– Вскоре после замужества. У меня был цветочный магазин на центральной улице. Возле аптеки. Сейчас помещение пустует и довольно давно выставлено на продажу. Да вы, наверное, не обратили внимания.

– Отчего же. Я знаю дом, о котором идет речь.

– Когда я приехала сюда, в городе не было ни одного цветочного магазина, и я подумала, что разумно было бы открыть такой. Да вы и сами знаете – всегда кто-нибудь рождается, умирает или играет свадьбу.

– Да, это прибыльный бизнес, – сказал он.

– К тому же на тот момент я не знала, куда себя деть. Хотела сразу забеременеть, но не вышло, так что… – Она махнула рукой, не желая продолжать. – Я умирала от скуки. Я ведь была пришлой и мало кого знала, а те, кого знала, уже имели детей. Джеймс работал в фонде, получал приличное жалованье, но ведь лишние деньги никому не помешают. И я решила взять в аренду помещение. Пошла в банк, взяла кредит, заплатила аренду вперед за три месяца. Джеймс не стал противиться, но и не проявил особого интереса, полагая, что я сама откажусь от этой идеи. Ему не нравилось, когда я занимаюсь чем-то другим, кроме как глажу его рубашки или варю для него картошку. У него прибавилось дел – он стал больше заниматься политикой, задерживался на совещаниях, и все такое. – Она притушила в пепельнице сигарету. – На своем бизнесе я не обогатилась, но на мои деньги был куплен участок, на котором и построили этот дом.

– И что же произошло потом? – спросил он.

– Джеймса выбрали в городской совет, появилось больше денег, и он решил, что нам теперь не нужен этот магазинчик. Помню, как он поднялся утром ко мне в комнату. Я лежала в постели. Он взял из кроватки Орлу, обнял ее и сказал, что переуступил аренду Марку Карру, тем самым сделав мне большое одолжение. А я тогда только и думала о том, как бы поскорее вернуться на работу. Пять лет строишь бизнес, а потом у тебя его так запросто отнимают. Марк открыл там сувенирную лавку с местными поделками для туристов. Прогорел меньше чем за год.

– И вы сожалеете о своем выборе?

– Надо было сильнее сопротивляться, но я тогда была вымотана, еще не оправилась после родов.

– Нет, я не об этом. Вы ведь остались дома, заботились о детях. Занимались самым важным делом, которое только может быть на свете.

Она вздохнула.

– Я оказалась бы не первой мамочкой, которая отправилась работать. Но я обожала свою дочь. Я хотела обеспечить ее всем, чем только можно.

– Вы дали ей нечто более ценное – свое присутствие, любовь и ласку. Вы полностью отдались своему материнскому призванию, вместо того, чтобы…

– …поступить как Коллетт Кроули?

Он вытащил из пачки сигарету и снова затолкал ее обратно.

– Порою ко мне приходят за советом, и…

– Уж ей он точно понадобится. Вы первый раз с ней повстречались?

– Да. Когда я приехал сюда, она уже вышла из общины.

– Господи, а ведь она хороша, – сказала Иззи. В ее тоне сквозили завистливые нотки.

– Порою человеку важно услышать, что он прощен. И он тоже должен уметь себя прощать.

– Неужели все так просто? То есть бросила мужа и детей, убежав с женатым человеком, а для оправдания всего-то нужно почитать Евангелие на мессе? Супер. Возьму на вооружение.

– Я не знаю подробностей, что она там такого сделала, а чего не сделала. Я просто знаю, что эта женщина…

– Я вас умоляю. Просто мне кажется, что некоторые ведут себя как хотят, и им все сходит с рук.

– Вы так действительно думаете? – спросил он.

Она уронила руки на стол, словно ее вдруг покинули силы.

– Эта женщина потеряла ребенка, – сказал он. – Такое невозможно пережить.

– Я и не говорю, что она не страдала, – ответила Иззи.

– А по-моему, хорошо, что она вернулась. Артистичные, музыкальные люди – большая ценность для сообщества. Я слышал, что она многим тут занималась. Состояла в хоровом, драматическом кружках. И вот что она мне принесла. – Он вытащил из внутреннего кармана сложенный лист бумаги и развернул его. – Она хочет, чтобы я опубликовал это в приходской газете.

Он видел, как расширились ее глаза.

– «Писательский кружок, – прочитала она вслух. – Хотите открыть в себе творческий потенциал, воспользовавшись силой слова? Поработайте с профессиональным писателем Коллетт Кроули и осуществите свои амбициозные планы. Может, вы хотите написать роман или издать стихотворный сборник? Пообщайтесь с другими творческими людьми, послушайте конструктивную критику, погрузитесь в писательское мастерство. Продолжительность мастерских – девяносто минут, стоимость – восемь фунтов. Занятия начнутся в среду, десятого октября, в половине восьмого вечера и будут проходить в городском общественном центре». – Иззи подняла на него глаза. – Что еще за мастерские?

– Думаю, просто занятия. Очень полезное дело для города, особенно учитывая, что скоро зима. Людям будет чем заняться.

– И вы думаете, что они придут?

– Коллетт определенно очень талантливый человек. Ее книги где только не выходили.

– Я понимаю, что она талантлива, только…

– Только – что? – спросил он. – Может, и вам стоит попробовать.

– В самом деле? А вы придете?

– Нет, священники не могут присутствовать на подобных мероприятиях – только народ отпугивать. Люди не смогут до конца раскрыться и быть честными. Это как явиться на причастие, а там нет решетчатого оконца.

Услышав хруст шин по гравию, он выглянул в окно.

– Кто там? – Иззи вернула ему страницу с текстом.

Он видел, как перед домом останавливается старый серебристый «Форд Эскорт» миссис Маллон.

– Да что ж такое! – сказала Иззи и поспешила в коридор.

Миссис Маллон вышла из машины, и через несколько секунд с заднего сиденья выбрался мальчик в анораке с натянутым на голову капюшоном и школьным рюкзаком за плечами. С крыльца послышались голоса, но отец Брайан не мог разобрать слова. Затем хлопнула дверь, и, легонько подталкиваемый в спину матерью, на кухню вошел Найл. Он взглянул на отца Брайана из-под капюшона: лицо опухло от слез, вид растерянный, а под глазом красовался синяк.

5

Иззи сидела в машине, уставившись на герб графства на здании городского общественного центра. По крайней мере она полагала, что этот герб принадлежит Донеголу. Она никогда прежде не разглядывала столь близко этот щит с зелеными и золотистыми полосками, потрепанную птицу на его верхушке, красный крест посередине и латинскую надпись^[6] на развернутом свитке – одному Богу известно, что там написано. Направляясь на машине в эту сторону, она полагала, что проедет мимо, вывернет на главную дорогу и направится домой. Откроет буфет, где с прошлой зимы лежат альбомы и наполовину израсходованные тюбики с краской, и закинет туда купленные сегодня днем в газетном киоске блокнот и ручку. Но домой ехать не хотелось, и ей больше некуда было пойти, кроме как на семинар.

Когда Джеймс вернулся из Дублина, она продолжала играть с ним в молчанку. Утром залеживалась в постели, поджидая, когда он уедет на работу. Под вечер, оставив в духовке ужин для Найла, она уезжала из дома еще до возвращения Джеймса. Летом, когда они ссорились, разминуться было не трудно. День был длинным, и можно было до самой темноты играть в гольф или отправиться на Лох-Эске^[7], часами гулять по лесу, отмахиваясь от мошкары. Но чаще она парковалась в Маунтчарльсе^[8], сидела в машине и читала под включенное радио. В такие вечера она всегда могла продлить удовольствие на часик-другой, глядя вдаль, наблюдая, как море с небом истекают закатной кровью. Джеймс легко пугался, и ей доставляло удовольствие думать, что он обязательно начнет себя накручивать – то ли она разбилась на машине, то ли уехала от него или утопилась в приливной волне. Но всякий раз она не доводила дело до апогея, включая двигатель и возвращаясь домой.

Зимними же вечерами перекантоваться на улице было сложно. А поскольку она не хотела видеться с мужем, приходилось посещать неинтересные занятия. Однажды она записалась в кружок по вязанию, где другие женщины были старше ее лет на двадцать. Иззи вязала вместе со всеми предметы одежды, которые никто из ее семьи не станет носить. Потом она отсылала джемперы сестре, проживающей в Гэлвее^[9], чтобы та доводила их до ума. Занятия по письменному творчеству ей были интересны хотя бы тем, что она сможет подзадорить Джеймса. Одно дело рисовать пейзажи и натюрморты, а вот за словами труднее спрятаться, и Джеймс будет гадать, что же такого она могла выплеснуть на бумагу.

Иззи потянулась к ключу зажигания, но убрала руку. Оглянулась: машин на парковке было не так чтобы много, аншлага не будет, но она точно будет не одна, так что если ей не понравится, можно будет спокойно извиниться и уйти.

Она толкнула дверь, и вся деревянная коробка содрогнулась. Бóльшую часть здания занимал концертный зал. Помещение с низкими потолками, в дальнем конце – сцена, на которой при ее появлении стихла благостная беседа. Присутствующие сидели кружком при свете вмонтированных в пол светильников, при этом самый дальний угол оставался в тени. Иззи направилась к сцене, слыша, как стучат ее каблуки о деревянные доски. Стульев было десять, а занято всего половина. Увидев Иззи, Коллетт расплылась в улыбке.

– Привет, Иззи, – сказала она.

– Привет, Коллетт, – ответила та.

– Садитесь где хотите, сегодня такая возможность имеется.

Иззи опустилась на красный пластиковый стул и вытащила из белой холщовой сумки тетрадь и ручку.

– А я как раз рассказывала, что директор попросил нас прибраться за собой. Завтра тут будет проходить розыгрыш лотереи. Как видите, сегодня мы не очень удобно устроились. Надеюсь, что на следующей неделе у нас появятся столы и что включат зимнее отопление.

Иззи оглядела присутствующих. Эйтне Линч, Фионнуала Данливи, Томас Петтерсон и Сара Конноли, единственная не местная. Иззи не была с ней знакома, но ей несколько раз указывали на нее как на жену Тони Коннолли, отельера, владеющего гостиницами по всему северо-западу. И всякий раз Иззи поражалась, какой у этой женщины насупленный вид. Она знала, что некоторые сторонились Коллетт и ни за что бы не пришли сюда. С другой стороны, можно прийти хотя бы из любопытства – чтобы поглазеть на нее и передать по эстафете все грязные подробности.

– Сегодня, – сказала Коллетт, – мы просто познакомимся друг с другом, обсудим, каким видом письменного творчества занимаемся, как пытаемся усовершенствоваться и чем мы можем заняться на протяжении следующих нескольких месяцев. Пожалуй, начнем с нескольких упражнений.

Коллетт положила ногу на ногу, сцепив руки замком на коленях. На ней длинная юбка, поднятые рукава пузырятся на предплечьях, оголенные руки белеют в темноте. Какая горделивая осанка и какое выразительное лицо – Иззи в жизни не видела более уверенного в себе человека.

Кашлянув, Томас Паттерсон сказал:

– Вы употребили очень интересное слово, Коллетт. Упражнения. Не расскажете, что под этим подразумевается?

Врач на пенсии, проживший в Ардглассе всю свою жизнь, Томас был известен своей артистической жилкой. Он был фотографом-любителем и снимал город на протяжении нескольких десятилетий. Устраивал персональные выставки, на которых местные почитали своим долгом присутствовать. Прежде Томас был их семейным врачом, и Иззи всегда считала его приятным человеком. Впрочем, как любой ученый муж, привыкший к аудитории, он говорил с некоторым нажимом и довольно напыщенно.

– Видите ли, Томас…

– Просто когда я слышу слово «упражнение», на ум сразу приходит аэробика или ритмическая гимнастика, от которых учащается пульс.

– Томас, упражнения, о которых идет речь, вовсе не…

– Но это же не быстрая ходьба или что-то вроде этого?