Когда Кейлен произнес его имя, Арден впервые услышал его за последние три года. Ему часто снились сны или воспоминания о прошлом, и в них родители называли его тем именем, которое дали при рождении, но наяву, вслух, его никто не произносил. Он знал, что никогда больше не увидит свою семью, никогда не услышит своего первого имени. После принятия Печати он с этим смирился.

Глядя на оранжево-красное небо, Арден прижал руку к Печати, вплавленной в грудь, которая, как и всегда, оставалась холодной даже сквозь рубашку. Он не убирал руку до тех пор, пока не послышались шаги – вероятно, Лирина, пришедшего обсудить выступление Каллинвара. Печать Ардена все еще издавала легкое гудение после окончания его речи. Слова Гроссмейстера зажгли огонь даже в рыцарях, еще совсем недавно яростно протестовавших против поиска союзников. Каллинвар изменился, словно стал другим человеком. Он всегда был сдержанным и спокойным. Но в Зале совета Арден увидел горевшую в глазах Гроссмейстера холодную ярость.

– Я приняла Печать почти шесть веков назад. И в течение двух столетий приходила посмотреть на закат каждый раз, когда находилась в храме.

Арден удивленно повернулся, услышав голос Руон. Ему никак не удавалось опознать ее акцент. Она входила в число семнадцати рыцарей, переживших Падение. Из чего следовало, что ей никак не меньше четырехсот лет. Но сейчас, когда Арден на нее смотрел, он не мог поверить, что ей шесть веков – она выглядела не старше тридцати лет: темно-каштановые волосы, цвет лица такой же, как у жителей Илльянары, пусть и немного более бледный, темно-зеленые глаза. Едва ли Ардену доводилось видеть лучше воинов, чем Руон, – за исключением, быть может, Каллинвара, Варлина и Илларина. Однако он чувствовал в ней удивительную доброту.

– Что изменилось? – спросил Арден, поворачиваясь в сторону заката, когда Руон села рядом. – Сестра-капитан?

Руон мягко улыбнулась при упоминании нового титула, потом вздохнула.

– Стало трудно видеть красоту после Падения. Даже Каллинвар проводил дни в Саду Безмятежности после той ночи и сидел там в полном молчании. Потерять так много братьев и сестер… это сломало меня – я до сих пор пытаюсь собрать осколки.

Арден чувствовал смерть Иритинии, Алленора и Вератина. Каждая вызывала огонь в его Печати. Скорбь и утрата причиняли невероятную боль. Он не хотел даже представлять, что испытала тогда Руон, утратившая всех братьев и сестер, кроме уцелевших шестнадцати.

– Я… сожалею, что тебе пришлось через это пройти.

– Боль есть дорога к силе, Арден.

– Боль есть дорога к силе, – повторил он, не в силах скрыть печаль.

Руон пошевелилась и слегка выпятила губу.

– Понимаешь ли ты смысл нашего девиза?

– Я… – Арден колебался. – Наверное, понимаю. Через боль мы становимся сильнее. Она делает нас твердыми. Закаляет. Боль готовит к тому, что предстоит.

Руон коротко кивнула, и ее взгляд обратился к клубившимся под ними облакам.

– То, что ты сделал в Кингпассе, далось тебе нелегко, – сказала она после недолгой паузы. – Лишь немногим из нас довелось через такое пройти: посмотреть на свою прежнюю жизнь, которой мы пожертвовали.

Арден кивнул, сердце дрогнуло, мышцы онемели.

– Ты поступил правильно, Арден.

– В самом деле? – спросил Арден, поднимая голову. – Я бросил его, Руон. Младшего брата, которого должен защищать. Охранять от опасностей. Когда он родился, я обещал это матери, сказал, что буду всегда приглядывать за ним. Он нуждался во мне, а я его покинул.

Как бы сильно Арден ни пытался заглушать голос Кейлена, он все громче и громче звучал в его голове: «Мама, папа, Элла, Фейнир. Все мертвы».

– Ты его покинул, потому что таков твой долг, Арден.

Слезы покатились по щекам Ардена.

– Ты слышала, что он сказал? Они все мертвы, Руон. Мой отец, мать, сестра, Фейнир. Кейлен остался один. – Арден поднял руку и вытер слезы тыльной стороной ладони.

Он всегда думал, что его семья продолжает жить и двигаться вперед. Конечно, они скорбели из-за его гибели, но, не приняв Печать, он бы умер, так что они в любом случае о нем горевали. А так у него остался шанс их защищать. Он представлял, что Элла вышла замуж, Кейлен присоединился к городской страже, а его мать и отец счастливы, как и прежде. Намного легче ничего не знать.

Руон положила руку на спину Ардена.

– Я сожалею. Мои родители и три брата также умерли после того, как я приняла Печать, – еще когда западная Илльянара называлась Ирандир. Хотя я не говорила с ними, мне известно, что они находились внутри городских стен, когда джинареане стерли с лица земли город. Дикари никого не оставили в живых. Наши разведчики знали о предстоящей атаке, но Тень не имела к ней отношения, и мне ничего не оставалось, только стоять в стороне и смотреть, как горит мой дом. – Глаза Руон заблестели в лучах заходившего солнца, в них появились слезы. – Хотела бы я тебе соврать, что со временем становится легче. С того дня прошло шестьсот сорок восемь лет. И боль не стала меньше. Просто теперь я испытываю ее реже.

– И как тебе удается жить дальше?

– Я делаю один шаг за другим, – с печальным смехом ответила женщина. Потом она тяжело вздохнула. – Когда мы принимаем Печать, мы даем клятву оставить нашу прежнюю жизнь и то, что удерживало нас там, за спиной. Но это не значит забыть, Арден. Это значит посвятить себя Акерону, чтобы иметь возможность делать то, что необходимо. Ты не бросил брата, уйдя в Разлом, потому что мы его не бросим.

Арден кивнул, размышляя о словах Руон. Что бы она ни говорила, он не мог избавиться от чувства вины. Что ж, придется привыкнуть с ним жить.

– И это еще не все, – продолжала женщина. – Ты счастливее многих из нас. Твой брат стал дралейдом. Теперь, когда встает Кровавая Луна, а Тень угрожает континенту, все наши дороги неразрывно сплетены между собой. Ты снова его увидишь, и у тебя будет шанс сражаться с ним рядом.

По губам Ардена пробежала быстрая улыбка.

Он посмотрел на одеяло облаков под плато, увидел двух ангианских кондоров, вылетевших из пещеры на склоне горы и теперь скользивших вниз на расстоянии двухсот или трехсот футов от него. Печать позволяла даже разглядеть Т-образные отметины на спинах птиц.

Арден молча смотрел на величественный полет кондоров, промчавшихся вдоль облаков, а потом нырнувших в них.

– Как Каллинвар? – спросил Арден.

– Он испытывает боль, – с нежностью сказала Руон. – Он придет в себя, но, когда люди живут так долго, как Каллинвар и Вератин, друг становится постоянной величиной в жизни. Опорной точкой. Якорем, с которым все связано. Без Вератина Каллинвар… – женщина прикусила губу, подыскивая нужное слово. – Утратил равновесие. Мы должны быть рядом с ним еще в большей степени, чем раньше. И я пришла сюда не только ради твоего утешения. Он зовет тебя.

* * *

Каллинвар закрыл за собой дверь и вошел в комнату, которая еще недавно была кабинетом Вератина, а теперь принадлежала ему. Как и комнату Каллинвара, ее освещали несколько свечей из пчелиного воска, расставленных в каменных нишах в стенах. Перед высеченным из камня длинным письменным столом у дальней стены стояло жесткое кожаное кресло. Сейчас, когда Каллинвар на него смотрел, он вспомнил сидевшего в нем старого друга, который склонился над свитками и старыми текстами – он многому научил Каллинвара, но, впрочем, несмотря на старания Вератина, в его знаниях до сих пор оставалось еще много пробелов.

Как и в кабинете Каллинвара, из вещей здесь были только кресло и письменный стол. Тем не менее помещение размером в четыре раза превосходило то, где многие годы работал Каллинвар. На правой и левой стенах сотни открытых отделений, высеченных прямо в стене, служили чем-то вроде книжных полок. В каждом лежало так много древних свитков и текстов, что они грозили вывалиться наружу, а некоторые растрепались и свешивались вниз. Каллинвар не сдержал смеха, когда запихивал старый свиток на место. Именно Вератин настоял на том, чтобы его друг выучил историю Эфирии так, будто она была его собственной.

«Прошлое – это гобелен, который позволяет нам не совершать ошибок, – говорил Вератин. – Изучай историю, учись у нее, запоминай детали. Тогда и только тогда мы сможем надеяться, что не повторим прежних промахов. Если ты забудешь историю, то станешь дурным примером для следующих поколений, которые будут изучать твои поступки».

– Ты был мудрым человеком, старый друг. – Каллинвар провел пальцем вдоль книжной полки, где за тысячелетия камень обрел необычайную гладкость. – Мудрее, чем я когда-либо смогу стать, даже если проживу еще тысячу лет.

Обойдя письменный стол, Каллинвар не сразу решился сесть в кресло старого друга. Как и титул Гроссмейстера, ему казалось, что данное право может принадлежать только Вератину.

– Входи, брат Арден.

Только после того, как Каллинвар это произнес, он понял, что не дождался стука рыцаря в дверь. Просто почувствовал пульсацию Печати Ардена задолго до того, как молодой человек подошел к двери.

Арден бросил на него странный взгляд, войдя в кабинет, и Каллинвар ощутил его любопытство, но юный рыцарь не стал задавать вопросов.

– Садись, – сказал Каллинвар, указывая на деревянное кресло, стоявшее перед письменным столом Вератина – теперь уже его столом.

Арден кивнул и опустился на стул, который, как ему показалось, с трудом выдержал его вес.

– Я знаю, что Руон уже говорила с тобой, а она гораздо лучше меня умеет находить нужные слова, но я тоже хотел с тобой побеседовать.

– А вы знали? – спросил Арден.

Вопрос застал Каллинвара врасплох. Он забарабанил пальцами по письменному столу, провел языком по зубам.

– Знал, – ответил он, посмотрев Ардену в глаза.

– И ничего мне не сказали…

– Это бы не стало для тебя утешением, Арден. То, что твой брат стал дралейдом, ничего не могло изменить. Я хотел, чтобы ты сохранял сосредоточенность.

Арден рассеянно кивнул, глядя в пустоту. Даже если бы Каллинвар не мог прочитать гнев и утрату в языке тела Ардена, он почувствовал их через его Печать. Возможно, именно так Вератин всегда безошибочно находил правильные слова? Конечно, он располагал мощным инструментом – знанием того, что испытывают те, кто находятся под твоей командой.

Каллинвар чувствовал вину, но тем не менее воспользовался своими преимуществами в Зале совета.

Гроссмейстер вздохнул, положил ладони на письменный стол и поднялся на ноги.

– Потребуется время, чтобы выбрать наш путь. – Каллинвар прислонился к задней стене кабинета и сложил на груди руки. – Сейчас рыцарей переполняет боевой пыл, но скоро ему на смену придет спокойствие, и тогда появятся вопросы. К тому же найти союзников не так просто. Для новых, возникающих по всей Эфирии, группировок не имеет особого значения, что именно мы скажем. Их интересует только собственная власть и возможность ее удержать. Народы мечтают избавиться от владычества Империи – все остальное их едва ли будет волновать. Эльфы и гномы – те, кто нас помнят, – давно от нас отреклись.

Арден молчал, глядя куда-то в угол кабинета.

– Почему?

– Ни эльфов, ни гномов никогда не призывали для служения Акерону. Они считают это доказательством, что мы служим не богу-воителю.

– А на самом деле? – Арден поднял голову и внимательно посмотрел на Каллинвара.

– Гномы находятся под покровительством Гефесира – Акерон не станет забирать паству брата. Что до эльфов, представления о чести не позволяют им вступить в наши ряды. Они подчиняются единой этике, хотя у каждого имеется свой собственный кодекс, и они фанатично ему следуют. Именно по этой причине мы должны отыскать дралейда. Если мы действительно рассчитываем найти союзников на континенте, то только через него. Он нас всех объединяет: эльфов, гномов и множество других групп. Он – боевой клич для всех.

Эти слова Гроссмейстера привлекли внимание Ардена, и он посмотрел Каллинвару в глаза.