покидать вместе с Отрепьевым, просил настоятеля оставить его, на что тот ответил: «Четверо вас пришло, четверо и подите». Позже много спорили, кто же был четвертым; но в конце концов дружно сошлись на Леониде. О нем упоминают многие источники того времени: «Иное сказание», «Повесть, како восхити царский престол Борис Годунов», «Сказание о царствовании царя Федора Иоанновича», «Хроника» Буссова и т. д.

Но кто же такой Леонид?

Сенсационные сведения о нем отыскались в синодике Макарьевского монастыря на Нижегородчине. Та поминальная книга, начатая еще при Алексее Михайловиче, предназначалась для занесения в нее лишь имен русских царей, высших церковных иерархов и наиболее знатных бояр и дворян. И в их списке – сразу за митрополитами и архиепископами – указан инок Леонид! А уж затем идут Мстиславские, Шуйские, Романовы.

О чем это говорит? Не о том ли, что спутник Отрепьева был настоящий царевич Дмитрий?

Такой вывод кажется шатким лишь на первый взгляд. О том, что Лжедмитрий первый и Отрепьев – разные люди, были убеждены как их современники, так и ученые более поздних времен. Григорий Отрепьев – лицо несомненно историческое, но он старше Лжедмитрия минимум на 10 лет. Последнему в описываемый период было года 23–24, чему есть документальные подтверждения (хотя бы письмо папского нунция в Кракове-Рангони), тогда как Отрепьеву не меньше 36.

Но разве можно рассуждать о возрасте Отрепьева, коль скоро точная дата его рождения неизвестна? Оказалось, кое-какие сведения о его жизни сохранились в истории церкви. В частности, описываются торжества в Пскове и Новгороде в честь одного из святых в 1597 году: на них присутствовал не кто иной как дьякон Григорий Отрепьев. Представлял он там особу патриарха Иова, и тот даже поручил Отрепьеву составить канон в честь святого. Дьякон его составил и подписал текст! Следовательно, появилась возможность сравнить почерки Отрепьева и Лжедмитрия. Так вот: анализ не выявил между ними никакого сходства.

Итак, в 1597 году Отрепьев уже служил дьяконом. По церковным правилам этот чин давался человеку не моложе 29 лет от роду. Значит, в 1603 году Отрепьеву было не менее 36 лет.

Изгнанные из Киево-Печерской лавры, Отрепьев, Варлаам, Мисаил и Леонид попытались найти убежище в Остроге у князя Василия Острожского, но и там потерпели полное фиаско.

Каким образом Леонид и Отрепьев оказались потом в монастыре у инокини Марфы (Марии Нагой), неясно. Летопись рассказывает об этом в следующих словах: «И прииде к царице Марфе в монастырь на Выксу с товарищем своим, в раздранных и худых ризах. А сказавши стражникам, что пришли к святому месту помолиться и к царице для милостыни. И добились, что царица их к себе пустила. И неведомо каким вражьим наветом прельстил царицу и сказал ей воровское свое. И она дала ему крест злат с мощьми и с каменьем драгим сына своего благоверного царевича Дмитрия Ивановича углицкого».

Марфа отдала крестик Леониду! Почему она отдала нательный крест своего сына какому-то безвестному бродяге, явившемуся к ней в монастырь одетым в рубище и в сопровождении такого же, как сам, бродяги? Но стоит допустить, что в 1605 году сел на русский престол не самозванец, а настоящий царевич Дмитрий, как всё становится ясно.

Так называемый Лжедмитрий до весны 1603 года жил в Гоще, затем пропал, объявившись в Запорожье, где его принял казацкий старшина Герасим Евангелик, последователь ариан. И хотя Лжедмитрий так и не принял арианскую веру, связь с арианами сохранил и в будущем. Когда его войска уже шли на Москву, одним из его отрядов командовал арианин Ян Бучинский. После Гощи Лжедмитрий прибыл в Брачин к православному магнату Адаму Вишневецкому, которому и «открылся».

Вишневецкий давно уже вел тяжбу с московским правительством за часть земель, расположенных по течению реки Сулы. Он приказал челяди оказывать Лжедмитрию царские почести, выделил для него слуг и специальный конный выезд, надеясь, что с его помощью удастся организовать давление на Бориса Годунова.

Но и сам Лжедмитрий, начиная игру с Вишневецким, рассчитывал втянуть магната в войну против Московского государства. У Вишневецкого имелись широкие связи среди татар и казаков, и на это Лжедмитрий делал ставку. Для него поддержка Вишневецкого имела колоссальное значение, и прежде всего потому, что Адам состоял в дальнем родстве с Иваном Грозным. Впоследствии можно было надеяться, что царевича Дмитрия признают и другие. Как покажет ход событий, он не ошибся.

Положение Бориса Годунова в этот период было крайне сложным. Обладавший от природы выдающимися данными государя, желавший стране и народу только добра, он пал жертвой тяжелых обстоятельств. Два подряд неурожайных года привели к катастрофическому голоду. Мор стоял повальный. Годунов, один из богатейших людей государства, чтобы накормить голодающих, открыл совершенно бесплатно свои закрома.

Провинция, узнав, что в Москве дают хлеб, устремилась в столицу! Москву наводнили уголовники всех мастей, ни дня не проходило без смертоубийств и разбоев, и Годунов вынужден был закрыть житницы. Всё – с этой минуты он стал первейшим народным ненавистником.

Лжедмитрий вскоре понял, что Вишневецкий, пусть даже со своими вооруженными отрядами, не в состоянии справиться с Годуновым, что для этого требуется более мощная сила. Ее он видел в лице Сандомирского воеводы Юрия Мнишека, с которым его свели братья Вишневецкие, и перебрался из Брачина в вотчину Мнишека, расположенную неподалеку от Львова.

Хитрый как лис, Мнишек хорошо знал намерения польского короля, давно строившего агрессивные планы по отношению к Москве, и надеялся, что еще больше подтолкнет его в этом направлении. Поэтому заявил Лжедмитрию, когда тот поделился своими планами, что для завоевания Москвы не потребуется ни татар, ни казаков, на которых он так надеется, а помогут ему регулярные польские войска.

Но пока это были только планы. Требовалось главное – аудиенция у Сигизмунда III, и Мнишек приложил все силы к тому, чтобы добиться ее.