3

Пока увязавшийся за компанией Борис пытался заговорить с девушкой, впрочем, безуспешно, потому что она, как скользкая змейка, ускользала от него в самый неподходящий момент, когда тот оказывался рядом с ней. Они шли назад к входным воротам Новодевичьего монастыря на косогор. Пётр, отставший от подруги, тревожно поглядывал на Бориса, с его нелепыми попытками завязать по дороге душещипательный разговор с извинениями и прочими ситуативными объяснениями.

Александр Николаевич, воспользовавшись незначительным отставанием Петра от всей смешанной группы, сравнялся с ним, разглядел лэйблы «Нокиа» на задниках его кроссовок, и негромко спросил:

– Пётр, скажите, пожалуйста, где вы приобрели такие фирменные кроссовки «Найк», как у вас на ногах? – Пока тот, с недоумением оглядывался по сторонам, Александр Николаевич добавил. – Очень удобные кроссовки, чувствуется качество, я бы тоже такие хотел приобрести. В них и драться хорошо, и путешествовать по пересечённой местности. И ещё, у вашей подруги такие же фирменные кроссовки…

Изумление не спало с лица Петра, когда он мягко улыбнулся и весьма куртуазно ответил:

– Да, у Нины такие же кроссовки. Они, действительно, очень удобные для ходьбы и бега. Только они совсем не фирменные, это не оригинал патентованной обуви «Найк». Я по дешёвке приобрёл эти кроссовки для себя и Нины на вещевом рынке. Турецкая подделка, главное, дёшево и удобно, и совсем не сердито, как выяснилось в драке…

– А где вы обучились боевым искусствам, Пётр? Вы нас просто поразили мастерством опытного каратиста – сколько времени потратили, чтобы стать бойцом, какого мы увидели в деле?

Тот смутился и даже покраснел, на его щеках проступил стыдливый юношеский румянец, когда он, оглядываясь по сторонам, прошептал доверительно на ухо Александру Николаевичу:

– Ни сном, ни духом к каратэ… Никогда не занимался боевыми искусствами… Больше гимнастикой, в школе, да и то не регулярно, на уровне второго-третьего разряда… Каратэ, кун-фу с Брюсом Ли только по телеку видел… Но вы меня не выдавайте перед Борисом, да и Ниной, пусть считают меня патентованным каратистом… – Улыбка спала с его лица, быстро стёрлась горьким воспоминанием о драке. – Неприятная чепуха какая-то вышла, гимнастическая…

– Вы имеете в виду, гимнастику в стенах обители, у памятников генерала Брусилова и философа…

Пётр перебил Александра Николаевича:

– Не было там никакой гимнастики, прошлись там с Ниной туда-сюда между памятниками…

– На ногах?..

– Ну не на руках же… Гимнастика случилась уже у мостика, там она мне пригодилась, сразу почему-то вспомнил все знакомые мне боевики и по кун-фу, что смотрел в кинотеатрах и по телеку. Откуда прыть такая взялась, ярость благородная, сам не пойму.

– Вы же защищали Нину, не так ли?

– Да, к ней пристал прежний ухажёр, Борис оскорбил её, я вынужден…

– Вы, Пётр, проявили себя бойцом-молодцом…

– Но всё равно неловко как-то. Мы же здесь с Ниной в первый раз оказались…

– Она ваша невеста, Пётр?

Тот вздрогнул, побледнел, но потом, постаравшись взять себя в руки, тихо и отрешенно промолвил:

– Была невестой Бориса, Нина даже беременна от него… Вот Борис и взбеленился, когда Нина связалась со мной, отдав мне предпочтение, назначив свидание у Новодевичьего монастыря… А дальше вы сами всё видели, Борис с собой для выяснения отношения пригласил двух отморозков, чтоб быть в разборке более убедительным… И наша тайна с Ниной стала для трёх отморозков явью…

У ворот монастыря за косогором можно было бы войти снова в обитель, как это намеревались это сделать Глебыч с двумя своими коллегами, но Глебыч сделал незаметный для молодёжи знак, мол, идёмте следом за молодёжью. Александр Николаевич и Владимир Прокофьевич расценили этот знак, как необходимость скорого вмешательства в новую разборку, схватку между Борисом и Петром.

Борис с умоляющим выражением лица попросил на какое-то мгновение оставить его с Ниной для последнего разговора по душам.

– Нина, ты уверена? – спросил Пётр. – Тебе это надо?

– Ему это надо, – Нина ответила строго и безапелляционно, как отрезала. – Оставь нас, Пётр, пусть выговорится в последний раз, чтобы больше не приставал к нам, как банный лист.

– Банный лист, говоришь, Нина, как-то тускло быть банным листом, могла бы ярче, поживей сравнение придумать. – Видя, что Пётр остановился поодаль их, Борис шепнул ей в ухо. – Милая, ведь тебе когда-то тебе нравились мои стихи. Неважно, что ты скажешь сейчас. А скажешь, наверняка, что те стихи мои – редкостное дерьмо. Я запомню только одно, когда-то они дерьмом тебе не казались, а нравились настолько, что ты именовала меня «поэтом Борькой». Ничего не говори, слушай мои последние стихи. Будешь слушать? Если не хочешь скажи, я не обижусь, уйду от тебя с Петром без этих моих последних стихов…

– Буду слушать.

– Слушай: «Преображенье после нас душевным лишь калекам подходит – испытавшим сглаз души, мча в смерть по вехам – «мир погибает каждый раз с погибшим человеком!» Преобразись здесь и сейчас в слезах, но и со смехом, но только без банальных фраз, – «рождается мир каждый раз лишь с не погибшим человеком!»

– Странные стихи, как будто ты прощаешься не с любовью, со мной, в чём-то меня укоряя, а с жизнью… Очень странные и с надрывом…

– Да с надрывом и отчаянием, потому что я грустно прощаюсь и с любовью, и с жизнью, как ни крути, ни верти… Надо, как не надо бы, но…

– Что ты хотел сказать, Борь, я ничего не поняла…

– А не надо ничего понимать, эти стихи несовершенные, ибо они только что родились в моей душе. Они даже на бумагу не легли, нет пол рукой ни карандаша, ни бумаги… Их надо бы править и переписать набело, считай эти стихи черновиком грустной и отчаянной душу… Мало ли, что надо, да не надо бы, прими последние несовершенные, не доделанные стихи смешной и жалкой души… и прощай…

Он безнадежно махнул рукой и, не оборачиваясь на Нину, быстро и ссутулившись пошел в сторону сквера напротив и метро «Спортивная». Нина почувствовала его ускорение, а потом и увидела, как у автобусной остановки он резко до предела ускорил шаг и вдруг побежал на полной скорости – неизвестно куда, прочь! – в сумерки. Наверно, он хотел быстро перебежать асфальтовую дорогу, перед автомобильном потоком, на другую сторону при зажжённом красном свете светофора. И тотчас, как на беду, откуда-то слева подлетела реактивная иномарка, мчащаяся на огромной скорости в сторону Первого кладбища столицы и окружной железной дороги.

Всем им, Нине, Петру, трём возрастным мужчинам у стен монастырской обители верилось в то, что Борис сумеет увернуться, вовремя перебежать дорогу перед стаей машин слева и самой первой из них. Но та первая реактивная иномарка, как бесноватый вожак этой автомобильной стаи, не собиралась тормозить перед бегуном, как, впрочем, и бегун не собирался изменять направление своего сумбурного движения, тем более, остановиться перед авто. И было два мгновения тихого ужаса, во-первых, когда, без каких-либо намёков на экстренное торможения, бешенная иномарка на полной скорости врезалась с глухим ударом в левый бок несчастного бегуна на короткие дистанции, взметнув того в воздух и отшвырнув, как мягкую разорванную, никому не нужную куклу в сторону. И, во-вторых, обязано быть торможение иномарка после неожиданного столкновения с живым человеческим препятствием по ходу своего бега.

А эта бешеная иномарка даже после столкновения с телом, словно срезав встречного бегуна, распластав его на шоссе, не только экстренно не затормозила второй раз после очевидной катастрофы на глазах свидетелей преступления, наоборот, по визуальным показателям сторонних наблюдателей, соглядатаев ужаса на дороге, даже ещё увеличила скорость, словно в ожидании неминучей погони за ней.

Только никакой погони за удиравшей с места преступления не было, потому что от удара разлетелись какие-то части одежды и тела бегуна. И резко, пронзительно завизжали тормоза других авто, следовавших за иномаркой, чтобы случаем не наехать на тело. А серая жуткая гибельная иномарка со своей вмятиной на капоте умчалась с инфернальной скоростью вдаль в дымку сумерек – только её, как лихо-наваждение, и видели…

Потом были страшные мгновения смертельной тишины, истерические вопли выскочивших из затормозивших автомобилей женщин и мужчин, дикий ступор Нины, двигающейся с белым лицом приведения, как сомнамбула, все бежали к распростёртому на асфальте беспомощному искорёженному телу без всяких признаков жизни. Александр Николаевич первым из их компании стал шарить по своим карманам в поисках мобильника, но скоро бросил затею, отрешённо, с изменённым нездешним сознанием вспомнив, что не взял его. Впрочем, его опередили, вытащив их карманов свои телефоны, тёзки Владимир Глебович и Владимир Прокофьевич уже оперативно звонили по знаковому номеру 112, вызывая срочно, как можно быстрее, к стенам Новодевичьей обители Скорую Помощь, да и полицию.

4

Несколько машин скорой помощи и полиции прибыли почти одновременно и, самое главное, без томительной задержки, очень быстро. Работа врачей была предельно простой: зафиксировать факт напрасной смерти молодого человека во цвете лет – без проведения каких-либо реанимационных мероприятий. Врачи деловито, профессионально ощупали порушенное тело, не обнаружив какого-то подобия пульса живой жизни, потянули веки убитого вверх, посветили в глаза фонариком и синхронно покачали головами.

– Готов…

«К чему готов? – резануло вырвавшееся слово из уст врача скорой помощи ухо Владимира Прокофьевича. – Причём здесь готовность человека за пределами боли и финишной черты жизни. Может быть, следовало произнести: готова? Ибо душа готова уже к новой неведомой, не напрасной земной жизни, вырвавшись из мёртвого покорёженного тела, освободившись от уз плоти?»

А в мозгу Александра Николаевича шевельнулась больная тревожная мысль, которая раньше даже в тяжких раздумьях не приходила на ум: «Неужели вот так страшно и нелепо у человека исчезает возможность видеть свет и солнце днём, а луну и звёзды вечером? Неужели так хрупка человеческая жизнь, когда бренная оболочка плоти беззащитна перед ударами слепой судьбы, отпуская в вечный путь бессмертную душу?». Он спохватился, морщившись при мысленном сочетании понятия «слепой судьбы». Почему судьбы, к тому же слепой и голой? А вот почему – ему показалось, привиделось издалека, что за рулём бешеной инфернальной иномарки сидела стройная, красивая, молодая женщина «топлес».

Только один Глебыч не впадал в состояние эмоциональной рефлексии, он уже вспомнил несколько цифр номера сбившей человека иномарки, позорно и преступно удравшей с места катастрофы и явного преступления – без следов торможения до и после столкновения по пути с грешным телом Бориса. Полицейские сразу же по прибытию стали деловито опрашивать свидетелей по факту убийства, призывая всех хоть что-то вспомнить в буквах и цифрах машины, совершившей наезд на живого человека, пусть и нарушившего правила движения, выбежавшего на дорогу при красном свете светофора.

Но все соглядатаи преступления, в том числе и Владимир Прокофьевич с Александром Николаевичем и Ниной, были беспомощны, разводили руки:

– Ничего не рассмотрели…

– Всё так стремительно произошло…

– Все цифры и буквы от потрясения развалились на куски, не собрать воедино…

Один Глебыч не сдавался, он закрыл глаза и даже отвернулся от дороги, с которой санитары убирали мёртвое тела пострадавшего, чтобы увезти его в ближайший морг, указанный деловитыми, спокойными полицейскими. Он обхватил голову руками, усиленно тёр виски и наконец выдал окончательную комбинацию букв и цифр для занесения в протокол трагического происшествия. Он это сделал без тени торжества, пояснив усталым треснувшим голосом:

– Вероятность не сто процентов, но и не маленькая, девяносто девять и девять в периоде, господин полицейский…

– Шутить изволите, гражданин, – отозвался молодой шустрый полицейский, уже сообщающий по рации номер преступной иномарки всем нужным постам и службам для реализации «плана перехват». – Девяносто девять процентов – это уже истина в последней инстанции…