Он последовал за новым запахом к дикому месту. Много раз, давным-давно, его брали в дикое место, спрятав в карман. Только в этот раз ему еще нужно было увернуться от смерти. Длинной, скользкой, беспощадной. Ловкой. Стремительной. Жаждущей проглотить. Как бы не так. Внутри жгло – и он делался проворней, быстрее. Он избежал атаки и замер в густой высокой траве. Щекотка подскажет, что делать. Он спрятался. На землю упала тень пролетающей птицы. Пробрало насквозь, до самых новообретенных костей.

Но не остановило.

И чем больше проходило времени, тем сильнее становилось тело и яснее голова.

Старый и потрепанный, благодаря любви он получил жизнь. Однако ему и теперь предстояло отваживать плохие сны и прогонять страхи. Вот что обжигало нутро. Предназначение. Пусть и не для девочки, которой пришлось оставить его, когда ее увезли. Ей хватило мужества перед уходом спрятать его, смоченного слезами, под подушку. В последний раз. Но даже ему – а голова у него была набита полынью и лавандой – было понято, что нельзя слишком отдаляться от растений и дикого места, его породивших. Иначе он снова стал бы кучкой ниток и травяной набивки.

Девочка оставила его, чтобы он не «умер». Возможно, зная, что ему нужно будет дождаться прихода другой.

Наконец он добрался до дикого места. Обнюхал каждый корешок и стебелек. Щекотка и жжение указали на те, которые требовались.

Здесь росло то, что обновит его изнутри. То, что когда-то наделило даром движения. Он перебегал от одного растения к другому. Набивал желудок, покуда жжение не прекратилось. После этого по запаху – нюхай, вслушивайся, смотри – он нашел молодое деревце, под которым недавно развеяли прах.

Он посидел немного рядом, вспоминая, как путешествовал в кармане девочки и как отгонял от нее плохие сны, а потом развернулся и отправился обратно к хижине. Не стал следовать за незнакомкой. Он уже едва ее чувствовал. Ушла слишком далеко, и вязаной мыши, оживленной любовью, ее было не догнать. Придется подождать еще какое-то время.

Спустя несколько часов практики его движения стали более точными и собранными, однако он все же не успел вовремя заметить, что смертоносный полоз, от которого прежде удалось увернуться, теперь затаился в тех же кустах, где сам он прятался от ястреба. Мир запахов и ощущений все еще оставался непривычен. Гибельную ошибку исправило солнце, вышедшее из-за туч и отразившееся блеском на змеиной чешуе.

В ответ на бросок полоза он подпрыгнул как никогда раньше. Но дикое место – лесной сад – обильно наполнило энергией ничтожные мускулы. Крошечное серое тельце подлетело вверх, а затем скрутилось и развернулось, упав на затылок полозу и впившись в него зубами.

В том, что произошло потом, проявилась неистовость его создательницы, а не природа его нынешнего воплощения – живой, дышащей мыши. Его ведь создали в качестве оберега. А чтобы исполнить предназначение, нужно было вначале уберечься самому. Брызнула кровь. Полоз бился в агонии, которая предназначалась тому, кто с ним расправился. Он теперь был не просто талисманом. И не просто мышью. Но в то же время он еще не стал тем, кем его создавали…

Между Той, что придет, и Той, что была прежде,

Фэйр-Маргарет-Энн-Элизабет-Берта-Кэтрин-Мэри-Беатрис-Мелоди-Сара.

Между лозой диколесья и бьющимся сердцем,

Соединять, указывать, оберегать.

Он не разжимал челюсти, пока полоз не перестал двигаться. От героических усилий крохотное мышиное тело – пусть оно было телом волшебного питомца знахарки и посланника диколесья – испытало боль, несравнимую с прежней. Но голова, некогда набитая травами, приноровилась к новому состоянию, как и все остальные органы. Оставив позади мертвую змею, он осознал, что стал чем-то большим, чем был до этого.

Он наберется сил и станет ждать здесь, пока незнакомка не начнет в нем нуждаться.

Мелоди Росс об этом позаботилась.

* * *

Крышу Бабулиного дома украшала викторианская резьба, напоминавшая фигурно выточенные клыки. Направление к нему мне указал первый же встреченный человек. Это была женщина, выходившая из парикмахерской, и, описывая маршрут, она говорила так тихо и так опасливо оглядывалась вокруг, как будто ей вовсе не хотелось быть кем-нибудь застуканной за ответом на подобный вопрос. Странно, учитывая, как все приветствовали Бабулю в закусочной.

Разумеется, попутно женщина оглядела меня с ног до головы, словно узкие черные джинсы и высокие кроссовки нарушали какой-то неведомый местный дресс-код.

Преодолев кованые железные ворота, увенчанные заостренными прутьями, я осторожно приблизилась к коттеджу в стиле королевы Анны – приходилось напоминать себе, что меня сюда пригласили. Зубастая резьба на фронтоне и плотно занавешенные окна не выглядели особенно гостеприимно. Древнее здание было больше остальных домов в квартале и располагалось в конце тупика, раскрошившийся асфальт в котором походил скорее на черный гравий. Соседние дома были отделаны крашеными досками или дешевым винилом, скорее всего, маскирующим подгнившее дерево, однако за лужайками жильцы ухаживали, от сорняков избавлялись, и то тут, то там виднелись свидетельства, что здесь живут люди с детьми: качели, песочница, прислоненный к ограде велосипед…

Бабулин дом из выцветшего кирпича выделялся на их фоне солидной красотой. На вершине круглой башенки со скрежетом поворачивался туда-сюда большой черный флюгер в виде ворона. Подумалось, что, должно быть, моя собеседница из парикмахерской считала этот дом, да и его обитательницу, эксцентричными. У нее самой волосы были выпрямлены, залиты лаком и уложены в традиционную прическу неработающей домохозяйки. С Бабулей я была знакома совсем недолго, но она-то со своими бесконечными одеждами, карманами и лоскутками, не говоря уже о непокорной пышной шевелюре, выходила за рамки нормы даже по меркам Ричмонда. Вероятно, в этом городке ее считали чудаковатой дикаркой, а не хранительницей традиций.

Возле крыльца гордо высилась еще одна табличка с лозунгом «Нет ходу трубопроводу».

Поднявшись к входной двери, я несколько нервных минут искала звонок. Никакой кнопки – лишь небольшая ручка, поворот которой не вызывал привычного электрического дребезжания. Специальным шнуром в стене она была связана с колокольчиком внутри.

Вслед за звоном колокольчика послышались шаги – я узнала походку.

Бабуля открыла дверь.

Щеки ее румянились, а по взъерошенным сильнее, чем утром, кудрявым волосам топорщились серебристые пряди, похожие на восклицательные знаки. Поверх уже знакомого мне наряда был повязан плотный фартук, добавивший новый слой и без того внушительному одеянию. Карманов, видимых и скрытых, стало еще больше. Так много, что и не сосчитаешь. Когда она двигалась, их содержимое шуршало, звенело или бряцало, окружая ее еще одной завесой – звуковой.

– Я испекла тебе печеньица, – громко объявила хозяйка, перекрикивая мяуканье невероятно крупного и толстого полосатого кота – вот кого явно чрезмерно баловали печеньицем, – который вился вокруг ее лодыжек.

Воздух, встретивший меня на пороге, приятно пах сахаром и ванилью, но к нему примешивались и другие, не столь приятные ароматы. Дыхание дьявола? Полироль для мебели? Подгоревший тост? Пыльца фей? Оставалось только гадать. Внутри, когда Бабуля закрыла за мной дверь, я испытала легкий приступ паники, хотя и не заметила ничего, что помешало бы выйти, возникни у меня такое желание.

– Ну вот, ты молодец. Дело сделано. Самое трудное позади. Остальное будет куда проще, – сказала Бабуля. Затем она сжала меня в объятиях, неожиданно крепких с учетом ее небольшого роста – на голову ниже меня. И все же я вдруг почувствовала, что кто-то меня всецело понимает и поддерживает. Это было не просто крепкое радушное объятие маленькой женщины. Так меня обнимала Сара, и несколько секунд, в которые я вновь это переживала, уже стоили того, чтобы увидеть Бабулю еще раз. Помимо всех прочих миссий, целей и задач. Ведь если решаешь отгородиться от мира стеной, то, достроив ее, остаешься один на один с собой – и от себя спрятаться негде.

После нескольких секунд слабости я отстранилась, не поняв, получила ли что-то от старушки или что-то отдала.

– Сны из тебя все соки выпили. Нужен отдых. Передышка. А моя стряпня с этим поможет. – Хозяйка подтолкнула меня вглубь длинного коридора, ведущего в заднюю часть дома.

Пришлось протискиваться между грудами копившихся годами вещей. Как я ни старалась рассмотреть детали антикварных безделушек и мебели, все же бронзовые статуэтки, диван с подушечками, зонтики, фотографии, хрустальные графины и пластиковая копилка в виде ухмыляющейся свиньи, в которой легко узнавался логотип местного кафе, пронеслись мимо слишком быстро.

Мы оказались перед двустворчатой дверью, которую Бабуля открыла, толкнув правую половину потемневшей от земли ладонью. А на кухне меня застал калейдоскоп уже иного рода. С потолка свешивались медные горшки. По полу выстроились корзины и бочонки. Каждая полочка была до отказа забита стеклянными и жестяными банками, а на столешницах ровными рядами, как на параде, стояли тщательно промаркированные бутылочки с аккуратными рукописными этикетками.

Бабуля оставила меня, поспешив к духовке – такой огромной я не видела за всю жизнь. Белая эмалированная махина со скругленными краями и хромовой отделкой была, наверное, ровесницей хозяйки. А то и старше. Но, когда Бабуля открыла дверцу духовки и достала противень, прихватив его краешком фартука, я убедилась, что обещанное печеньице аппетитно подрумянилось и идеально пропеклось.

Все еще чувствовался посторонний, необычный аромат – горелый это тост или дыхание дьявола, я по-прежнему не разобралась, – но сильнее всего пахло ванилью и сахаром. Так сильно, что в желудке у меня заурчало, а рот моментально наполнился слюной. С утра я успела перехватить только тост с джемом, а обед пропустила. Поездка к хижине заняла большую часть дня. Тут вдруг мысли о дыхании дьявола заставили меня вспомнить про зерна граната, которые Аид дал Персефоне. Неужели я и вправду собиралась съесть угощение после предупреждения, что с отварами и прочими «заготовками» этой своеобразной дамы нужно быть осторожнее?

Бабуля достала лопатку из керамического горшка на буфете и переложила печенье на заранее подготовленную решетку для выпечки.

– Нам нужно многое обсудить, пока оно остывает. Возьми-ка стул да погляди, что у меня для тебя есть… помимо средства для крепкого сна, – сказала Бабуля. Она кивком указала на столик, расположенный у панорамного окна, выходившего на задний двор – он оказался куда более заросшим, чем у соседей. Их лужайки были коротко выкошены на типично городской манер. А этот двор, в отличие от упорядоченной пышности сада диколесья, больше походил на одичавший огород.

Но указывала хозяйка не на разнотравье за окном.

На кухонном столе лежал лечебник семьи Росс.

Никогда раньше не видела его целиком, хотя разорванным он тысячу раз являлся мне во сне. На лбу и над верхней губой выступил пот. Во рту пересохло. Мой кошмар сбывался наяву. Но каким-то образом это была и Сара. Ее прошлое. Ее наследие. Ее мать. Ушедшие, но не забытые.

Однажды я посреди ночи вытащила Сару из нового приемного дома, потому что «отец» чересчур долго и крепко обнимал нас перед сном в тот день, когда «мама» уехала из города по делам. Я нашла безопасный ночлег, и с собой у нас было только то, что мы обычно паковали в рюкзаки как раз для таких случаев.

Даже зная, что соцработник не поверит в грозившую нам опасность, и сомневаясь, что в следующей семье, куда нас определят, станет лучше, я проделала все это без слез.

Но вот уже в миллионный раз за сегодняшний день мои глаза увлажнились. Узда, в которой я годами держала свои эмоции, ослабла, и непонятно было, как снова взять себя в руки.

Я подошла к столу и села. Протянув руки к лечебнику, коснулась его – впервые в реальной жизни. Нет. Убегать я не стану. С Бабулей, может, и надо быть начеку, но об отступлении речи идти не могло.

– Я его подлатала. Просушила страницы, сделала новый кожаный переплет и подшила к старому. Хотела сберечь для Сары. – Бабуля подошла и села напротив меня, оставив печенье остывать.