В тот день, пока взрослые прищипывали боковые отростки у несозревших томатов и обрезали увядшие соцветия бархатцев, девочки строили возле ручья кукольный дом из камней и веток. Коврами стали тополиные листья, а стульями – сосновые шишки. Кровати и ванны были сплетены из побегов жимолости, а обеденным столом служил большой плоский булыжник. Из хижины, из комнаты Сары, подружки принесли кукол: подкрасили им волосы с помощью ягодного сока, а на платья пустили разноцветные шелковые платки, которые Таллула Рей нашла в шкафу своей бабушки.

И, конечно же, Лу пела.

Это было ее призванием. Из-за пения она часто попадала в неприятности в школе – как попадала и Сара, когда вдруг узнавала что-то, чего не должна была бы: например, кто из учителей за кем ухаживает или что мистер Томпсон на перемене после обеда выбегает на улицу, чтобы покурить. Нередко подружек вместе в наказание ставили у стены, и тогда они начинали тихонько напевать. Сара подхватывала мелодии Лу сразу, как только та их выдумывала. Они обе были «особенными», но не глупыми. Давным-давно они усвоили, что всему было свое время: когда-то ты поешь, а когда-то – с притворным вниманием закрашиваешь обведенные участки или вырезаешь фигурки из бумаги.

Как и сверхчувствительность Сары, песни Лу не поддавались контролю. В ней постоянно копилось вдохновение для мелодий, и Сара замечала в глазах подруги их появление, даже если Лу не издавала ни звука. В лучшем случае той удавалось лишь ненадолго удержать песню в себе, обдумать – по тому же принципу, по какому мать Сары ухаживала за садом, без лишнего вмешательства, – но Лу признавалась, что и это дается ей с трудом.

Вдвоем им, непохожим на других, было здорово.

Летом Лу могла петь сколько душе угодно, и время от времени взрослые в саду тоже подхватывали ее мелодии. Но подхватывать те песни, которые Лу сочиняла на ходу, получалось лишь у Сары. Мотив и слова становились ей известны почти тогда же, когда приходили в голову самой Лу. Сара успела понять, что в школе подпевать Лу надо не всегда, но цветы и растения лесного сада были прекрасной аудиторией, так что летом подруги обычно беззаботно веселились и пели часами напролет…

Девочек отвлек от игры с куклами нектар жимолости, а взрослые вполголоса заговорили о чем-то печальном и серьезном. Новая забава нравилась Саре и Лу даже больше, чем обустройство домика. Они побросали кукол на испачканных соком креслах из шишек и представили, что превратились в фей. Они порхали от растения к растению, срывали цветки и выпивали их сладкий, душистый сок. Какое-то время сладкий нектар отвлекал от тревожного разговора матерей. Фей такие вещи не интересуют. Им бы лишь порхать по лугу наперегонки с пчелами. Но вот девочкам, которые только притворялись феями, требовалось что-то более весомое, чем жимолость, чтобы заглушить тяжелый разговор о болезни, исцелить которую сад был не в силах.

– Повезло мне, что Мэй так помогает. Она души не чает в Лу. Ты знаешь, что она хочет сделать ей дульцимер ^[4]? Том даже принес для этого древесину грецкого ореха, росшего у заброшенного дома дальше по дороге. Помнишь, туда молния ударила в прошлом августе? – рассказывала мать Лу.

– Том всегда узнает, что тебе нужно, раньше тебя самого, – ответила Мелоди. – Моя прабабушка сказала бы, что он слышит шепот диколесья.

Тут мать Сары выпрямилась и потянула спину, прежде чем отряхнуть грязь с рук. Потом она приобняла свою больную подругу за плечо:

– Я бы так хотела сделать больше.

Любительницы нектара обменялись взглядами поверх цветков. Тяжелый, грустный разговор. Печальные времена. А от того, что был разгар лета, становилось еще хуже. Гудение пчел и ласковый пушистый мох под ногами делали рак еще более ужасным.

Но было так.

Сад разрастался и цвел, но даже тогда какие-то его части отмирали. Листья на стеблях становились бурыми и засыхали. Лепестки съеживались, увядали и падали на землю. Мама Таллулы не поправится. Уже никогда. Песня Лу была лишь временным утешением перед горьким прощанием.

Саре больше не хотелось пить нектар. Вместо этого она шагнула к своей лучшей подруге. Близость тоже была проявлением поддержки – несколько иным, чем пение дуэтом на школьном дворе. Без бунтарства, обыкновенное желание утешить.

Вдруг в подлеске на северной стороне поляны послышались торопливые шаги. Из зарослей выбежала девушка и с удивлением уставилась на присутствующих, будто этот сад возник здесь только сейчас, а не более ста лет назад. Ее платье было порвано, а на шее болтался сбившийся платок, и только по виду неяркой домотканой материи Сара поняла, что девушка из религиозной общины на другом краю леса.

– Вы в порядке? – спросила Мелоди Росс. Затем, одновременно с Сарой, сделала шаг в направлении сектантки.

Но прежде, чем они успели приблизиться к тяжело дышащей девушке, из-за деревьев позади нее показался Том. У него всегда получалось передвигаться по дикому лесу без единого звука. Никто лучше него не знал все здешние пути и тайные тропы. На этот раз его внезапное появление заставило всех вздрогнуть – они и так уже были напуганы девушкой из общины.

– Они тебя ищут, Мэри. Нельзя, чтобы ты их сюда привела. Пойдем со мной, – произнес Том. Он взял молодую женщину под руку – обычно точный возраст сектанток определить было непросто из-за спрятанных под платками волос и одинаково обветренных лиц, – и, когда он уводил ее, никто не стал ему мешать, даже мать Сары.

– Девочки, быстро в дом. Мы пойдем следом за вами, – скомандовала Мелоди Росс. – Не волочите ноги. И не оглядывайтесь. Бегом.

Даже лето не могло скрасить тот факт, что происходило скверное. Даже более скверное, чем болезнь, от которой страдала мать Лу. До этого в разговоре взрослых звучало принятие. Смирение. Скорбь. Но теперь Мелоди Росс глядела в сторону диколесья, откуда появилась сектантка, и на лице ее читалось нечто иное. Ее подбородок был вздернут, а перепачканные землей руки сжались в кулаки. Миссис Рей нетвердым и медленным шагом приблизилась к Мелоди и встала рядом.

– Но, мам… – запротестовала Сара. Ладонь Лу накрыла ее руку. Вдруг превратившись обратно в обычных людей, они стояли, окруженные ароматным облаком жимолости. Только цветы не могли защитить от тех, кто шел по следам беглянки.

– Если он придет за ней сюда… – начала было мать Лу.

– Тише, Руби. Пускай девочки спокойно уйдут, – остерегла ее Мелоди. – Идите, – вновь велела она Саре, не поворачивая головы. Лето – раздольная и беззаботная пора, но мамино слово закон, и даже летом Сара ему подчинялась.

Мелоди Росс была бдительной и заботливой мамой. Но в то же время никто так не напоминал Саре настоящую, взаправдашнюю фею, как она. В маме слились мудрость, стремление обо всех позаботиться и умение ухаживать за диколесьем. Так что, какой бы «он» ни пришел из-за деревьев, на пути у него встанут Мелоди Росс и ее сад, и лучше бы ему уйти подобру-поздорову. Сара выдохнула. Сердце еще не успокоилось, зато страх переродился в чувство, больше напоминающее ярость.

Лу послушно последовала за Сарой к хижине. Больше они ничего не услышали. Ни криков, не враждебных возгласов. Если мать и призвала себе на подмогу воинство из цветков жимолости, то оно встретило неприятеля беззвучно, пока девочки, потеряв свои волшебные крылья, прятались в комнате Сары.

* * *

Сквозь сырой утренний туман я шагнула на тротуар, повторяющий несколько извилистые очертания Главной улицы.

В Морган-Гэпе вообще ничего не было прямым и очевидным.

Лощина, где построили город, оказалась достаточно просторной для того, чтобы проложить улицы в разные стороны, но его здания то и дело прижимались к нагромождению скал. Неровный и часто труднопроходимый рельеф сделал планировку хаотичной. Прогулка по улицам напоминала хождение по лабиринту, где дома и сами горожане вдруг возникали перед тобой в тесных уголках, будто одуванчики, тянущиеся к солнцу.

Прошлой ночью шел дождь, и влажность росла по мере того, как солнце нагревало воздух. Бабуля придерживалась строгого распорядка дня. Ранним утром разносились заказы. До полудня – работа на кухне: перемалывание, смешивание, замачивание и запаривание. После полудня, когда солнце просушит деревья и кусты от сырости, – огород.

Запах разрыхленной почвы и молодой зелени, терпкость лимонной мелиссы, горьковатые нотки алоэ, щекочущий ноздри аромат листьев мяты – все это давало мне долгожданное облегчение после полной потерянности. Должно быть, за свою жизнь Бабуля много кого успела обучить. Учебный процесс был отточен до автоматизма. И я заняла вакантное место подмастерья с редкой для себя непринужденностью. Может, из-за нашей с Сарой тесной связи каждое задание, которое мне давали, казалось смутно знакомым, пусть я никогда и не выполняла его сама.

Вчера я аккуратно подписывала этикетки к баночкам с сушеными травами, провисевшими в Бабулиной кладовке с прошлой осени. Мой почерк на этикетке выглядел ровнее, чем в обычной жизни, но сама идея напоминала манифест. Я никогда не испытывала потребности оставить где-то свой след вроде «Здесь была Мэл».

Бабуля диктовала: «Помогает при артрите в коленях» или «Снимает головную боль». После я еще долго разглядывала готовые этикетки и спрашивала себя, почему угольки в животе так радостно теплятся от подобных простых вещей.

Каждый вечер, перед тем как лечь спать, я подолгу просиживала за семейным лечебником Сары, пытаясь разобраться в природе своих кошмаров и той загадочной связи, которая все еще соединяла меня с погибшей подругой.

Бабуля, похоже, придерживалась мнения, что авария не была случайностью. И Саре угрожала опасность с тех самых пор, как ее увезли из дому. За всю жизнь я никогда не чувствовала себя по-настоящему в безопасности, но идея, будто за Сарой годами охотился убийца, казалась безумием. Я привыкла иметь дело с более приземленными угрозами – например, с коллекторами или посетителями, которые вместо стакана латте требуют твой номер телефона.

Я не принадлежала к семье Росс и не была знахаркой. Странные каракули и зарисовки на страницах книги предназначались не для меня. Я просто доставляла Бабулины заготовки тем, кто желал их получить в первые утренние часы, пока город еще не проснулся: кому-то – лекарство от расстройства желудка, кому-то – крем от морщин. И позволяла этой нехитрой работе унять мои переживания. Ричмондская служба проката договорилась с местным гаражом, что я могу сдать им автомобиль. На прошлой неделе машину оттуда забрал прыщавый подросток, лишив меня самого простого пути к отступлению.

Поэтому, вместо того чтобы сбежать, я перемещалась пешком по всему городу.

Последней точкой моего сегодняшнего утреннего маршрута был магазин-мастерская, где продавали дульцимеры ручной работы. Он гордо обосновался на Главной улице между парикмахерской и антикварной галереей, занимающей помещение бывшей аптеки, – на одной из ее витрин даже нашлось место фонтанчику с содовой. Магазином владела Таллула Рей – известная певица и композитор, которая к тому же сама изготавливала инструменты, на которых играла. Ее уникальные горные дульцимеры, проникновенный голос и поэтический талант были гордостью всего Нэшвилла, столицы фолк-музыки. Таллула могла бы много лет назад переехать отсюда, но не стала.

Возможно, потому, что на горе, неподалеку от хижины Россов, располагался фамильный дом, окруженный рощей ореховых деревьев. Или из-за ее слепой бабушки, которая прекрасно изучила окрестности задолго до того, как ей отказали глаза. В любом другом месте она бы не смогла ориентироваться. А здесь, в Морган-Гэпе, возможность «видеть» у нее оставалась до сих пор.

Мастерица, делавшая дульцимеры, уже была мне знакома. Лу из снов. Лучшая подруга Сары во времена, когда та еще находилась здесь. Магазин открывался только с десяти часов, но Бабуля рассказала, что Лу живет на верхнем этаже, над помещением, в котором с помощью специального токарного станка, долота и своих одаренных рук изготавливает инструменты.

В витрине магазина рядом с рекламой сборника нот висело знакомое «Нет ходу трубопроводу».