– В который из сосудов вы желаете поместить дополнительный объем магии?

– В браслет, – ответила она. – Моей матери пригодились бы несколько лишних заклинаний.

Хорошо затверженная ложь. Рен свыклась с ней, как с поначалу неудобной, но потом разношенной обувью. Ее мать уже долгие годы не брала ни окли из своего магического вспоможения. Чиновник не стал задавать дальнейших вопросов. Он обернулся и отдал магические сосуды посыльной – девочке-подростку, и та исчезла за дверью, отделяющей контору от хранилища магии. Рен успела разглядеть ряды какого-то оборудования, отдаленно напоминавшего перегонные кубы химической фабрики. Обширное помещение было окутано вырывавшимися из аппаратов парами. Рен до сих пор не могла привыкнуть к мысли, что вся расходуемая городом магия добывалась из-под земли. Она хорошо знала прошлое своей страны, выучила все основные даты еще к экзаменам за первый семестр, могла на память сказать, в каком году первые дельвейские переселенцы высадились на этом континенте, помнила, как звали женщину, сотворившую первое в истории их народа заклинание, и тех магов, которые придумали процесс переработки сырой магии в ее более рафинированную форму, пригодную для раздачи населению. И еще в школе им рассказывали о четырех кораблях, на которых самые предприимчивые из дельвейцев отправились вдоль восточного побережья на север и в итоге основали поселение, впоследствии ставшее Катором.

Она также ознакомилась со всеми современными теориями – включая самые экстравагантные – об источниках и способах переработки магии. Один автор утверждал, что под городом находятся бесконечные залежи магии и что пять богатейших домов создали ее искусственную нехватку, чтобы контролировать население города. Другой заявлял, что запасы магии практически исчерпаны и что цивилизация неминуемо разрушится, когда они окончательно истощатся. В Бальмерикской академии у Рен была возможность понаблюдать за отпрысками этих богатейших домов, и на основании этих наблюдений она пришла к выводу, что, скорее всего, правдивой является версия с искусственной нехваткой магии.

Тяжелая дверь закрылась с глухим стуком – посыльная девочка исчезла в недрах пункта переработки магии с двумя ее самыми ценными предметами. Рен задумалась, какое лицо состроил бы канцелярист, – который сейчас едва на нее смотрел, – если бы узнал, сколько заклинаний вплетено в физическую структуру этих сосудов; сколько времени она потратила на то, чтобы отточить до совершенства необходимые для сотворения заклинаний позы, словесные формулы и интонации.

Для него я всего лишь очередной маг на пособии.

– Вы можете отойти в сторону и подождать. Она скоро вернется.

Рен встала, куда было сказано, и ощутила холодок в затылке – как будто далекое, сказанное шепотом проклятие. Она всегда именно на этом месте дожидалась, когда ей вернут магические предметы, и знала, что узкая прямая улочка, видимая в окне за ее спиной, ведет к тому месту, где ее жизнь изменилась навсегда. Каждый раз она старалась не обернуться – и каждый раз оборачивалась. В контору зашла тетя Слоун, и Рен посмотрела в окно.

Вдалеке улица выходила к мосту через канал – тогда он был еще не совсем достроен. Отец повернулся и помахал ей рукой. А вот деревянная скамейка, на которой Рен его дожидалась. Иногда она не могла поверить, что это та же самая скамейка и стоит она на том же самом месте, – ей казалось, она переносит ее в реальный мир из собственных воспоминаний. И затем она вновь услышала грохот осыпающихся камней, увидела, как он обернулся в последний раз и полетел вниз. В это мгновение ее прежняя жизнь закончилась навсегда.

– Это ваши?

Девочка возвратилась и протягивала ей ее магические сосуды. Рен всегда воображала, будто после наполнения магией их внутреннее, едва заметное свечение усиливалось, но на самом деле, естественно, они оставались прежними. Она взяла сосуды, и посыльная вернулась на свое место позади канцеляриста.

Выйдя на улицу, Рен посмотрела на людей в очереди. Они терпеливо ждали. Они наполнят свои магические сосуды и будут произносить заклинания для облегчения боли в пояснице, для бодрости перед очередным тяжелым днем. Тетя Слоун приправляла магией свои супы. Другие развлекали внуков магическими сюрпризами и фокусами. Рен им почти завидовала: посредством магии они просто скрашивали свои дни, а она употребит скудное магическое вспомоществование на разработку совершенно новых заклинаний, стараясь произвести впечатление на людей, которых, казалось, уже ничто не могло впечатлить.

В последний раз оглянувшись на очередь, Рен засунула свой магический жезл в петлю на поясе и пошла прочь.

2

Нижний город делился на два десятка околотков.

Рен выросла на улице Степфаста, к северу от городского рынка. Эта улица навсегда осталась ее домом, несмотря на то что последние четыре года она жила в кампусе Бальмерикской академии. Оставив в стороне стекающихся к рынку людей, она вышла на улицу, которая вела к дому, где жила ее мать. Это было мрачное здание из голого красного кирпича, и только яркие разноцветные двери указывали на то, что оно обитаемо. Она направилась к светло-голубой двери в его дальнем конце. Ржавые петли заскрипели – Рен показалось, что даже громче, чем всегда. Повернув направо и поднявшись по лестнице на второй этаж, она очутилась перед распахнутой настежь квартирой матери.

– Как беспечно с твоей стороны, мама… – пробормотала она себе под нос.

Внутри было тихо. Рен оказалась в кухне, которая одновременно играла роль столовой и гостиной. Вдоль одной ее стены тянулись полки, а ближе к углу стояла древняя плита. У окна – раскладной обеденный стол, за которым в семье Монро проходила абсолютно каждая трапеза. Шаг влево – и вот ты уже в гостиной, где тебя встречают диван со сшитыми матерью подушками и низкий столик, сделанный отцом. На столе три немытые чашки из-под чая – не признак того, что недавно приходили гости, а, скорее, свидетельство хода времени. Сколько чашки стояли там в неподвижной тишине, можно было примерно определить по цвету оставшихся на дне каждой из них чайных пакетиков.

Рен принялась за работу. Поправила подушки. Вымыла чашки. Сложила разбросанную одежду в аккуратную стопку. Затем пришел черед тонкого воздействия. Она всегда старалась тратить на улучшение материнского быта максимально возможное количество магии, с тем условием, чтобы ее хватало на выполнение практических заданий и самостоятельную магическую работу в академии. Еще на первом курсе она основательно познакомилась с заклинаниями длительного действия и с тех пор применяла их во всех уместных случаях – ведь они позволяли экономить несколько лишних окли.

Очистительное заклинание боролось с плесенью, нередкой в сырых, плохо освещенных домах Нижнего города. Магическая замазка на оконных рамах и дверных косяках защищала от сквозняков и вредных насекомых. Эти заклятия еще висели в воздухе – Рен чувствовала их едва заметные контуры и почти не ощутимый запах, – но за месяц, прошедший с ее последнего визита, они основательно выдохлись и в значительной мере утратили свою полезность.

Подновить их – это как будто вымыть пыльную бутылку и наполнить ее чистой водой. Рен сотворила все положенные заклинания и по их краям, наиболее подверженным износу, проложила собственную формулу долговечности – и та немедленно вплелась в магическую ткань, крепко соединив вместе ее разрозненные куски. Рен вытерла пот со лба, и тут в одной из двух дверей, выходивших в кухню, показалась ее мать. Она ночевала не в своей спальне, а в спальне Рен.

– А, первое число, – сказала она без предисловий. – Чуть не забыла. Чаю хочешь?

Агнес Монро была невероятно красивой женщиной. В течение многих лет жизнь всеми способами пыталась подточить ее тело, но она носила отметины тягот и страданий словно кольчугу. У нее была темная загорелая кожа – на тон темнее, чем у Рен. Из-за работы на пристани, на ярком солнце, с шеи у нее не сходили веснушки. Она часто таскала ящики с рыбой, и от этого ее руки стали худыми и жилистыми. Заметные морщины, прорезавшиеся в углах губ, говорили о том, что она часто смеялась – по крайней мере, в прошлом, когда у нее были поводы для улыбки.

– Нет, спасибо, – сказала Рен. – Опоздаю на лекцию. Как работа?

– Как работа. А как у тебя дела? Как собеседования? Нарисовались какие-то перспективы?

Мимоходом поцеловав Рен в щеку, ее мать направилась к плите, чтобы поставить чай. Рен глядела, как она разжигает огонь, и у нее крутило живот. Весь смысл поступления в Бальмерикскую академию состоял в том, чтобы по ее окончании – или даже еще во время обучения – поступить на службу в один из великих домов.

В Каторе царила жесткая социальная иерархия, и Рен была обязана встроиться в эту систему, если хотела чего-то добиться в жизни. Учиться ей оставалось всего ничего – год с небольшим, – и, вообще говоря, в прошлом семестре она должна была пройти множество собеседований и на деле показать вербовщикам, почему у нее по всем предметам такие высокие оценки. Но интерес к ней проявляли только малозначительные каторские семейства.

До вчерашнего дня.

Ее куратор оставил записку в холле общежития. У Рен на сегодня назначено собеседование с домом Шиверинов, но до тех пор, пока место не окажется у нее в кармане, она не собиралась рассказывать об этом матери. Ложная надежда согревает сердце только для того, чтобы обжечь его еще более нестерпимым холодом, – и кому это знать, как не Агнес Монро.

– Ничего достойного упоминания.

Мать поставила кружку на стол.

– Да что же это такое. Ты лучшая на курсе.

– Строго говоря, пятая.

– Пятая, – повторила мать. – Среди нескольких сотен. Это притом, что их родственники, в отличие от твоих, оказывают им неограниченную поддержку.

Рен не любила, когда ей напоминали о ее академических достижениях, – хотя в данном случае мать была совершенно права. Самые старые семьи осели в Каторе примерно шесть поколений назад. Ее отец и мать покинули южную часть Дельвеи, когда им было по столько же лет, сколько сейчас Рен. Как и многих других, их привлекли сюда те возможности, которые давал приезжим быстро растущий и развивающийся город. Катор вырос на месте нескольких более ранних поселений и за несколько десятилетий превратился в настоящую столицу торговли и магии. Бывало, отец рассказывал, как они впервые увидели город – с моря, со стороны гавани. «Мы были очень молоды, смутно мечтали о чем-то, но сами не знали о чем», – говорил он. Рен видела, к чему привели их мечтания: к непосильному труду и вечному отсутствию средств к существованию. А как только отец попытался потребовать от этого города чего-то большего, тот уничтожил его.

– Мама, я делаю все, что могу.

– О, моя хорошая, я знаю. Я злюсь не на тебя, а на них. На всю эту несправедливость. Понимаешь, поэтому я и отказалась от магии. Мы обсуждаем это на наших встречах. Это называется невынужденная зависимость. Всякий раз, применяя магию, мы усугубляем свою зависимость от системы, которую они выстроили для нас…

Рен все это уже слышала – и знала, что ей не следует с утра пораньше вовлекаться в дискуссию о «них», потому что и для нее, и для Агнес Монро эта дискуссия всегда заканчивалась только одним: болезненными воспоминаниями о смерти отца Рен. По этой дорожке они сейчас не пойдут. Рен никогда не подвергала сомнению решение матери отказаться от магии и в целом разделяла ее презрение к аристократии города, но старалась смотреть на царящие в Каторе неравенство и несправедливость трезвым аналитическим взглядом, – а мать быстро скатывалась к расхожим теориям заговора элит и ничем не подкрепленным домыслам.

– Я четыре года доказывала всем вокруг, что я кое-чего стою. Мои усилия принесут результат. Беспокоиться не о чем.