Когда дочери одного из членов кабинета делали операцию в тот момент, когда ее отец находился за границей по государственным делам, Трумэн позвонил ему с новостями из больницы. После короткого разговора с одним студентом колледжа в Калифорнии он попросил того написать ему, а декана – держать в курсе оценок юноши. В разгар Берлинской блокады^[26] отправил записку с соболезнованиями от Белого дома, когда в автокатастрофе погиб ребенок одного из ветеранов Батареи D. Вызвал слезы у бывшего президента Гувера, пригласив его в Белый дом после 12 лет изгнания^[27]. Но впервые общественность получила возможность увидеть его личную привязанность и сопереживание чуть позже. Через шесть дней после присяги Трумэн посетил похороны Тома Пендергаста, который к тому времени уже отбыл тюремное заключение и впал в немилость, став персоной нон грата. «Какой человек пропустит похороны своего друга из страха критики?» – спросил Трумэн.

Нужно быть особенным человеком, чтобы заботиться о других, проходя, вероятно, через самый стрессовый период своей жизни и, возможно, один из самых стрессовых периодов для всех людей того времени. В тот период еще не была завершена Вторая мировая война, для предотвращения будущих мировых конфликтов создавалась ООН, а на военные цели шла первая партия урана.

«Он человек огромной решимости, – заметил Уинстон Черчилль вскоре после встречи с Трумэном. – Он не обращает внимания на щекотливость ситуации, а занимает твердую позицию». Замечательное качество, потому что следующие несколько месяцев принесут с собой экономический коллапс Европы, воздушный мост в Берлин и реализацию доктрины Трумэна.

Наиболее значимым из его решений того периода стал, конечно же, сброс атомных бомб на Хиросиму и Нагасаки. Споры по поводу этого его решения бушуют сейчас и бушевали сразу после бомбардировки, но обычно упускается из виду тот факт, насколько мало обсуждали вопрос до нее. Всего за несколько месяцев до первых взрывов ядерного оружия Трумэн даже не подозревал о существовании бомбы! Это был военный проект и в первую очередь военное решение; позднее один генерал описал Трумэна как «мальчика на санях, который никогда не имел возможности сказать “да”. Все, что он мог сказать, – “нет”». Все было гораздо сложнее, как отметил сам Трумэн в день первых испытаний, сетуя на мир, где «машины опережают мораль на несколько столетий», и уповая на будущее, где такого не будет.

Но там, в настоящем, он сражался с безжалостным и почти непостижимо злобным врагом. Тридцатого июля 1945 года корабль «Индианаполис», который всего за четыре дня до этого доставил на остров Тиниан материалы для сборки первой атомной бомбы, был потоплен японской подводной лодкой. Погибло более тысячи человек^[28], многих оказавшихся в воде съели акулы.

Мы знаем, что Трумэн решил не говорить «нет» и до конца жизни считал, что сделал правильный выбор: будучи президентом, избранным миллионами матерей и отцов, ему прежде всего надлежало защищать жизни американцев. Однако после разрушений 6 и 9 августа последствия этого решения проявились в полной мере. Испепеление более 200 000 японцев – трагедия, которая навсегда останется в истории человечества. После бомбардировки Трумэн осознал, что такую чудовищную силу ни при каких обстоятельствах нельзя оставлять в руках военных. Проявив твердость, он установил гражданский контроль над ядерным оружием, который – к счастью – существует до наших дней, и больше это оружие не использовалось.

В историях о лидерстве уже практически стандартно упоминается, что на столе в Белом доме у Трумэна стояла табличка с надписью «Фишка дальше не идет»^[29]. Это правда, и она действительно воплощала его подход, заключавшийся не только в вынесении сложных решений, но и в принятии ответственности за них. Однако не так известна более показательная надпись – цитата из Марка Твена, которой сегодня могли бы следовать гораздо больше руководителей: «Всегда поступайте правильно. Некоторых это удовлетворит, остальных удивит».

Правильный ли поступок – применение ядерного оружия? Тема по-прежнему вызывает споры. Однако никто не ставит под сомнение план Маршалла. Капитуляция Германии в мае 1945 года не ознаменовала окончание европейских проблем. Шестилетняя война опустошила и континент, и Британию. Около 40 миллионов человек покинули свои дома. Осиротело целое поколение детей. На огромных территориях люди остались без работы, тепла и пищи. Война унесла миллионы жизней, а последующие страдания невозможно было осознать.

Решив что-то предпринять, Трумэн и его советники активно взялись за экономическое спасение целого полушария. Он сказал Конгрессу, что ему потребуется раздать 15 или 16 миллиардов долларов. Когда Сэм Рейберн, спикер Палаты представителей, заартачился, президент напомнил, что сумма практически та же, которую комитет Трумэна сэкономил стране несколькими годами ранее. «Теперь мы нуждаемся в этих деньгах, – заявил он, – и мы сможем спасти мир с их помощью».

Но если план – целиком заслуга Трумэна, почему он не назван в его честь? Одна из причин – политическая смекалка. Другая – скромность уроженца Среднего Запада. «Генерал, я хочу, чтобы этот план вошел в историю под вашим именем, – сказал Трумэн генералу Джорджу Маршаллу, популярному стратегу военных действий союзников, которого он знал еще со времен Первой мировой войны. – И не надо со мной спорить. Я принял решение, и помните, что я ваш командир».

И вот то, что историк Арнольд Тойнби назвал «знаковым достижением нашего века», – выделение миллиардов долларов разоренным войной странам, а в некоторых случаях и бывшим врагам, – увенчалось простым актом смирения, передачей заслуг другому человеку.

В истории хватало лидеров, отличавшихся высокой личной порядочностью, но игнорировавших права человека. Трагическая ирония кампаний США в Европе и на Тихом океане – борьба против фашизма и геноцида, за демократию и верховенство закона – заключается в отсутствии единства дома, внутри страны. Трумэн вырос в бывшем рабовладельческом штате, от рабства его отделяло всего одно поколение, и он в значительной степени сохранял в зрелом возрасте отвратительный груз прошлого, связанный с подобным воспитанием. У обоих его дедов были рабы. Его родители помнили Гражданскую войну достаточно ярко – или достаточно неверно, – чтобы собственная мать Трумэна отказалась ночевать в спальне Линкольна, когда навестила сына в Белом доме.

Мы видим, как тот, кого расисты воспитали как расиста и кто в 1922 году подумывал о вступлении в Ку-клукс-клан (словно это всего лишь еще один социальный клуб вроде дюжины тех, где он уже состоял), заметно меняется. Он превращается в человека, устроившего в 1948 году десегрегацию в вооруженных силах – одну из немногих вещей, которые президент мог сделать самостоятельно. Затем он же запретил дискриминацию в федеральном правительстве, одним махом предоставив тысячи рабочих мест всем американцам вне зависимости от расы, религии или национальности. Именно Трумэн провел первый общий политический митинг в штате Техас в 1948 году, а затем стал первым президентом, обратившимся к Национальной ассоциации содействия прогрессу цветного населения (NAACP), выступив со ступеней Мемориала Линкольну. Но еще за несколько лет до этого в Седейлии (Миссури) Трумэн привел в замешательство своих соседей и родственников, затронув расовую тему. «Я верю в братство людей, – сказал он им, – не белых людей, а всех людей перед законом. Я верю в Конституцию и Декларацию независимости. Предоставляя неграм права, которые им принадлежат, мы лишь действуем в соответствии с нашими собственными идеалами истинной демократии».

Он мог пойти дальше – любой мог бы, – но и то, что он сделал, советники определили как политическое самоубийство. Он увидел, что они имели в виду, в 1948 году, когда многие южные штаты отказались от участия в национальном съезде Демократической партии в Филадельфии из-за его политики в области гражданских прав. Он признал, что потерял часть поддержки, но храбро ответил: «Всегда можно обойтись без опоры на подобных людей».

Почему он отважился на это? Конечно, потому, что верил в Конституцию и Декларацию независимости. В своей речи у Мемориала Линкольну он предвосхитил прозвучавшую 16 лет спустя знаменитую мечту Мартина Лютера Кинга – младшего, сказав: «Когда я говорю “все американцы”, то имею в виду всех американцев». Но основной причиной послужило известие об ужасной расправе в городе Монро (Джорджия) над одним чернокожим ветераном Второй мировой войны, которую явно одобряли местные политики. Жестокость и зверство этого линчевания лишили Трумэна детских иллюзий. Все понятия морали и человечности были попраны. «Боже мой!» – воскликнул он, когда ему рассказали, как в Южной Каролине сержанта Айзека Вударда вытащили из автобуса, избили, а затем ослепили – и сделал это местный начальник полиции. «Я и представить не мог, что все настолько ужасно, – сказал он. – Мы должны что-то сделать!»

И он сделал^[30].

Созданная им вскоре после этого Президентская комиссия по гражданским правам существенно изменила картину правосудия в Америке, положив начало преобразованиям, которые страна и сам Трумэн откладывали слишком долго. Один советник из Белого дома отмечал, что «способность Гарри Трумэна к развитию была замечательным, замечательным явлением тех лет».

В 1950 году он узнал, что семье сержанта Джона Райса отказывают в погребении сына на всех кладбищах в Су-Сити (Айова). Райс, герой войны на Тихом океане, погиб в Корее незадолго до высадки в Инчхоне. Он принадлежал к коренным американцам и носил имя Ходящий в Голубом Небе. Трумэн, возмущенный несправедливостью, добился того, чтобы Райса похоронили на национальном кладбище в Арлингтоне со всеми воинскими почестями, а за его семьей отправили самолет. «Президент считает, что признательность страны за патриотическое самопожертвование не должна зависеть от расы, цвета кожи или вероисповедания», – говорилось в официальном заявлении.

Гарри Трумэн не походил на Франклина Рузвельта или Авраама Линкольна. Никто не видел в нем великого исторического деятеля. Мало красивых речей. Невысокого роста. Не красавец. Он не излучал силу и не выделялся элегантностью. Его решения не являлись результатом какой-то цельной идеологии. Они базировались не столько на каком-то грандиозном ви́дении будущего, сколько на чем-то более простом и доступном – на чем-то более человечном. На том, что наша совесть и самоуважение требуют от нас по отношению к другим, на том, как мы с ними обращаемся.

Трумэна нельзя назвать идеалом, и, как все люди, он продукт своего времени; к сожалению, он цеплялся за предрассудки и условности дольше, чем следовало. И все-таки Алонзо Филдс, чернокожий работник Белого дома, трудившийся там при четырех президентах на протяжении двух десятилетий, сказал, что Трумэн оказался единственным из власть имущих, кто нашел время, чтобы понять его как личность.

Сколько в мире честных политиков? А добрых? Сколько людей живут по какому-нибудь кодексу? Сколько тех, кто ставит на первое место других? «Я раз за разом читал, что он был обычным человеком, – говорил Дин Ачесон, государственный секретарь Трумэна, представитель элиты, получивший образование в Лиге плюща^[31]. – Что бы это ни значило… Я считаю его одним из самых необычных людей в истории».

Возможно, ярчайшее подтверждение тому – действия Трумэна после окончания президентского срока. Решив не баллотироваться на третий срок (традицию отказа от третьего срока нарушил Рузвельт^[32]), он столкнулся с реальностью при передаче полномочий Дуайту Эйзенхауэру – человеку, которым он давно восхищался, но который теперь превратился в довольно неблагодарного политического противника^[33].