Глава вторая

От Ричмонда до городка Морган-Гэп ехать недолго, не нужно даже покидать Виргинию. Однако удаленность одного населенного пункта от другого измеряется не только в километрах. Ни одна спутниковая система навигации не смогла бы подготовить меня к тому, какой мир открывается с вершины горы Шугарлоуф. Карта, поджидающая читателя в каком-нибудь романе в стиле фэнтези, была бы уместнее, чем электронный голос, указывающий путь сквозь страну утренних туманов и густых теней леса – невероятно далекую от загруженных улиц и бесконечных чашек капучино. Была поздняя весна, и, выехав из царства асфальта и невзрачных бетонных коробок, я попала в водоворот оттенков зеленого, от которых рябило в глазах.

Когда я наконец достигла родного города Сары и припарковалась, горизонт на востоке приобрел насыщенно-розовый, сюрреалистичный оттенок, вызывающий мысли об инопланетных пейзажах. Навигатор сообщил, что дорога до ближайшей сетевой кофейни займет сорок пять минут – причем в обратную сторону. Повезло, что он здесь вообще работал. Телефон показывал очень слабый уровень сигнала. В каком-то оцепеневшем, не подогретом кофеином безмолвии я наблюдала из арендованной машины превращение розового восхода в оранжевое утро. Хорошо быть бариста. Рядом всегда есть кофе. Какая-то часть моего сознания не успела погрузиться в дрему и смогла преобразовать вывеску находившегося поблизости кафе-закусочной в заманчивую картинку тяжелых белых фарфоровых чашек, наполненных черной жидкостью. Эта картинка была навеяна сценой из какого-то фильма, а не моим жизненным опытом, но острая потребность в стимуляторе заставила меня поверить в ее реальность и покинуть автомобиль. Я была на взводе, и виной тому не только недостаток кофеина или отсутствие привычного утреннего ритуала его употребления.

На заднем сиденье лежала урна с прахом. Я упаковала ее в один из контейнеров, в которых Сара хранила вещи. Ей нравились коробки со старомодным растительным орнаментом. На этой были нарисованы цветы. Крупные столистные розы размером с чайные блюдца. Не могла ли такая симпатичная упаковка соблазнить какого-нибудь вора вскрыть машину и выкрасть то, что потом станет для него жутковатым сюрпризом? Эта мысль вызвала спазм в пустом желудке – я быстро сняла джинсовую куртку и аккуратно положила ее поверх контейнера.

Правда такова: жизнь не учит надлежащему обращению с кремированными останками. Любое действие будет казаться кощунственным. Впервые я увидела смысл в некоторых из ритуалов, связанных со смертью. Сама я жила в отрыве от всяких традиций. Мне не на что было опереться. Неудачное сочетание горя с неопытностью и неловкостью.

Или страхом.

На мне был привычный городской «камуфляж»: черные узкие джинсы, черные высокие кроссовки и футболка с логотипом несуществующего бара. Только вот здесь подобная одежда возымела противоположный эффект. На тротуаре я ощутила себя мишенью для глаз прохожих. Слишком мрачная снаружи и внутри. Приехав исполнить обещание, я оказалась на чужбине. И сказочный восход нисколько не помогал побороть ужас, шедший из моих снов.

Ведь где-то недалеко от этой залитой солнцем улицы росла белая акация, на ветке которой однажды висело тело женщины, так что, возможно, мой наряд был не столь чужд этим местам.

Я склонилась в салон машины, приложила ладонь к потертой куртке и обратилась к Саре. Безмолвно, больше для того, чтобы успокоить собственные нервы. Я здесь. Я обо всем позабочусь. Затем я резко отстранилась и захлопнула дверцу.

Сары больше нет. Я обещала вернуть ее домой. Две аксиомы, определяющие сейчас мою жизнь. Да и не отсиживаться же в квартире. Ни секунды это не казалось мне верной стратегией.

В последний раз я пыталась скрыться, когда мне было пять. Крошечный чулан, жестокая женщина и старый игрушечный клоун, бессильный защитить обнимающую его маленькую девочку. Несколько часов я просидела неподвижно в тесном углу, игнорируя позывы мочевого пузыря и покалывание в затекающих ногах. Обнаружив это убежище, приемная мать выхватила клоуна из моих слабых рук. В гневе она разрывала игрушку на мелкие части. Белые хлопья набивки опускались на мое запрокинутое заплаканное лицо, словно снег. Они прилипали к ресницам и губам, и я навсегда запомнила вкус свалявшейся ваты. Когда от клоуна ничего не осталось, меня резко подняли и поставили на негнущиеся, едва державшие онемевшие ноги.

Но чувствительность вернулась к ним очень скоро. Когда начались побои.

С того раза я навсегда перестала прятаться. Любые угрозы встречала лицом к лицу и справлялась с ними. Точно так же я разбиралась с проблемами Сары с тех самых пор, как она появилась в моей жизни.

И я открыла дверь закусочной, ожидая проблем. Более того, втайне надеясь их найти. Мне так хотелось дать Вселенной ответную оплеуху – похлеще удара Джейсона Мьюза, прилетевшего мне много лет назад на школьном дворе. Но за порогом обнаружились лишь густой запах бекона, официантка, мечущаяся среди «толпы» людей за тремя столиками, и молодой мужчина на табурете у стойки. Пройдя мимо него к дальнему столику, я села, повернувшись лицом к двери и прислонившись к стене. В ожидании официантки я вертела в руках сахарницу. Щелканье скользящей металлической крышечки успокаивало, пока не обнаружилось, что она отражает мое лицо с таким же искажением, как поверхность урны вчера.

В кого я превратилась теперь, когда Сары не стало? Когда мы встретились, мне исполнилось одиннадцать, и я была полностью сосредоточена на том, чтобы пережить текущий день. И это обостренное чувство самосохранения мгновенно расширилось, распространившись на хрупкую девочку, в которой был заключен мой мир.

– Если что, сегодня утром у нас свежий пирог с ревенем. – Официантка быстрым шагом подошла к моему столику, за ней следовал шлейф из аромата кофе и бекона. Должна признать, это был весьма приятный парфюм. Нотка бекона компенсировала отсутствие запаха импортных кофейных зерен, хорошо знакомого мне по собственным волосам и коже. Желудок заурчал, хотя я понятия не имела о том, что такое ревень. Остальное меню располагалось над стойкой, на меловой доске, видавшей и лучшие дни. Кто-то, желая добавить ей привлекательности, изобразил по краям веселые смайлики. От их вида мне стало так же скверно, как от всего того, что я недавно удалила со смартфона. Слишком все это было радостным и слишком близким к нормальной жизни, на смену которой пришли пустота и холод. Вот опять. Потеря – слишком простое слово, чтобы описать мою опустошенность.

– Кофе и тост, – ответила я. И через паузу добавила: – Пожалуйста.

Добавила, потому что первые слова прозвучали слишком отрывисто и не сочетались с нарисованными смайликами. Мне не хотелось вымещать скверное настроение на девушке, которая просто делала свою работу. Нервы, недосып, скорбь и страх – не оправдание. Ничто из этого не должно сводить на нет сочувствие к обслуживающему персоналу, развившееся за годы моей собственной работы за прилавком.

– Хорошо. И принесу немного моего черничного варенья – вам, похоже, не помешает что-нибудь сладкое, – сказала официантка. Бейджа с именем я не заметила. Одета она была в выцветшие черные джинсы и футболку с эмблемой заведения на груди. Символом закусочной был широко улыбавшийся поросенок в поварском колпаке, что в моей голове не вполне сочеталось с витавшим вокруг запахом бекона… Но в словах девушки не было ехидства. Переведя взгляд с ухмыляющегося поросенка на ее лицо, я увидела улыбку куда более сдержанную и искреннюю.

Доброта. Тело отреагировало, наполнив глаза горячей влагой.

Официантка не стала ждать согласия. Она поспешила в другой конец зала, а я облегченно выдохнула – после аварии говорить с людьми было все равно что ходить по битому стеклу. Быстрый уход девушки дал мне время шире раскрыть глаза и высушить слезы, прежде чем они стекут по щекам.

В Морган-Гэпе мне предстояло столкнуться с вещами потяжелей, чем приветливость. Меня ждало прощание с Сарой. Придется пережить наяву сцену из кошмаров, чтобы сделать это. А потом еще решить, куда двигаться дальше.

Я допивала уже вторую чашку кофе – настолько едкого, что содержимое третьей вполне могло сжечь пищевод, и приходилось относиться к нему как к горькому лекарству, – когда входная дверь открылась. Появление пожилой женщины сопровождалось приветственными возгласами. Все присутствующие называли ее «бабуля», и на секунду мне в голову пришла безумная идея, что все они члены одной семьи.

Но ход моих мыслей прервал одинокий мужчина у барной стойки. Он встал, повернулся лицом к пожилой даме и, кивнув, тоже назвал ее бабулей – сдержанность приветствия свидетельствовала, что та не приходилась ему родной бабушкой. Однако он не достал кошелек, чтобы расплатиться, поскольку поднялся с места не для того, чтобы уйти. Он начал придвигать поближе к стойке табуреты, облегчая даме проход. И остался стоять – как будто следя за тем, чтобы бабуля ни обо что не споткнулась. В этом действии читалось уважение, но вместе с тем и какая-то настороженность. Он вытянулся по струнке: спина прямая, плечи расправлены, челюсти крепко сжаты – и молча наблюдал за старушкой, пока та не дошла до моего столика.

В один момент я перехватила его взгляд. Лишь на секунду. Я быстро отвернулась, но успела заметить, насколько не сочетался этот напряженный взгляд темно-зеленых глаз с небрежной грубостью его облика. Одет он был на осенний манер и, похоже, работал на свежем воздухе. Изношенные ботинки. Взлохмаченные густые волосы. Только вот в тяжести его взгляда было что-то неоднозначное. Откуда такая тревога при появлении безобидной старушки? И почему, несмотря на его напряженность, мне кажутся милыми его старомодные манеры? Я была слишком измотана, чтобы по достоинству оценить этот рыцарский жест. Однако, как и в случае с официанткой, проявленное внимание было искренним.

Мне приходилось готовить кофе для самых разных утренних завсегдатаев: от чиновников из городской администрации до работяг-строителей. У незнакомца за стойкой на уме явно было нечто большее, чем прогулки на природе. Я не сомневалась в этом. Настороженность и почтение, которые вызвала в нем пожилая дама, заставили меня внимательнее к ней присмотреться.

Бабуля – если она вообще была чьей-то бабушкой – двигалась к моему столику с такой решительностью, будто проснулась утром исключительно ради этого. Даже не замедлила шаг, когда мужчина за стойкой поднялся, чтобы поздороваться. В отличие от меня ее, похоже, нисколько не волновал его взгляд, манеры и тот факт, что круг его забот не ограничивался омлетом на тарелке.

Старушек, посещающих кофейни Ричмонда, спутники чаще всего называют Луиза или Беверли. Иногда – Нэнни ^[2] или Нэн. Но как только я встретилась взглядом с присевшей за мой столик женщиной, то уже не могла представить, что ее могут звать иначе, чем Бабуля.

– Кофе, – заговорила она. – Как я не догадалась? Проклятая дрянь. Всегда мешает. Никогда не пей его, если только не собираешься воспрепятствовать… Ох, ну ладно, Сара ведь не могла запомнить всё, правда же? Благослови Господь ее и тебя. Я хорошо знала ее мать, а до этого – бабушку. Даже с прабабушкой Росс была знакома. Не то чтобы та с кем-то водила дружбу. Делала для вас все, что могла, девочки. Только сил моих не хватило. Но ты здесь – так и должно быть.

Ее наряд походил на пышный кокон из разноцветных тканей, и я не могла понять, где заканчивается свитер и начинается рубашка. Сперва старушка показалась мне рыхлой и округлой, но объем объяснялся манерой одеваться, а не лишними килограммами. Многослойные одежды не выглядели неопрятно, да и все в ее облике было живописным и благообразным, под стать внимательным голубым глазам. Пока я изучала причудливый гардероб, напоминающий о стиле бохо, в руках старушки появился крошечный плетеный мешочек, перевязанный желтой нитью. Внезапно меня посетила уверенность: слои материи скрывают множество карманов, вмещающих все, что может понадобиться Бабуле в ежедневных заботах, которые вряд ли похожи на те, какие предполагаешь у людей подобного возраста, о чем говорил и тот факт, что она, очевидно, считала себя знакомой со мной, хотя я о ней никогда и не слышала.