Былой восторг мистера Бревурта от занятий с дочерью несколько померк в тени его новообретенной страсти к теологии. Тем не менее Хелен до последнего сохраняла товарищеский дух, установившийся между ними в прошлые годы. Чтобы скрасить сгущавшуюся скуку ежедневных занятий, Хелен научилась общаться с отцом, все более отдалявшимся от нее, через игру. Надо признать, что в учебном плане, основанном в значительной мере на импровизации, было немало такого, что Хелен с радостью принимала (арифметика, оптика, тригонометрия, химия, астрономия), но более мистические аспекты программы мистера Бревурта наводили на нее тоску, пока она не обнаружила, как можно выворачивать их наизнанку для собственного развлечения. Она стала придумывать анаграммы из библейских пророчеств, выдавая их за предсказания о будущем семьи; составлять каббалистические толкования ветхозаветных текстов, подкрепляя их эзотерически-математической аргументацией, всегда производившей впечатление на отца, даже если смысл ускользал от него; исписывать страницы дневника сновидений шокирующими сценами на грани приличий. Когда-то Леопольд поставил ей условие, чтобы она записывала свои сны с непреложной честностью, и Хелен испытывала удовольствие, глядя, как дрожит от ужаса отцовский подбородок за чтением ее гривуазных измышлений.

Несмотря на то что она начала выдумывать свои сны из озорства, с каких-то пор это стало необходимостью. Лет с девяти ее ночи стала удлинять бессонница, лишая ее не только снов, но и покоя. Разум ее захватывали ледяные щупальца беспричинной тревоги, превращая его в пустошь страха. Она чувствовала, как разжиженная кровь слишком быстро циркулирует по венам. Иногда ей казалось, что она слышит, как ее сердце задыхается. Такие кошмарные бдения стали случаться все чаще, и дни за ними проходили как в тумане. Хелен обнаружила, что поддерживать чувство реальности ей почти не по силам. И тем не менее родители предпочитали видеть дочь именно в таком притухшем состоянии – отцу доставляло удовольствие рассматривать ее блеклые выкладки; мать находила ее более покладистой.

Вскоре Хелен осознала, что является не только ученицей отца, но и объектом его исследований. Казалось, его интересуют конкретные результаты своего преподавания – ему хотелось знать, как они формируют разум и нравственность дочери. Когда он экзаменовал ее, у Хелен часто возникало ощущение, что кто-то другой наблюдает за ней его глазами. Лишь много позже она поняла, что все это выпытывание и побудило ее скрыться за личиной безропотной тихони, чтобы играть эту роль с безупречной достоверностью перед родителями и их друзьями – девочки ненавязчиво-вежливой, не открывающей рта без крайней необходимости, отвечающей на все по возможности кивками и односложными фразами, вечно отводящей глаза, всячески стараясь избегать общества взрослых. Однако, повзрослев, она не смогла избавиться от этого образа, отчего задавалась вопросом, не была ли она в самом деле такой, или, может быть, дух ее за годы притворства уподобился маске.

Собрания на Перл-стрит пользовались неизменным успехом, несмотря на ограниченные средства Бревуртов, что свидетельствовало об обаянии и гостеприимстве миссис Бревурт. Ни ухудшавшееся качество чая, ни повальное дезертирство прислуги не могли отвадить ее гостей. Даже ее муж, чье поведение стало вычурно, а слова – загадочны, не отпугивал их. Одной лишь силой своего обаяния – и ловкими тактичными маневрами – она добивалась, чтобы ее гостиная продолжала оставаться центром светской и интеллектуальной жизни Олбани. Но настал момент, когда им пришлось снова открыть верхние этажи и, обставив их наилучшим образом, принимать жильцов. Миссис Бревурт смогла бы пережить позор того, что вверх и вниз по ее лестнице ходят государственные служащие, но ее завсегдатаи сочли за лучшее ради ее же блага впредь собираться в другом месте. Примерно тогда же Бревурты решили, что Олбани стал для них слишком провинциален.

Прежде чем отправиться в путешествие по Европе, они провели месяц в Нью-Йорке, в доме одной из знакомых миссис Бревурт, на Восточной 84-й улице, возле Мэдисон-авеню, всего в нескольких кварталах от особняка, который в будущем – о чем никто и подумать не мог – станет домом Хелен. Да что там, годы спустя она и сама будет частенько вспоминать то время в Нью-Йорке и гадать, не могла ли она в свои одиннадцать лет увидеть на прогулке с мамой успешного молодого бизнесмена, который станет ее мужем. Случалось ли этим двоим – девочке и мужчине – видеть друг друга? В любом случае не подлежит сомнению, что ребенком она провела немало скучных часов в обществе многих из тех людей, которые будут искать ее внимания и расположения, когда она выйдет замуж. В тот месяц мать старалась брать ее с собой на всевозможные мероприятия в дневное время: ланчи, лекции, чаепития, поэтические чтения. Миссис Бревурт часто говорила, что там девочка сможет почерпнуть для себя кое-что поважнее, чем на уроках ботаники или греческого, которые давал ей отец. Хелен, по обыкновению, держалась тише воды ниже травы – она смотрела и слушала, не догадываясь, что через какие-нибудь десять лет узнает многие из этих лиц и голосов, и не представляя, как в будущем послужит ей знание того, кто из них притворяется, будто помнит или не помнит ее.

Их жизнь в Европе была бы невозможна без талантов миссис Бревурт. Впервые оказавшись во Франции, они сняли скромные комнаты в Сен-Клу, но Кэтрин вскоре обнаружила, что это слишком далеко от центра Парижа. Имея массу поручений от подруг, она отправилась на несколько дней к Лоуэллам, жившим на острове Сен-Луи. Оттуда она обзвонила множество людей – как своих знакомых, так и тех, с кем ее просили связаться, чтобы поделиться новостями, письмами и сведениями личного характера из Нью-Йорка. Не прожили они во Франции и недели, как их пригласила к себе погостить Маргарет Пуллман, жившая на площади Вогезов. Это повторялось с ними почти всюду, куда они приезжали – в Биаррице, Монтрё, Риме – и поселялись за разумные деньги в каком-нибудь пансионе или альберго^[5] в скромной, но респектабельной части города. Миссис Бревурт примерно неделю навещала подруг, обмениваясь новостями и завязывая новые знакомства среди американских экспатриантов, после чего кто-нибудь приглашал ее погостить у себя вместе с мужем и дочкой. Впрочем, со временем их роли поменяются: если сначала это миссис Бревурт пользовалась добротой своих более состоятельных соотечественниц, то год-другой спустя она сделается столь желанной гостьей, что ей придется отклонять приглашения, отчего ее общества станут добиваться еще охотнее. Куда бы ни следовала ее семья, миссис Бревурт становилась связующим звеном, объединявшим всех странствующих американцев, с которыми стоило познакомиться.

Для американцев за границей было в порядке вещей избегать друг друга. Не только, как велел негласный кодекс, из соображения тактичности, но и потому, что никому не хотелось признавать, что европейских друзей у них немного и они испытывают провинциальную зависимость от знакомых соотечественников. Прекрасно это понимая, миссис Бревурт со свойственной ей смекалкой взяла на себя миссию этакой вестницы среди изолированных друг от друга иностранцев, чем оказала им услугу, ведь она удовлетворяла их любопытство, позволяя им и дальше поддерживать впечатление беспечной самодостаточности. Она стала тем человеком, к которому обращались, горячо желая с кем-то познакомиться, но боясь оплошать без ее чуткой поддержки; она восстанавливала порванные связи и устраивала новые; она умела вводить людей в избранные круги, сохраняя при этом впечатление (что особенно важно) закрытости этих кругов; она была, по единодушному мнению, несравненной сплетницей и непревзойденной сводницей.

Путешествуя в предгорьях, вдоль морского побережья или по городам (смотря по сезону), останавливаясь, задерживаясь или торопясь (смотря по удобствам), Бревурты составляли карту своеобразного гранд-тура. Мистер Бревурт посвящал бо́льшую часть времени образованию дочери и выискиванию всевозможных мистических кругов: спиритуалистов, алхимиков, магнетизеров, некромантов и прочих оккультистов, совершенно пленивших его. Хелен и раньше с тяжелым сердцем признавала, что лишилась в лице отца друга и единственного спутника в Европе, но теперь совсем пала духом: она стала старше и благодаря начитанности и образованности сумела понять, что Леопольд превращался в оккультного мшелоимца. Ее место в жизни отца заняли догмы и заповеди, над которыми несколько лет назад они бы дружно посмеялись и сочинили сумасбродные истории. Грустно было видеть, как отец отдаляется от нее, но что по-настоящему угнетало ее, так это потеря уважения к его умственным способностям.

Тем не менее мистер Бревурт не в полной мере утратил интерес к талантам дочери. Через несколько лет путешествий он вынужден был признать, что ее способности к языкам, точным наукам, библейской герменевтике и тому, что он называл ее мистической интуицией, превзошли его собственные, и стал планировать их семейный маршрут с учетом местообитания различных ученых мужей, которые могли бы продолжить ее образование. Это заводило их на скромные постоялые дворы в сельской местности и в общежития на окраинах университетских городков, где матери, отцу и дочери приходилось проводить все время в уединении. Такая изоляция в нетипичной для них среде приводила к тому, что мистер и миссис Бревурт часто ссорились из-за всякой ерунды. Хелен все дальше уходила в себя, и ее молчание давало родителям карт-бланш для все более язвительных перепалок. Однако, когда наконец приходило время для общения с каким-нибудь светочем науки или оккультным авторитетом, Хелен всегда преображалась. Внезапно она преисполнялась кристальной уверенности в себе – что-то в ней отвердевало, заострялось и сияло.

Будь то в центре Йены, в пригороде Тулузы или на окраине Болоньи, все повторялось почти без изменений. Они снимали номера в гостинице, где миссис Бревурт жаловалась на некое недомогание, требовавшее постельного режима, а мистер Бревурт провожал дочь к очередному светилу, ради которого они сюда прибыли. Пространные и по большей части невразумительные речи Леопольда Бревурта, какими он сопровождал знакомство, всегда вызывали тревогу и сожаление в глазах хозяина. Его доктрины не только сделались донельзя премудрыми, но и перемежались мешаниной из французских, немецких и итальянских словес, в основном вымышленных. Некоторые из этих академиков и мистиков бывали впечатлены познаниями Хелен в Священном Писании, ее ученостью и смелым обращением с различными эзотерическими догмами. Почуяв их интерес, мистер Бревурт пытался сказать что-нибудь, но его останавливали воздетой рукой и игнорировали до конца встречи. Иные из этих наставников просили его покинуть комнату. После чего, бывало, хватали Хелен за колено с наставнической теплотой, но вскоре отдергивали руки, пугаясь ее убийственной бесстрастности и немигающего взгляда.

Детство свое Хелен оставила в Олбани. Будучи вечно в разъездах, она встречала мало сверстниц, и эти мимолетные встречи не успевали перерасти в дружбу. Чтобы занять чем-то время, она учила языки по книгам, которые перевозила от одного дома или отеля до другого, – она брала La Princesse de Clèves из книжного шкафа в Ницце и ставила на полку библиотеки в Сиене, взяв с нее I viaggi di Gulliver, которой восполняла позаимствованную в Мюнхене Rot und Schwarz^[6]. Все так же страдая бессонницей, она защищалась книгами от натиска абстрактных ужасов. Когда же книги не справлялись, она обращалась к дневнику. Дневники сновидений, которые отец заставлял ее вести в течение нескольких лет, привили ей привычку записывать свои ежедневные мысли. Со временем, когда отец перестал читать ее записи, сновидения уступили место размышлениям о книгах, впечатлениям от посещенных городов и сокровенным страхам и желаниям ее «белых ночей».

На заре ее юности произошло одно неприметное, но существенное событие. Она гостила с родителями на вилле миссис Озгуд, в Лукке. Нагулявшись по территории и осоловев от жары, она стала бродить по пустому дому. Кроме них никого на вилле не было. Прислуга, заслышав ее шаги, спешила прочь. На прохладном терракотовом полу раскинулась спящая собака, закатив приоткрытые глаза, и смотрела судорожные сны. Хелен заглянула в гостиную: ее отец и мистер Озгуд спали, сидя в креслах. Какое-то дурное чувство овладело ей, пробудив смутное желание сделать что-то нехорошее. Она поняла, что достигла самого дна скуки. А по другую сторону было насилие. Развернувшись на каблуках, она снова вышла в сад. Дойдя до тенистого места, где мать с хозяйкой попивали лимонад, она твердо заявила, что пойдет прогуляться по городу. Может, дело было в ее безапелляционном тоне, может, в том, что мать была увлечена многозначительным перешептыванием с миссис Озгуд, а может, в том, что орехово-медная Лукка лучилась благолепием в тот день, но возражения не последовало – миссис Бревурт лишь покосилась на дочь и пожелала ей хорошей пасседжаты^[7], только не слишком далеко. Вот так для Хелен началась новая глава, чего никто, кроме нее, не заметил. Впервые в жизни она вышла в мир сама по себе.