Бухта Донегол (страница 7)
Найл с Джеймсом ушли, и Иззи осталась одна на кухне, прислушиваясь к тихой говорильне по радио, урчанию холодильника и тиканью настенных часов. В остальном в доме стояла абсолютная тишина, существуя отдельно и сама по себе, словно комната, в которую можно войти. Блокнот Иззи лежал перед ней на столе. Она погладила пальцем холодную гладкую обложку, открыла блокнот и прочитала накорябанные накануне вечером строчки, непонятные никому, кроме нее самой. Прочитала и захлопнула блокнот.
6
Донал был обескуражен дружелюбием Коллетт – широкая улыбка на лице, распахнутый навстречу взгляд.
– Здравствуйте, Донал. Проходите, – сказала она.
Он заколебался – непонятно, кто тут гость, а кто хозяин.
– Просто решил поздороваться, – сказал он, – и отдать вам это. Его по ошибке бросили в наш почтовый ящик. – Он протянул ей серый конверт из мраморной бумаги с дублинским штемпелем. Она взяла его обеими руками, улыбка исчезла с ее лица.
– А я как раз хотела попросить вас кое-что вынести, – сказала она, указывая на пространство за дверью, где, прислоненные к стене, стояли четыре части разобранной детской кроватки. – Я уже несколько раз передавала через Долорес.
Он взглянул на разобранную кроватку. Она даже сложила в пакет все болтики и приклеила его к боковине скотчем.
– Можно было не утруждать себя, – сказал он. – Я просто оттащил бы ее в гараж.
– Ничего страшного, мне это не составило труда, – сказала она. – Просто она занимала много места в спальне, а здесь очень компактно уместилась.
Да, только теперь ему будет неудобно все это оттаскивать. К тому же он сердился на Долорес за то, что та совершенно ничего не рассказывала про их новую арендаторшу. А когда он упомянул, что отнесет ей письмо и заодно поздоровается, Долорес молча отвернулась к раковине и начала усиленно отскребать противень.
Коллетт переехала сюда уже как две недели, а он все время откладывал свой визит. По припаркованной у коттеджа машине он знал, когда она находится дома, а, завидев его на улице, она всегда приветственно поднимала руку. Но он имел о ней только смутное представление: какая-то творческая личность, замужем за богатеньким рохлей. Живут порознь. Вот и все, что он знал. И было непонятно, почему она поселилась в его коттедже. С другой стороны, дом пустовал бы до лета, а в свете наметившегося ребенка деньги не помешают.
– Я сейчас подгоню машину, – сказал он, – и махом отвезу все в гараж.
Но он видел, что она его не слушает. Устроившись за столом, она вскрыла конверт и погрузилась в чтение письма. Конверт лежал на клеенке – как оказалось, она купила новую клеенку с желтыми грушами. Она подлаживала тут все под себя. К холодильнику магнитиками прижаты фотографии, везде – на стульях и на посудном шкафчике – валяются книги. Пожалуй, помещение не помешало бы проветрить от сигаретного дыма, а пол – подмести. Возле мусорного ведра стояли пустые винные бутылки.
По комнате пронесся холодный сквозняк, и конверт заскользил по клеенке.
– Как у вас с отоплением? – спросил он, подойдя к металлическому радиатору и потрогав его рукой. Холодный. Радиатор висел под окном, выходящим на залив. Стояла высокая вода, и волны докатывались почти до песчаных дюн: они выплескивались на берег, стараясь захватить его, а потом обессиленно отступали.
– Никогда не надоест смотреть на это, правда? – сказал он.
– Что? – переспросила она, откладывая письмо. Она уже положила босые ноги на стул, и ее длинная шерстяная юбка соскользнула, обнажив голени. Кончиками пальцев она дотронулась до нижней губы, словно это было хранилище чего-то очень нежного и сокровенного.
– Вид из окна. Никогда не надоест смотреть.
– Совершенно с вами согласна, Донал.
– Плохие новости? – спросил он и тотчас же об этом пожалел. Он присел на корточки и крутанул вентиль на радиаторе.
– Не хотите чаю, Донал? – спросила она, поднявшись и подойдя к кухонному шкафчику. Сверкнули белые ноги, запачканные пятки, и он вспомнил, где видел ее прежде. На том дурацком рождественском представлении, на которое все обязательно должны были прийти и еще заплатить пять фунтов за видеозапись. Его дочь исполняла тогда танец снежинки с сонмом других снежинок, а в конце Коллетт вывела детей на сцену. И она была босая. Он подумал тогда, что она просто хочет сравняться с ними по росту, но и без обуви она казалась очень высокой. Это был очень эксцентричный поступок. Когда они ехали домой в машине, Долорес сказала: «Имея столько денег, Шон Кроули мог бы купить ей обувь».
– Я не буду пить чай, Коллетт, – сказал он. – Стравлю воздух в батарее и поеду.
– Простите?
– Радиатор не греет. Нужно спустить воздух.
– А. Да, конечно, – сказала она.
– Вы что, не заметили, что батареи не греют?
– Нет. Я их и не включала.
– Но скоро они вам понадобятся. У вас не найдется какой-нибудь тряпки?
Она принесла ему кухонное полотенце, и он обернул его вокруг трубы над полом. Крутанул вентиль, и на полотенце капнуло немного масла.
– Сейчас проверю вторую батарею и уйду, – сказал он.
– Спасибо, Донал.
Он подошел к двери в спальню.
– Вы не возражаете?
– Нет, конечно. Заходите, – сказала она.
Постельное белье переплелось в косу, простыня на резинке слетела, обнажив пожелтевший матрас. На полу – высокая стопка книг, превращенная в прикроватный столик с пепельницей наверху, в которой подобно червячкам свернулись два окурка. Комната в таком же беспорядке, как и у его Мадлен: из ящиков вываливаются предметы одежды, комод заставлен всевозможными спреями и флаконами. Там же стояло дерево для украшений, с которого свисали браслеты и ожерелья. Он дотронулся до серебряного браслета, тот тихонько звякнул и закачался. Окно в спальне выходило на их дом. Сквозь отсвечивающие стекла невозможно было разглядеть внутреннюю обстановку, и создавалось впечатление, что в доме никто не живет. Он чувствовал, что она смотрит на него, но, когда обернулся, она продолжала читать письмо.
Стравив воздух в батарее, он вернулся на кухню. Она сидела за столом, ее длинные волосы разметались по спинке стула. Она подобрала их рукой, сдвинув набок, и он увидел мягкий изгиб плеча. То был странный жест: так отодвигают занавеску, желая выглянуть наружу. Рука ее замерла и осталась лежать на волосах, голова наклонена вниз.
– Как поживают ваши дети, Донал?
Этот вопрос прозвучал столь прямолинейно, что он было подумал – уж не в курсе ли она о беременности Долорес? Но нет, ведь живот еще практически не видно. Может, Коллетт как-то догадалась? И ожидает, что он похвалится этим?
– С детьми все прекрасно, – ответил он.
– Я знаю только Мадлен. Она участвовала в постановке, которую мы готовили в городском центре. Она тогда была еще совсем маленькой, и у нее был такой дивный высокий голос.
– Они танцевали танец снежинок, – сказал он.
– Совершенно верно.
– Ну да, – сказал он, вытирая руки о полотенце. – Теперь ей тринадцать, и она уже не такая лапочка.
– О! – Коллетт отпила из чашки, широко раскрыв глаза. – Так она у вас бунтарка, Донал?
– Можно сказать и так.
– Нужно беречь наших бунтарей и бунтарок, потому что в итоге именно они и будут нас защищать. По крайней мере, я на это надеюсь, – сказала она. – У меня тоже есть свой бунтарь, мой средний сын Барри. Мы отправляли его в школу-пансионат в Дублине, но его оттуда выгнали. Теперь учится в школе Святого Джозефа, потому что это единственное место, где его согласились принять.
– Меня эта школа вполне устраивала.
– Я вовсе не хочу принизить ее, Донал. Школа отличная, и спасибо, что его приняли. Просто мы хотели, чтобы он пожил вдали от дома и научился независимости. И дисциплине. Меня-то он совсем не слушает. Знали бы вы, как он меня ненавидит. Просто непостижимо, в нем столько гнева, и он весь направлен на меня.
На губах ее заиграла экзальтированная улыбка. Она закрыла глаза, а когда открыла, то уже выглядела как обычно.
– Вот как обстоят дела, – продолжила она. – Но он не всегда будет меня ненавидеть, просто у него период такой. Представьте только всю эту энергию, но не обращенную в ненависть.
Он не знал, что ответить, но было очевидно, что она и не ждет от него никакой реакции. Взгляд ее был устремлен на раскрытую книгу, лежащую обложкой вверх. Ее пальцы снова были на губах, на этот раз закрывая весь рот, словно она велела себе молчать.
– Он был у нас в экзаменационных билетах, – сказал Донал.
– Кто?
– Йейтс[10]. – Он кивнул в сторону книги. – В школе Святого Джозефа мы изучали не только столярное или токарное дело.
– Простите, если обидела вас, Донал. Я не хо-тела…
– Это ведь он написал «Озерный остров Иннис-фри».
– Совершенно верно. – Она взяла в руки книгу. – Я много читаю Йейтса. Несчастная, потерянная душа.
– Это же он был влюблен в Мод Гонн?
– Был без ума от нее, – сказала Коллетт. – А когда она его отвергла, то он попытался завести роман с ее дочерью.
– Господи. Чертовы протестанты, ну никакой им нет веры.
Эти слова вызвали у нее улыбку, и по его телу разлилось тепло. Он опустил глаза, чувствуя, как пылают щеки.
– Пойду подгоню фургончик и вывезу кроватку, – сказал он.
– Очень вам благодарна, Донал.
Он вышел на улицу. Проходя мимо окна, он видел, что она снова взяла письмо и стала читать его более внимательно, шевеля губами. Все время, пока он был там, она думала только об этом письме. И пока он ловил взглядом каждое ее движение, она даже ни разу на него не взглянула. Ему так хотелось развернуться, войти в кухню, встать позади нее и намотать на кулак ее волосы. Он хотел ее внимания.
7
Коллетт взглянула на букет через зеркало заднего вида. Головки цветов – экстравагантное сочетание желтых роз, эвкалипта и гипсофил – мягко покачивались на ходу. Утром она съездила за ними в Донегол и заодно заглянула в винный магазин при супермаркете Ардгласса[11]. Ее частые визиты туда не остались без внимания миссис Дохерти. Всегда суровая и замкнутая, в прошлый раз она с такой неохотой и медленной сосредоточенностью пересчитывала деньги, что Коллетт уж было подумала, что совесть не позволит ей произвести акт купли-продажи. Но, конечно же, деньги миссис Дохерти взяла, а Коллетт, со своей стороны, решила, что, пожалуй, лучше тратить остатки отложенных денег в другом месте.
Сворачивая на центральную улицу Ардгласса, она сосредоточилась на дороге. Слева по тротуару шагала группа мальчишек в темно-синей форме школы Святого Джозефа – плечи опущены, руки засунуты в карманы, движения синхронные, как у стайки рыб. Подъехав ближе, в центре группы Коллетт заприметила своего сына. Бросила взгляд на часы на панели – до большой перемены оставалось минимум полчаса. Наверное, они направлялись на аллею возле небольшого кафе, где обычно покуривали школьники. Проехав вперед, она притормозила возле тротуара и, глянув в зеркало, едва узнала своего сына. На лице его играла лукавая, вороватая улыбка.
Ребята прошли мимо, и она опустила стекло и тихонько позвала:
– Барри!
Она медленно тронулась с места, чтобы не отстать, и снова крикнула:
– Барри Кроули, я знаю, что ты меня слышишь.
Один из мальчишек толкнул Барри в бок и кивнул в сторону Коллетт. Отделившись от остальных, он подошел к машине.
– Что тебе надо? – сказал он.
У него была новая прическа – длинная, рваная, с падающей на глаза челкой. Прямо как один из братьев Галлахеров[12], которыми все теперь заслушиваются.
Она остановила машину.
– Барри, что ты тут делаешь?
– А тебе-то что?
– Немедленно возвращайся в школу, а то позвоню отцу и скажу, чем ты тут занимаешься.
– Как будто он тебя послушает.
– Барри, что ты сделал со своими волосами?
И тогда он наклонился к ней, словно собираясь просунуть голову в окно, в уголках губ собралась слюна. Он положил руки на оконный проем, и она увидела грязные полукружья под его ногтями.
– А пошла ты, старая шлюха, – сказал он и пошел прочь.