Официантка поспешила к нашему столику и поставила на него дымящуюся чашку – по-видимому, внутри был кипяток. Бабуля опустила в чашку свой мешочек. Движения обеих выглядели непринужденно-выверенными. Будто эта конкретная посетительница всегда заваривала собственный чай.

– Я обещала Саре, что верну ее домой, – сказала я. В мозгу беспорядочно роились мысли, а недостаток сна, похоже, начал пагубно влиять на восприятие. Я была готова тотчас же открыться странной женщине, как будто только и ждала ее появления.

– Что ж, она хотя бы догадалась попросить тебя об этом. Пусть даже и позабыла, что с кофе лучше не связываться. А вот про сад – не забыла. – Бабуля отпила из своей чашки, и, как только по поверхности напитка пошла рябь, воздух наполнился ароматом перечной мяты.

Непослушные седеющие кудри, пышная лоскутная юбка до колен и пара начищенных горных ботинок практически детского размера. Я никогда не видела никого похожего, и в голове без конца вертелась фраза «старый эльф-весельчак», но инстинкт, выработавшийся за годы «кочевой» жизни, подсказывал, что эта бодрость может иметь более мрачный оттенок, чем мне кажется.

– Она нашла мать повешенной на белой акации, – прошептала я. Это не было секретом, и тем не менее я произнесла слова так, как будто открывала большую тайну. О том убийстве, должно быть, слышал весь город, включая и давнюю его обитательницу, сидевшую напротив меня. Заведение вокруг нас жило своей жизнью. Официантка все еще бегала от столика к столику. Мужчина за стойкой доел омлет. Какие-то посетители ушли, и им на смену появились следующие. Но перед моими глазами постоянно стояла картина, которую видела Сара в худшее утро своей жизни.

– Ты ей помогла. Возложила ее бремя на свои плечи. Теперь, когда вижу тебя воочию, меня это не удивляет. Твоя сила ощутима, – ответила Бабуля, отпив еще чаю. – Как раз то, что нужно. Ты действительно работала с кофе? Ты сварила и выпила этого пойла куда больше, чем следовало.

Глаза снова начало жечь и щипать. Так долго я была сильной ради Сары. Теперь, когда ее не стало, я утратила чувство цельности. Сила будто испарилась. Казалось, подуй ветер покрепче – и меня тут же унесет. Странным образом успокаивало, что эта женщина знает обо мне, хотя я всегда предпочитала оставаться незнакомкой. Вероятно, мне нужно было напоминание о том, кем я была или кем должна стать.

От последней мысли острота восприятия, которую подпитывал кофеин, еще усилилась. Я потянулась к своему напитку.

– Так! Снова кофе. Тебе это совсем не идет на пользу. Принеси вторую чашку, Джун! – внезапно распорядилась Бабуля. Она отодвинула от моего локтя кофе и из складок своего наряда достала еще один плетеный мешочек. Этот был перевязан зеленой веревочкой, и, как только он опустился в кипяток, который успела поднести официантка, я почувствовала до дрожи знакомый аромат.

– Чай с валерианой, – проговорила я. Слезы не покатились, хотя картинка перед глазами размылась по краям. – Сара постоянно мне его заваривала.

– Она покинула нас совсем юной, но многому успела научиться у своей матери.

Как я ни старалась сохранять бдительность, невозможно было устоять перед валериановым чаем, напоминающим о сестре. Я взяла чашку и осторожно отпила из нее, пока мешочек с травами все глубже утопал в кипятке. Аромат заставил меня прочувствовать все заново: дружбу, утрату, уверенность в совместном будущем и незыблемость того, что я осталась одна на всю оставшуюся жизнь.

– Время еще не пришло. Я хотела, чтобы вы обе стали старше и мудрее, прежде чем вернетесь. Но вот ты здесь. Ты слишком молода, – продолжала Бабуля. – А я слишком стара. Но семена падают и зреют там, где могут.

Стало ясно, что она еще старше, чем я предположила сначала. Ее движения были точными и проворными. Глаза блестели. Но при более пристальном взгляде становилась видна тонкая паутина морщин вокруг глаз и губ. Она допила свой чай и поставила чашку на стол перед собой, а затем развязала желтую нить, чтобы влажная травяная смесь высыпалась на донышко. Старушка всмотрелась в свою чашку и прикусила нижнюю губу с таким видом, будто размышляла над тайнами мироздания.

– Мне нужно захоронить прах Сары возле дома ее матери, – сказала я. Чай Бабули и ее сочувствие ослабили мой внутренний барьер. Нужно было рассказать кому-то о моей скорбной обязанности, а ближе всех оказалась она.

– Сара хочет, чтоб ты сделала нечто большее, – ответила Бабуля.

Она потянулась к моей чашке, но я крепко держалась за ручку. Почему-то мне вдруг не захотелось, чтобы она дергала за зеленую нитку и выпускала из мешочка заварку. Не просто не захотелось. Сердце бешено заколотилось. Словно маленькая девочка с плюшевым клоуном снова прячется в кладовке, а дверная ручка под напором руки приемной матери скрипит так решительно, что хлипкий замок вот-вот сломается.

Я не знала эту женщину.

Не знала ее намерений и мотивов.

Пальцы Бабули с неожиданной твердостью взялись за чашку, но смирились с моим сопротивлением. Рука медленно опустилась, и лишь приподнятая бровь намекнула, что старушка знает достаточно и без гадания по травяной гуще.

Да и у Сары разве не было поразительной интуиции? Сестра надолго останавливалась около каждого объявления о пропаже животного. Я к этому привыкла и даже не пыталась ее от них оторвать. Очень многих она разыскала. Сару Росс нужно было просто принять. Каждый день восходит солнце. Сара чувствует точное местонахождение потерявшейся французской болонки. Так что встреча с кем-то вроде Бабули в Морган-Гэпе меня не особо потрясла. Сара попросила вернуть ее домой, потому что точно знала, что я справлюсь.

И все же привыкание к сверхъестественным талантам Сары происходило у меня постепенно. А знакомство с Бабулей оказалось внезапным. В мире, часто казавшемся унылым и бесцветным, Сара была яркой искоркой, однако мой инстинкт самосохранения запаниковал от встречи с чем-то еще более ярким – и это здесь-то, в городке, где угольная пыль все еще могла испачкать хлам на чердаках.

– Женщины из рода Росс жили в Морган-Гэпе еще со времен Восстания из-за виски ^[3]: тогда сюда приехали переселенцы из Ирландии. Некоторые говорят, что Россы уже ждали здесь, когда прибыли первопроходцы. Они были знахарками, понимаешь? – спросила Бабуля.

– Владели знаниями, – ответила я, но без особого энтузиазма в голосе. Можно привыкнуть к необычным чертам своей лучшей подруги, но нельзя совершенно спокойно принять те же черты в другом человеке. Или не в человеке, а в мире. От напряженного внимания у меня встали дыбом волосы на затылке, а желудок стал невесомым, будто вместо травяного чая наполнился гелием. Эта женщина заранее знала о моем прибытии, хотя поехать я решилась через пару часов после полуночи – «пережив» гибель матери Сары очередные несколько раз.

– Можно сказать и так, – согласилась Бабуля. – А еще можно сказать, что им были ведомы способы повлиять на наш мир. Слегка его кольнуть. Подтолкнуть, когда надо. Помочь. Исцелить. Как это ни назови, а в здешних местах, если тебе вдруг открывается что-то, о чем не могло быть известно, – например, что начнется дождь или что какая-то молодая пара собирается пожениться, – то про тебя скажут: «Это кровь Россов в ней говорит». Кто-то отрицает это. Кто-то заявляет, что так и есть. А кто-то – боится. Но хижину и сад Россов никто не потревожил. Тебе ничто не помешает похоронить Сару возле ее матери, бабушки и прабабушки.

Договорив, она поднялась и встала из-за стола. Достав несколько крошечных конвертов из очередного потайного кармана, она положила их рядом со своей чашкой.

– Молотый женьшень для матери Джун, – кивнула старушка в сторону конвертов. – Она лечится от рака, и ее энергия на исходе. Приходи ко мне, когда закончишь в саду. Тогда нам будет что обсудить.

Незнакомец за стойкой вновь смотрел в нашу сторону. Странным образом его взгляд был еще пристальней, чем до этого. И на этот раз Бабуля обернулась и шикнула, как будто он что-то сказал:

– Не переживай, Джейкоб Уокер. Браконьерством не промышляю. Этот женьшень я абсолютно законно вырастила на своем участке. – Потом она снова обратилась ко мне: – Будто я хоть одной травинке в этих лесах могу навредить. Он – биолог. Работает на государство. Пора бы ему понять, что мы оба служим этой горе, только по-разному.

Биолог не отворачивался. Наши взгляды снова встретились: это длилось достаточно долго, чтобы суеверная тревога уступила место тревоге иного рода, и я сидела не в силах пошевелиться. Я приучила себя не расслабляться, поэтому не могла не заметить, если вдруг моя бдительность падала ниже допустимого предела. Почему меня так тронуло, что он подвинул стулья из прохода, облегчая путь пожилой женщине? Или меня тронуло уже то, что он поднялся с места? Сам знак уважения? Это ведь просто посетитель, который ест свой завтрак. Незнакомец, проявивший вежливость. Я всегда ужасно нелепо вела себя с мужчинами при первой встрече. Так что обычно просто игнорировала такого рода тревогу.

Но сегодняшний день оказался еще тяжелее, чем я ожидала. Мне не хотелось, чтобы кто-то видел мою боль, и я опасалась, что мужчина за стойкой заметил навернувшиеся у меня слезы – и не только их, – прежде чем вернулся к своей тарелке.

Бабуля, похоже, не уловила моей реакции на Уокера. Она, как ни в чем не бывало, снова потянулась в недра своего кокона, будто я не моргала что есть мочи, чтобы заставить исчезнуть горячую влагу. Я отметила, что контуры губ биолога слегка смягчились, когда он оценил выражение моего лица. Но нельзя было показывать уязвимость. Если бы он вновь оглянулся, то увидел бы мои ясные глаза и стиснутую челюсть. Но он не оглянулся, а из очередного Бабулиного кармана появился свернутый лист бумаги. Бумага пожелтела и пошла пятнами, словно ее испачкали смуглые пальцы старушки. Но я уже успела понять, что работа с растениями, их выращивание и заготовка не могли не оставить следов на руках. В ее темных волосах блестело серебро седины. На щеках играл румянец, одежда была чистой. Кожа рук потемнела не от грязи. Скорее, земля таким образом отметила Бабулины заслуги, чтобы другие жители не сомневались в ее мастерстве.

– Все давно для тебя подготовлено. – Она протянула мне свернутый лист с таким значительным видом, что отказаться принять его я не могла.

Свиток с трудом развернулся – ведь он пробыл в скрученном состоянии довольно долго, – и я смогла различить рукописные строчки. Чернила выцвели, но мне удалось понять, что это маршрутные указания. Они завершались более крупной подписью. Инициалы «М.Р.» почти не утратили изначальной четкости. Они пришлись на самую защищенную часть свитка: от солнечных лучей и сырости их уберегли несколько слоев свернутой бумаги.

Как можно было довериться чьей-то самодельной карте, полученной от дамы, которую я едва знаю?

– Здесь написано, как добраться до хижины семьи Росс. Сад расположен недалеко от нее. Иди по тропе. Ты поймешь, где следует упокоить прах Сары, – произнесла Бабуля. Затем она отступила на шаг, и это движение застало меня врасплох. Свиток выпал из рук на стол и свернулся обратно. Не знаю почему, но я вдруг потянулась к потемневшей Бабулиной руке, чтобы не позволить ей уйти. Я ни к кому не прикасалась с тех пор, как умерла Сара. Да и не в моем характере было тянуться навстречу другим. Вот отбрыкиваться от кого-то время от времени – другое дело. Бабулина ладонь оказалась на удивление прохладной – видимо, из-за возраста ее кровообращение ухудшилось. Свободной рукой она мягко погладила мое запястье, и в этом жесте, несмотря на прохладу кожи, ощущалось тепло. Хоть точный возраст дамы и не поддавался определению, ей наверняка уже приходилось хоронить друзей. До этого момента мне не хотелось, чтобы остатки заварки в моей чашке открыли ей нечто сокровенное. А теперь получилось почти то же самое. Чересчур быстро. Чересчур близко. И вообще чересчур.