И, высказанные вслух, эти слова внезапно открыли главную причину, приведшую меня сюда. Обстоятельства убийства и то, как обошлись с телом, производили впечатление не просто свирепой жестокости. Это надругательство над всем, что было дорого погибшей. В том числе – над Сарой, такой дорогой и для меня. Дороже самой себя. Теперь, когда она погибла, у меня не осталось привязанностей ни к кому и ни к чему, но в этом саду я чувствовала, как многовековой уклад жизни женщин Росс затягивает в свои призрачные сети. Привести сюда прах названой сестры меня заставили именно ее чувства и убеждения. Вскоре она воссоединится с этим местом, словно никогда и не покидала его. Силуэт Уокера и очертания сада вдруг стали размытыми: мои глаза заволокло слезами.

– Простите, что потревожил. Надо было мне просто идти своей дорогой, – неожиданно произнес биолог.

Сжав челюсти, я запретила себе плакать. Но руки, крепко стиснувшие урну, выдали все мои переживания и без слез. Разумеется, он заметил. И побелевшие костяшки. И влажные глаза. Он понимающе поглядел на меня. И от этого я тут же напряглась. Пускай наблюдает и подмечает что угодно, но не надо понимать меня лучше, чем я сама. Скорбь оставалась слабым местом, которое я не желала раскрывать перед незнакомцами.

Но неожиданно пришло спасение. Секундой ранее передо мной был мистер Уокер, пахнущий лавандой миролюбивый биолог, и вот это уже совершенно другой человек, который расправил плечи и занял оборонительную стойку, перехватив трость на манер оружия. Особенно мускулистым ученый не был. И его сдержанная сила проявлялась, лишь когда того требовала ситуация. Я потрясенно выдохнула и отступила. А затем развернулась – очевидно, эту перемену вызвало что-то позади меня.

– Том, – произнес Уокер с заметным облегчением. Глубокий и уверенный голос прозвучал непосредственно рядом со мной. Значит, когда я развернулась, биолог шагнул в мою сторону. И оказался гораздо ближе, чем я ожидала. Это был жест защиты, но от него мне не стало спокойней. Такая близкая дистанция сильно обеспокоила, словно компенсируя то, что мне не показалась достаточно нервирующей метаморфоза, произошедшая с мужчиной. – Так это ты посадил дерево для Сары Росс.

Появившийся в саду человек едва взглянул в нашу сторону, он непрерывно мелко кивал, подходя к молодому дереву акации, про которое говорил Уокер, с большим ведром воды в руках. Лицо незнакомца рассекал зловещий красный шрам, спускающийся от глаза и проходящий по диагонали через обе губы. Крупный мужчина, но он, похоже, не представлял угрозы и молча ухаживал за растениями, словно нас здесь и вовсе не было.

– Все в порядке. Он присматривает за садом. Я видел его здесь несколько раз, – сказал Уокер. Он не отодвинулся. И я тоже. Несколько шагов в сторону не ослабили бы реакцию моего тела на голос, прозвучавший чуть ли не вплотную к затылку. Биолог не прикасался ко мне и не сделал ничего, нарушающего личные границы. Так что дрожь и покалывание в спине спровоцировала я сама, а не он. Краем глаза я заметила, что он вновь оперся тростью о землю. Вернулся в образ безмятежного любителя полевых исследований. Однако это не помешало мне каталогизировать его внезапную защитную реакцию как не слишком академическую.

– Бабуля сказала, я пойму, где развеять прах Сары, – проговорила я.

Закончив с поливкой, Том теперь обходил сад, обрывая сухие листья и осматривая цветки и вьющиеся стебли. Он никак не отреагировал на то, что я подошла к молодому дереву акации и открыла урну.

Я очень долго не могла ее наклонить. Все стояла и чего-то ждала. В конце концов лишь благодаря невероятному усилию воли я смогла высыпать прах Сары на сырую землю. Удивительно, но мне казалось, что каждая частичка пепла ненадолго застывала в воздухе, прежде чем соглашалась упасть. Щебетали птицы. Жужжали насекомые. А я провожала в последний путь Сару – человека, который знал меня лучше, чем кто бы то ни было еще, – в окружении двух людей, с которыми едва была знакома.

На траурную речь у меня сил не хватило. Тоску по Саре, пронизавшую всю меня изнутри, невозможно было облечь в слова. Урна теперь казалась слишком легкой. Я завинтила на ней крышку и не знала, что делать дальше. Уокер стоял позади меня. Похоже, он не мог решить, следует ли ему уйти или предложить свою помощь. По правде говоря, поддержка была для меня чем-то настолько непривычным, что я не знала, как реагировать. Обычно я отпугивала от себя людей до того, как они решали пойти на сближение. В Ричмонде проще. Постоянные толпы. Спешка. Все понимают сигнал «оставьте меня в покое».

– Меня зовут Мэл, – представилась я. Джейкоб Уокер видел каждое мое движение, а я чувствовала каждый его вздох. Показалось глупым не представиться человеку, к дыханию которого я так чутко прислушивалась. Он уже был частью этого скромного мемориала, отбрасывавшего теперь зловещую тень на всё вокруг акации Сары.

Темные, изогнутые деревья хранили память об ушедших, но вместе с тем навевали какую-то неясную тревогу. Их ветви, словно скрюченные от боли конечности, тянулись к небу не с надеждой, но с предостережением.

– Приятно познакомиться, Мэл. – Новый знакомый перевел взгляд на окружающий лес и кивнул так, как будто нас формально представили друг другу листья на деревьях.

Прах опустился на землю и потемнел, впитав влагу от свежего полива. Никакого облегчения я не чувствовала. Как и того, что в этой истории наступила развязка. Бабуля ведь меня предупреждала. Все казалось не завершением, а началом. Я в первый раз встречала полдень на горе, где жила Сара. И от осознания, что этот раз вряд ли станет последним, по спине пробежали мурашки.

– Вы с Бабулей не ладите. – Мне хотелось однозначности. Определить для себя, что он такое. За одно это утро он переменился слишком много раз, и привычного уровня моего восприятия пока не хватало для внятного впечатления.

– Я заметил, что она угостила вас чаем. Будьте осторожны. Эта старушка постоянно что-то заваривает.

– Так вы полагаете, она не знает, что делает? – предположила я.

Присев на корточки, я поставила урну на землю, и только когда поднялась с опустевшими руками, мое сердце екнуло, осознав, что произошло. Жизнь Сары закончилась, а каждое сокращение сердца, продолжавшего мою жизнь, отдавалось болью.

– О, она-то прекрасно знает, что делает. Только я не уверен, что вы понимаете, с чем связываетесь, – возразил Уокер. В груди у меня жгло – как жжет кожу лед, – но, несмотря на болезненную скованность от внутреннего измождения, я обернулась, потому что его голос теперь раздавался издалека. Он двигался туда, где тропинка уходила с поляны дальше в лес. – Наверняка можно сказать одно: от каждого кулька с ее травяным чаем тянется веревочка – и я не про те ниточки, которыми они перевязаны.

– Вы ведь ученый. Не верите же вы… – начала я, но оборвала фразу. Сердце в оледеневшей груди забилось сильнее. Я годами пила травяные отвары Россов, и ничего со мной не стряслось. Полный порядок. Никаких чар или приворотов я на себе не чувствовала. Но разве Бабуля не сказала, что кофе «препятствует»? Я не верила в чудеса. Верила только Саре. А Сара умерла. Даже прирожденные бойцы иногда устают.

– Во что я верю – так это в то, что не стану пить никакие Бабулины зелья в ближайшем будущем, – отозвался Уокер. – И вам не советую. Вам бы лучше вернуться в Ричмонд. Попрощайтесь с подругой и езжайте обратно в город, пока еще можете.

– Пока еще могу? – переспросила я. Тон его был по-прежнему беззаботный, но в словах звучало явное предостережение.

– Едва вы вступите в диколесье, как оно заберет вас навсегда. – Уокер остановился у промежутка в деревьях, обозначающего продолжение тропинки. За его спиной лежали прохладные зеленые тени. Я заметила, что мох у корней такого же цвета, как его глаза. Оттенки леса вокруг него не просто перекликались с цветом его глаз. Множество золотистых и коричневых оттенков каштановых волос и чуть загорелой кожи настолько сливались с окружающим пейзажем, что сложно было разобрать, где кончались его собственные очертания и начиналась чаща.

– А вас уже забрало? – осторожно спросила я. Без моего ведома сердце вдруг притихло и наполнилось теплом. Лед таял. Биение стало ровнее. Уокер вдруг снова перестал походить на ученого и обратился в какое-то лесное создание. Он обладал сдержанной мужественной статью и почему-то в дикой местности выглядел куда органичнее, чем среди людей.

Как я могла расслабиться в присутствии этого хамелеона? Хотя бы на секунду? Очевидно, утрата повредила мой внутренний радар и ослабила защитные механизмы.

– Да. И заберет снова, – откликнулся он.

Он отвернулся и продолжил путь через лес пружинистым стремительным шагом, которым можно влегкую пройти десятки километров до конца дня. Через несколько секунд он исчез. Только тогда я поняла, что осталась в саду одна. И более того – урны тоже не было. Наверное, Том молча забрал ее с собой, уходя. Не место такому угрюмому, жуткому предмету среди зелени и цветов. Мои защитные инстинкты подводили в этом месте не просто так. Хладнокровие здесь не работало. В городе я могла оставаться настолько отстраненной, насколько заблагорассудится, – в толпе несложно сохранить анонимность. А вот диколесье требовало тепла. Оно пробуждало его. Можно скорбеть, но нужно и продолжать жить. Здесь все определял естественный цикл рождения, роста, смерти и возрождения, который необходимо было поддерживать.

На несколько сумрачных мгновений моим вниманием завладела белая акация со скрюченной ветвью. В воображении ужасающе натурально прозвучал скрип из кошмара. Убийство противоречит всему естественному.

Скрежет натянутой веревки по коре.

Здесь погибла женщина. Я видела ее труп так отчетливо, будто это я, а не Сара стояла возле этого дерева на похолодевших босых ногах.

Неожиданно солнце закрыли облака, и нечто заставило меня вздрогнуть. Даже на этой поляне лес поглощал сад, как только солнце скрывалось из виду. Я подняла глаза, и вид пушистого облака, сквозь которое с такой готовностью проглядывали лучи спрятавшегося солнца, успокоил меня.

Я не стала задерживаться.

Бабуля ждала меня. Она велела разыскать ее. Я погладила листья на ветвях саженца акации. Не прощаясь, а обещая вернуться. Несмотря на нервную дрожь, пробежавшую по спине, когда я проходила мимо дерева Мелоди Росс, я решила не следовать совету Уокера.

Призрачные сети поймали меня. Опутали мое сердце. Сара хотела вернуться сюда, ибо здесь был ее дом. Бабуля сказала, что это только начало, и я действительно чувствовала, как внутри что-то пробуждается. Через туман горя пробивалось любопытство. Я жаждала прекращения кошмаров, но в то же время хотела разобраться, что происходит. Сбежав, я не смогла бы этого сделать.

Глава четвертая

Как давно он здесь не был. Грязь под лапами. Сырая земля. Горькая кора. Отхватил и выплюнул. Нельзя есть. Он несколько раз чихнул. Содрогания приятны. Вычистили из носа домашнюю пыль. Он бежал по самому краю полоски голой земли. Прохладные тени подлеска укутывали, словно одеяло. Щекотка на кончиках ушей и в желудке шептала: «Укрыться. Укрыться в тенях». Но сильнее всего было жжение. Как от голода, но иное. Как когда ищешь самку, но иначе. Оно заставило покинуть укромную нору в доме.

Нос и уши. Подергиваются. Бежать. Нюхать. Вслушиваться. Пробовать. Целую вечность он таился, скрывался.

Выжидал.

Сотворенный из яростной любви, он ожил, когда сухие травы зашуршали внутри, отзываясь на появление незнакомки. Но он был слишком медленным. Изорванные нитки и поеденные молью травы обратились в плоть и кровь. Боль. И жжение. Вперед, вперед. Он не простой оберег. Вперед. Незнакомка ушла, но внутри еще жгло. Вниз по лестнице. И бегом наружу. Жжет – значит, можно двигаться. Радость после многолетней спячки.

Никто не нашептывал песен, чтобы восполнить его силы. Свежая зелень из сада не обновляла изнутри. Иголка и нить не прикасались к износившейся оболочке. Теперь все иначе. Он так давно не чувствовал рядом могущественную руку, создавшую его. Сердце, когда-то наполненное цветками лаванды, колотилось в груди. Он дышал. Вдох-выдох. Слишком быстро. Страшно.

Все иначе. Но он помнил, что было раньше.