– Идём, – сказал он, дёргая цепь. – Пора познакомиться с остальными.

Когда мы шли по коридорам особняка, я смотрела на роскошь вокруг: мраморные полы, старинные картины, хрустальные люстры – и думала о том, что нет клетки страшнее, чем та, что выстлана шёлком. Я задыхалась не от недостатка воздуха, а от избытка страха. Я тонула не в воде, а в чужой ненависти. И я понимала, что самое страшное ещё впереди.

Потому что Ромео Мортеллис только начал свою месть. И я была лишь первой кровавой страницей в этой книге возмездия.

Когда Ромео ушёл, я думала, что останусь одна до утра. Но не прошло и часа, как дверь снова открылась. На пороге стояла женщина – не Исабель, другая. Ниже ростом, с тёмными волосами, собранными в тугой узел, и лицом, которое, казалось, никогда не знало улыбки.

– Идём, – сказала она без приветствия. – Альфа приказал привести тебя в порядок.

Я медленно поднялась с кровати, не понимая, что происходит. Очередная пытка? Новое унижение? Женщина закатила глаза, видя моё замешательство:

– Ты воняешь, – объяснила она грубо. – Кровью, потом и страхом. А у нас острое обоняние. Альфа сказал, что если ты будешь так пахнуть ещё день, кто-нибудь из молодых волков не выдержит и перегрызёт тебе горло просто от раздражения.

Она бросила мне тонкое полотенце и сменную одежду – такую же простую сорочку, как та, что была на мне, только чистую.

– Пять минут на душ. Не больше.

Я машинально взяла вещи, чувствуя странную оторопь. Конечно, я знала, что они оборотни. Моя семья веками охотилась на таких, как они. Отец говорил о них как о животных, опасных, диких существах, не заслуживающих жизни среди людей. Но я никогда не участвовала в охоте. Никогда не видела оборотня вблизи. До сегодняшнего дня.

– Я не сбегу, – сказала я тихо, когда женщина грубо схватила меня за локоть, выводя из комнаты. – Мне некуда идти.

– Не мне ты должна это говорить, – отрезала она. – И не за побег тебя стоит бояться. А за то, что тебя могут разорвать просто потому, что ты – Веласкес.

Я молчала, пока мы шли по коридору. Здесь было тихо – большинство обитателей логова, видимо, отправились спать или ушли на ночную охоту. Только изредка я замечала жёлтые глаза, сверкавшие из тёмных углов – стражи, следившие за каждым моим шагом.

– Ты знала, кто мы такие? – вдруг спросила женщина, когда мы подошли к неприметной двери в конце коридора. – До того, как Ромео забрал тебя?

Я кивнула:

– Знала. Мой отец – охотник. Глава клана охотников, – я сглотнула комок в горле. – Он рассказывал о… вас. О ликанах.

– И что же он рассказывал? – в её голосе зазвенел металл.

– Что вы опасны, – я не стала лгать. Какой смысл? – Что вы убиваете людей. Что вы не можете контролировать свою звериную сущность.

Женщина издала короткий, лающий смешок:

– А что ещё мог рассказать человек, руки которого по локоть в крови наших детей?

Я вздрогнула. Снова эти обвинения. Снова эта история, которую я не знала.

– Я не понимаю, – сказала я тихо. – Мой отец никогда не упоминал о… детях. О семьях. Он говорил только о взрослых особях, представляющих угрозу.

Женщина остановилась и развернула меня к себе, заглядывая в глаза. В полутьме коридора её лицо казалось вырезанным из камня:

– Ты правда не знаешь, что сделал твой отец? Что сделал клан Веласкес?

Я покачала головой, чувствуя, как внутри разрастается странное, тревожное чувство. Что-то большее, чем страх. Что-то похожее на предчувствие ужасной правды.

– Тогда тебе предстоит многое узнать, – сказала она после паузы. – И я не завидую тебе, когда ты это узнаешь.

Она толкнула дверь, за которой оказалась небольшая ванная комната. Старая, но чистая. Душевая кабина, унитаз, раковина. Никаких излишеств, никаких зеркал – видимо, чтобы нельзя было разбить и использовать осколки как оружие.

– Пять минут, – повторила женщина. – Я буду ждать за дверью. Попытаешься что-нибудь выкинуть – пожалеешь.

Она вышла, закрыв за собой дверь, но не запирая её. Я стояла посреди ванной, дрожа от холода и напряжения, и не могла поверить, что мне предоставили такую… человеческую роскошь, как возможность помыться.

Я быстро сбросила грязную сорочку, морщась от боли в ушибленных местах. Моё тело было картой насилия, которому я подверглась: синяки на рёбрах, ссадины на коленях, тёмные отметины на шее, где Ромео сжимал мне горло. И кровь – запёкшаяся, тёмная, въевшаяся в кожу. Моя и моего жениха, смешавшаяся в тот момент, когда пуля оборвала его жизнь.

Я включила воду, и она хлынула – ледяная сначала, потом постепенно теплеющая. Я шагнула под струи, не дожидаясь, пока они станут горячими. Холод обжёг кожу, но я не отстранилась. Эта боль была… очищающей. Настоящей. Моей.

Я стояла под душем, чувствуя, как вода смывает грязь последних дней. Как уносит с собой кровь, пот, слёзы. Но не могла смыть память. Не могла смыть ужас. Не могла смыть осознание того, что моя жизнь закончилась в тот момент, когда Ромео Мортеллис вошёл в церковь и произнёс моё имя.

На полке стоял простой кусок мыла – без запаха, без цвета. Я намылила тело, стараясь не задевать самые болезненные участки. Каждое прикосновение к синякам заставляло вздрагивать. Каждое прикосновение к царапинам – шипеть от боли. Но я продолжала, методично очищая себя, как будто могла смыть не только грязь, но и само чувство беспомощности.

Я мыла волосы, когда дверь распахнулась. Без стука. Без предупреждения. Я вскрикнула, пытаясь прикрыться, но вместо женщины-охранницы в проёме стоял он. Ромео. Его взгляд скользнул по моему обнажённому телу – не с вожделением, а с холодным интересом, как смотрят на лабораторный образец.

– Пять минут прошли, – сказал он ровно.

Я застыла, парализованная стыдом и страхом. Вода продолжала струиться по телу, смывая мыльную пену, но мне казалось, что она не может смыть его взгляд – тяжёлый, оценивающий, пронизывающий.

– Я… почти закончила, – выдавила я, глотая непрошеные слёзы.

Он кивнул, но не вышел. Просто стоял, наблюдая, как я дрожащими руками пытаюсь смыть остатки мыла с волос. Это было хуже пытки – стоять обнажённой перед человеком, разрушившим мою жизнь. Перед хищником, который видел меня не женщиной – добычей.

– Я знаю, что ты не охотилась на нас, – вдруг сказал он, и его голос звучал почти задумчиво. – Я знаю, что ты никогда не держала в руках серебряную пулю. Не стреляла в волка. Не убивала нас.

Я замерла, не понимая, к чему он клонит:

– Тогда почему? – прошептала я. – Почему я здесь?

Ромео улыбнулся – без тепла, без радости. Улыбка, от которой по спине пробежал холодок:

– Потому что ты – самое ценное, что есть у твоего отца. Его гордость. Его наследие. Его маленькая принцесса, которую он хотел выдать замуж за сына главного охотника, чтобы укрепить свою власть.

Он шагнул в ванную, и я инстинктивно отступила, прижимаясь спиной к холодной плитке. Вода продолжала литься, но теперь я её почти не чувствовала. Всё моё внимание, всё моё существо было сосредоточено на мужчине, стоявшем передо мной.

– И теперь ты моя, – сказал он тихо. – Не потому что ты виновна. А потому что он любит тебя так же сильно, как я любил свою семью.

Он протянул руку, и я зажмурилась, ожидая удара. Но его пальцы лишь отвели прядь мокрых волос с моего лица – почти нежно, почти по-человечески. А потом скользнули ниже, к шее, где бился пульс – быстрый, испуганный, как у загнанного кролика.

– Ты боишься меня, – сказал он, и это был не вопрос. – Правильно. Бойся. Потому что я сделаю всё, чтобы Виктор Веласкес чувствовал то же, что чувствовал я, когда держал тело своей беременной жены.

Его пальцы на мгновение сжались на моём горле – не до удушья, но достаточно, чтобы я почувствовала его силу. А потом он отпустил меня и вышел, бросив через плечо:

– Вытирайся и одевайся. Через минуту Лина отведёт тебя обратно в комнату.

Когда дверь за ним закрылась, я рухнула на пол душевой кабины, давясь рыданиями. Вода смешивалась со слезами, уносила их в сток, но не могла унести страх, поселившийся внутри. Страх и что-то ещё – тревожное, болезненное осознание того, что за ненавистью Ромео стоит не просто жестокость. За ней стоит такая же боль, как та, что сейчас разрывала моё сердце.

Я знала об оборотнях с детства. Знала, что они существуют, что они опасны, что они враги. Но никогда не задумывалась о том, что у них тоже есть семьи. Дети. Любимые. Что они могут чувствовать так же глубоко, как люди. Что они могут страдать… как я сейчас.

Это не оправдывало Ромео. Ничто не могло оправдать то, что он сделал со мной, с моим женихом, с моим кланом. Но это заставляло меня задуматься: что, если всё, что я знала о войне между охотниками и оборотнями, было ложью? Что, если мой отец… не был героем, каким я его считала?

Женщина по имени Лина постучала в дверь, выводя меня из оцепенения:

– Время вышло, охотница.

Я поспешно вытерлась, натянула чистую сорочку на всё ещё влажное тело и вышла. Лина окинула меня оценивающим взглядом и кивнула:

– Так лучше. По крайней мере, ты больше не воняешь кровью.

Мы молча вернулись в мою комнату. Перед тем как запереть дверь, Лина внезапно сказала:

– Если хочешь выжить здесь, девочка, забудь всё, что твой отец рассказывал тебе о нас. Всё это ложь. Как и то, что он рассказывал о себе.

Я смотрела на неё, не понимая, почему она говорит мне это. Почему даёт совет, который может помочь мне выжить. Но она лишь покачала головой, словно читая мои мысли:

– Не думай, что мне жаль тебя. Я бы с радостью перегрызла тебе горло, если бы Ромео позволил. Я потеряла троих детей из-за твоего клана. Троих.

И с этими словами она захлопнула дверь, оставив меня в темноте – с чистым телом, мокрыми волосами и душой, полной вопросов, на которые я боялась получить ответы.

Я легла на узкую кровать, свернувшись калачиком, и закрыла глаза. Но сон не шёл. Перед глазами стояло лицо Ромео в тот момент, когда он говорил о своей беременной жене. В его глазах была такая боль, такая чистая, незамутнённая агония, что на миг мне захотелось протянуть руку и коснуться его – не из жалости, а из странного, иррационального желания разделить эту боль. Почувствовать её. Понять.

Но в следующее мгновение я вспомнила, как он убил моего жениха. Как приказал своим волкам растерзать моих соклановцев. Как смотрел на меня – не как на человека, а как на орудие мести.

И я поняла: в этой войне нет невинных. Ни среди охотников, ни среди оборотней. Есть только жертвы. И я была лишь одной из них – пешкой в игре, начавшейся задолго до моего рождения. Игре, правила которой я только начинала постигать.

Я засыпала с этой мыслью, чувствуя, как по щеке катится слеза – последняя на сегодня. Но не последняя в этой истории, которая только начиналась.

Глава 7

Дверь открылась без предупреждения, как и всё в этом доме – резко, жёстко, без права на подготовку. Я успела только сесть на узкой кровати, вжимаясь спиной в холодную стену. Даже не помню, спала ли я этой ночью. Время превратилось в вязкую, мутную субстанцию, в которой я тонула, как муха в янтаре – живая, но застывшая навсегда.

Николо стоял в дверном проёме – высокий, с седыми висками и глазами цвета старого золота. Эти глаза смотрели сквозь века, словно видели сотни таких, как я – сломленных, потерянных, запутавшихся в паутине чужой мести.