Кожа нового переплета была тугая и гладкая. Она выделялась бледно-карамельным цветом рядом со старыми обложками из черного ореха, которые были отполированы тысячами прикосновений. До этого момента я не знала, что лицевую сторону обложки украшал потертый тисненый рельеф в виде дерева. Я провела пальцами по его ветвям, задумавшись, делала ли Сара или ее предшественницы так же. Затем осторожно пролистала книгу, уверенная, что перепачканные страницы были теми самыми, которые подбирала Сара в то утро, когда убили ее мать. Чувствовалось, что Бабуля хорошо поработала, однако вне зависимости от ее трудов не возникало сомнений, что некоторые пятна на обложке и страницах появились очень давно и не от воды из ручья. Бледные, высохшие пятна крови – если это были именно они – не казались чем-то зверским: они больше походили на завет грядущим поколениям, на безукоризненную хронику множества жизней и событий, столь же тщательно изложенную, как и слова на страницах.

– Сара хотела бы, чтобы это было у тебя.

Под многими рецептами стояли те же крупные, с сильным наклоном инициалы, что и на свитке из закусочной. Взгляд задержался на буквах «М.Р.»: я знала, что, когда у меня не было собственного имени, Сара дала мне имя своей матери. Я считала это большой честью. Так подруга приняла меня в свою семью, когда мы обе, никому не нужные, оказались в полном одиночестве.

«Мэл» больше подходило под мой нрав, чем «Мелоди». Так мне и досталось это коротенькое имя. Но вот фамилию «Росс» я обрести никогда не старалась. Превращение Джейн Смит в Мэл Смит прошло легко и незаметно. Достигнув возраста, позволявшего сменить имя по собственному желанию, я так и сделала.

– Джейкоб Уокер посоветовал мне уезжать, пока еще можно. И еще – не пить ваш чай и не оставаться надолго в диколесье, – сказала я.

– А печенье мое он тебе тоже есть не велел? – поинтересовалась Бабуля. – Ведь рецепт-то как раз из этой книги. Его сама прабабка Росс вписала – даром, что чиркала, как курица лапой.

Тут Бабуля потянулась к книге и листала страницы до тех пор, пока не открыла разворот, украшенный изображениями цветков чертополоха – такие я видела сегодня в саду. На полях рецепта виднелись приписки, которые, очевидно, появились позднее самого рецепта. Неразборчивый почерк в центре действительно напоминал куриные следы.

– Ее заметки сложнее всего читать. Спасибо ее дочери и внучке, что добавили разъяснения. Она ведь самоучка. В школу не ходила. Все ее образование закончилось у матери на коленках, – пояснила Бабуля.

Я пробежала глазами список ингредиентов. В нем тоже не обнаружилось дыхания дьявола или сока поганок. Мне был незнаком только «молотый солнцецвет».

– Легкое снотворное. Поможет тебе заснуть. Только с этой целью я и взялась их печь, – сказала Бабуля. Она уже не была такой бодрой, как утром, но волшебством от нее веяло по-прежнему. Удивительные глаза сверкали бликами заходящего солнца и мудростью. Розоватый отсвет заката наполнил кухню теплом, поблескивая на горшочках и сковородках.

Пока я колебалась, поддаться ли соблазну крепкого сна или послушаться предостережений Уокера, через двери кухни протиснулся полосатый кот. Я наблюдала за его неожиданно грациозными движениями, пока он не запрыгнул на буфет прямо напротив стола. С царственным видом устроившись там, где другие коты сидеть бы не стали, он при этом не полез обнюхивать решетку с печеньем, а перехватил мой взгляд и, не мигая, уставился в ответ. Глаза у него были такими же зелеными и внимательными, как у биолога, но виделось в сосредоточенной мордочке и нечто такое, что не принадлежало ни зверю, ни человеку. Казалось, за вертикальными зрачками кроются неуловимые для меня, совсем не кошачьи мысли. Бабуля продолжила:

– Ты там, где и должна быть, но решение тебе придется принимать самой. И сейчас выбор не в том, чтобы уйти или остаться. Скорее – взять передышку или продолжить марафон. Смотри сама. Уокер, надо отдать должное, мудрее, чем кажется. Но некоторых вещей ему понять не дано… Например, тех, что касаются женщин из рода Росс и того, через что они прошли. Мать Сары убили. А теперь и Сара мертва. Я-то могу просто ходить за чаем, корешками, цветочками да листиками, но гора говорит со мной – и ее слова мне не нравятся.

– Автомобильная авария, – выпалила я. Может, на меня подействовал аромат печенья. Или то объятие. Внезапно я рассказала историю до самого конца. – Фургон без номеров, который подрезал нас тогда, так и не нашли. Сара была за рулем. Ей не нравилось, когда вела я. Просто я – агрессивный водитель. Легко раздражаюсь. А она всегда водила так аккуратно. Тише едешь – дальше будешь… Но в тот раз не помогло. Шел сильный дождь. Смеркаться еще не начало, но из-за непогоды было темно, как ночью. Фургон появился из ниоткуда. Гнал со всей дури.

Наконец я потеряла самообладание. Горячие слезы хлынули по щекам. Весь день я не позволяла им этого. До того – неделями напролет. В саду сердце мне будто ледышками обложили. А сейчас ручейки слез обжигали похолодевшие щеки, словно кислота. До этого мне некому было рассказывать про аварию. И все же я попыталась сглотнуть поток слов, вырвавшийся из моей измученной груди. Лучше держать в себе. Даже если слушатель сопереживает.

Бабуля поднялась и подошла к буфету. Кот не шевельнулся. Даже хвост его был неподвижен. Она же, не торопясь, выкладывала остывшее печенье на фарфоровую тарелку.

– Ужасный несчастный случай, вот и все, – закончила я. Слез не осталось. Щеки высохли, кожа стянулась и стала липкой. Бабуля вернулась к столу и поставила между нами печенье. Затем принесла стаканы и достала из холодильника – такого же старомодного, как и плита, – кувшинчик молока. Наполнив стаканы, она налила немного и в миску на полу, которую я до этого не заметила. К моему облегчению, кот поступил точно так, как ожидаешь от котов, – отвел взгляд и спрыгнул к миске. Пока он лакал молоко, Бабуля взяла одно печенье и откусила кусочек. Она как следует прожевала его, прежде чем заговорить:

– Я отправила Сару подальше отсюда. Прятала ее так долго, как только могла. И не справилась, судя по всему. Думаю, до нее добрались. Но не все еще потеряно: Сара ведь встретила тебя.

– Я – никто. Так, студентка. Да и то – с натяжкой. У нас не хватало денег, чтобы оплатить и ее, и мою учебу. Мне хотелось, чтобы Сара первой получила диплом медсестры. А сама что? Бариста, вот и все, – ответила я, отводя взгляд от ставшего абсолютно обычным полосатого кота. Руки, сжавшиеся в кулаки, легли по обе стороны от красивой тарелочки с печеньем. На костяшках пальцев покраснели следы от ран, полученных в попытках высвободить Сару из машины. Если бы окно не треснуло при столкновении, я бы себе все пальцы переломала, пытаясь разбить закаленное стекло. Наверное, шрамы останутся вечным напоминанием о моем исступлении в тот момент. Боль в них не шла ни в какое сравнение с той, что пронзила меня, когда я увидела безжизненное тело, заточенное в салоне автомобиля. И еще преследовала мысль – вдруг фантомные боли, которые посещали Сару до нашей встречи, были предчувствием того, что я сделаю со своими руками после столкновения?

Она говорила, что с тех пор, как мы взялись за руки в первую нашу ночь под одной крышей, та боль никогда не возвращалась.

– Бариста – значит, бариста. Правильно готовить напитки куда важнее, чем тебе кажется. Да и не только тебе. Это утраченное ремесло. Женщины из рода Росс это знали – и они старались, овладевали им, сохраняли, – сказала Бабуля. – Сама я старею, но тебе обучиться помогу. Студентка-то мне как раз и нужна. Если не решишь сбежать, я помогу тебе освоить рецепты из этой книги. Из книги Сары. А диколесье подскажет нам, что делать.

– Не верю я в это ремесло. Уж очень напоминает небылицы, в которые нас учили верить в детстве, – про счастливые семьи, про добро, которое всегда побеждает, про любовь, для которой нет преград. Про то, что однажды мы обретем дом.

– Но ты верила в Сару. И в ваши сестринские узы. Это все, что имеет значение, – возразила Бабуля.

Я действительно верила в Сару и в узы между нами. Старушка была права. Эта вера никуда не делась. Я ощущала ее внутри себя – от нее шло тепло, как от тлеющих углей. Может быть, удастся заново их разжечь, если я таким способом воздам дань уважения ее памяти. В Ричмонде меня не ждало ничего, кроме холодной пустой квартиры. А здесь я хотя бы могла лучше узнать мир, в котором росла Сара. Во что верила она. Кто ее окружал. Могла сохранить ее присутствие в своей жизни на еще один непродолжительный миг. Я разжала кулаки и потянулась за печеньем. Взяла одно и обмакнула в молоко.

Бабуля повторила мой жест и протянула свое мокрое печенье навстречу моему. Точно так же делала Сара. Пробовала ли она такое печенье, когда была маленькой? И, прежде чем откусить от печенья, я «чокнулась» им с Бабулиным точно так же, как когда-то делали мы с Сарой. Начав жевать, я ощутила во рту сладкую волну с оттенком горечи.

– Иногда гора шепчет мне и приятные вещи. – В глазах Бабули заиграл переливчатый блеск, но она прикрыла их, отпивая молоко из стакана, так что точно определить ее настроение не получилось. Когда она поставила стакан на стол, блеск уже исчез, но мне показалось, что он просочился в ее следующие слова: – Может, Уокер и посоветовал тебе держаться отсюда подальше, но он не расстроится, обнаружив, что ты не уехала.

Был ли это лукавый блеск? Этого установить не удалось: внезапно на меня навалилась сонливость. Без сомнения, этой ночью повешенная на дереве акации мать Сары мне не приснится. Но сладко-горькое печенье не имело к этому отношения. Бабулины слова вызвали у меня в голове воспоминания о взъерошенных волосах и глазах цвета лесного мха – видимо, загадочный биолог появится в моем сне.

Одно дело – игнорировать смутное волнение, а вовсе его не ощущать – совсем другое. Возможно, то, что я решилась открыть кому-то некоторые свои мысли, не пошло мне во вред.

Завтра я буду готова отправиться в диколесье Сары – на сей раз не для того, чтобы дать пристанище ее праху, а для того, чтобы вновь обрести ее в этом месте, полном тайн и цветущей лаванды.

Глава пятая

Лето – любимое время года Сары. К середине июня ноги ее уже привыкали к шершавой траве и земле, и она редко надевала кеды, которые через силу носила в школе. Потертые и забытые, они стояли у задней двери, а верхние части стоп девочки тем временем делались бронзовыми от загара.

Ее мало заботило, что колени исцарапаны кустами шиповника и на них слетаются комары, не волновали и спутавшиеся кудри, к которым не притрагивался гребешок или расческа. От рассвета до заката, а нередко и после того, как в темноте зажигались огни светлячков, она пропадала в диколесье, не забывая за играми помочь матери в саду или набрать ей холодной родниковой воды.

Мама была занята круглый год, но сильнее всего – летом, когда сад превращался в джунгли всевозможных ароматных ингредиентов, за которыми нужно было ухаживать и поддерживать их в более-менее окультуренном состоянии, чтобы потом снять урожай. Едва научившись ходить, Сара уже знала, что из этого многообразия можно трогать, а что – лучше не надо. И к моменту, когда ей исполнилось десять, ежегодные игры на покрытой мхом поляне в лесном саду сделали из нее настоящего эксперта.

Узнав о лесе достаточно, она стала приглашать свою лучшую подругу поиграть вместе с ней. Удачно, что их мамы тоже были лучшими подругами.