На вздувшихся стенах комнаты висело несколько старых гобеленов, на которых изображалось превращение Ифтал в огненную звезду над огромным деревом в утраченном городе Анджиин. Именно в этот момент боги принесли в жертву свою связь с миром, чтобы отсечь Осере.

Ифтал освободила народ от рабства, но сейчас рай Звездной Тропы можно найти только в смерти, где тебя ожидало руководство богов, а теперь – бога.

Ифтал спасла народ, но сделала землю жесткой, потому что боги больше не могли за ней ухаживать. Они лишь передавали силу избранным, Капюшон-Рэям и Рэям, и ждали дня, когда Ифтал возродится, и тогда Звездная Тропа снова откроется для живых.

Гобелены были старыми и потертыми и показывали не то, как Тарл-ан-Гиг поднялся над Ифтал, – на них изображались сотни безымянных богов, спускавшихся с деревьев и выходивших из леса, принимая бесчисленные формы. На стенах висели предметы из прошлого, но в комнате находилось и будущее.

Ее будущее, что ставило ее над Рэями и Фалнистом, сейчас лежало на кровати, повернувшись к ней спиной, сделав вид, что ее не существует. Что ее здесь не было.

– Венн, – позвала она.

Никакого ответа.

– Венн.

Никакого ответа.

– Венн, я не уйду. Мы должны поговорить.

И по-прежнему никакого ответа. Она закрыла за собой дверь, шагнула вперед и оказалась между кроватью и клеткой с хисти. Животные были коричневыми, с густым мехом и большими зелеными глазами. Они с любопытством смотрели на Кирвен.

– Это не может продолжаться, Венн.

– Тогда отпусти меня.

Хотя бы небольшое улучшение по сравнению с двумя предыдущими визитами.

– Я не могу, ты слишком важен. И ты это знаешь.

– Тогда нам не о чем разговаривать. Во всяком случае, до тех пор, пока я здесь в плену.

Фигура на кровати еще плотнее завернулась в одеяла, и на миг Кирвен наполнило отчаяние.

Затем она сделала глубокий вдох и села на кровать. Хисти продолжали смотреть на нее из клетки.

– Помнишь, Венн, – тихо проговорила она, положив руку на спину триона, и ей захотелось умереть, когда она почувствовала, как он вздрогнул, – праздники. – Никакого ответа. – Как ты смотрел на Рэев, которые жонглировали огнем или делали снег, а ты смеялся и жалел, что так не умеешь?

Трион пошевелился, совсем немного, но Кирвен почувствовала.

Она хотела, чтобы он заговорил. У нее на глазах в этой комнате прошли четыре сезона, ее встречали молчанием, потом возникали споры, и снова молчание.

Упрямый и абсолютный отказ поверить, что Кирвен сделала то, что сделала, для них обоих. Неспособность понять, что в Круа необходимо приносить жертвы.

– Попробуй понять, что я увидела возможность для тебя и воспользовалась ею?

Тело под ее рукой переместилось. Трион повернулся, сел и посмотрел на нее. Он выглядел больным, слишком худым. Кожа была землистого цвета из-за того, что они долго оставались без света.

На лице слишком сильно выделялись скулы.

– Они всего лишь хисти, Венн, – сказала она. – Ты с удовольствием их ешь, я прошу тебя использовать то, что у них внутри, и…

– Ты знала? – сказал он. Слова столь же мертвые слетели с его губ, как и после того, как они повисли в воздухе. – Ты знала, когда собрала нас и у меня впервые появились друзья. Когда я встретился с такими, как я сам. Ты знала, что произойдет?

Кирвен смотрела на него. Толстая синяя линия над глубоко посаженными карими глазами, потемневшими от недостатка сна или слез или того и другого.

– Ты не ответила.

– С тех пор прошло очень много времени, Венн, – сказала она. – Мы должны принимать мир таким, какой он сейчас, и двигаться дальше. – Она протянула к нему руку, но он отодвинулся подальше на кровати, чтобы Кирвен не могла достать. – Это больше, чем ты. И я.

Кирвен чувствовала, как растет ее разочарование и она теряет спокойствие, ведь она так напряженно работала, чтобы привести его с собой в эту комнату.

– Ты знала? – снова спросил он.

– Я знаю, что в Круа нет ничего безопасного, Венн. – Она попыталась придвинуться ближе. – Я знала, что это лучший шанс для тебя, для нас.

– Ты знала, что я мог умереть.

Кирвен почувствовала, что на нее нисходит спокойствие – то самое ощущение, когда она принимает решение. Когда у нее появляется возможность завладеть силой.

– Я считала, что стоило рискнуть.

Ее ребенок смотрел на нее, его дыхание стало прерывистым, на лице появилось выражение полнейшего недоумения.

– Тебе рассказать, на что это было похоже?

– Венн, я знаю, ты пережил неприятные моменты, ты не должен…

– Неприятные? – Слово превратилось в крик, он оказался рядом с Кирвен, прямо у ее лица. Зубы оскалены, слова шипят. – Позволь мне рассказать об этом, мать, – сказал он. – Я поведаю тебе все.

Кирвен почувствовала страх и удивилась; она знала, что Венн не причинит ей вреда, все проблемы возникли как раз из-за того, что ребенок никому не мог причинить вред, отказываясь убить даже хисти. И все же она чувствовала страх. Боль не всегда бывает физической.

– Эти хисти. – Венн махнул рукой. – Я назвал их Харгис и Ленсьер. И знаешь почему? Я тебе расскажу. – Теперь трион кричал. Тяжело дышал. Затем он замолчал и успокоился. – Когда нас в первый раз собрали вместе, тридцать трионов, нас хорошо накормили, и мы познакомились с людьми, завели друзей, которые не были ухмылявшимися Рэями. Мы нашли людей, которые нам нравились. Мы думали, как хорошо находиться среди тех, кто нас понимает. Монахи Тарл-ан-Гига предупреждали, что первая часть нашего испытания будет неприятной, объяснили, что в цветущих комнатах темно и плохо пахнет и может возникнуть страх. Но мы нашли утешение друг в друге. Так много трионов, мы шутили, наверное, как в прежние времена, когда мы были повсюду и богатые семьи нами не торговали.

– Венн, я никогда не искала…

– Выслушай! – закричал трион. Затем он заговорил спокойнее: – Пожалуйста, выслушай. Я хочу, чтобы ты поняла.

Кирвен медленно кивнула.

– Нас отвели в цветущие комнаты. Первое, на что там обращаешь внимание, – жуткая вонь. Ты была солдатом, мать, ты знаешь, как пахнут гниющие трупы и как это ужасно. Ну, в задней части цветущих комнат складывают всех погибших в сражениях Рэев. Груды гниющих тел. Некоторые из трионов рядом со мной были такими маленькими, что едва умели ходить, они не понимали, что происходит, и плакали. Многих вырвало, но запах рвоты не чувствовался – все перебивала вонь смерти. – Теперь он говорил спокойнее, его взгляд стал отсутствующим, устремленным в прошлое. – Кое-кто из тридцати попытался вырваться, но оказалось, что двери заперты. Мы были в ловушке, в абсолютной темноте. Конечно, мы знали, что так будет и процесс нуждался в темноте. Однако это не остановило крики и не уменьшило наш страх.

Кирвен знала, что произошло, но услышать это от собственного ребенка было чем-то более настоящим и ужасным.

– Затем возникло сияние. Трупы, сваленные в высокую кучу в дальней части комнаты, испускали свет. И в нем мы увидели грибы, выраставшие из мертвых тел. Я помню голос; не знаю, кто произнес слова, но я их помню: «Начинается». А некоторые, самые смелые, самые нетерпеливые, возможно самые доверчивые, бросились вперед. Они приближались к растущим грибам, которые раскрывались, широкие, плоские и высокие, окутанные диковинным сиянием. Оно становилось более ярким, даже красивым. – Глаза Венна были полны слез, голос стал хриплым от боли. – Те, кто оказался ближе всех, мать, умерли первыми. Их смерть не была быстрой или безболезненной. Они не кричали. Думаю, просто не могли. Казалось, их тела взбунтовались, мышцы отказывались подчиняться. Я помню жуткий звук ломающихся костей. Остальные трионы начали колотить в двери, умоляя освободить нас, но никто не пришел на помощь. В конце остались только я, очень молодой трион по имени Харгис и еще один – его звали Ленсьер. И они умерли – у меня на глазах, как все остальные. В мучениях, потому что тела их предали.

– Но вы не умерли, Венн, – тихо сказала Кирвен. – Вы уцелели.

– Ты знала? – Теперь он снова кричал. – Ты знала, что оно убивает большую часть трионов? Я был одним из тридцати! Ты все знала, когда послала меня туда?

Несколько мгновений она не могла говорить. Потом пришла в себя и спокойно повторила свои слова:

– Но ты не умер, Венн. Ты Бан-Ран, а мы сильные.

– Я видел более чем достаточно смертей, мама, – сказал он, отшатнувшись от нее. – Ты послала меня туда, не зная, выйду ли я оттуда живым. Ты принесла всех остальных в жертву и была готова пожертвовать мной.

– Ты особенный, Венн, – сказала Кирвен, уверенная, что он почувствовал ее отчаяние. – Ты должен забыть прошлое, Капюшон-Рэи нуждаются в тебе. Мы с тобой сможем…

Ее ребенок закричал ей в лицо:

– Тебе наплевать на меня! Ты использовала меня для получения власти!

Кирвен смотрела на него, обуреваемая самыми разными чувствами и мыслями; наступил единственный сияющий момент, когда ей требовалось решить, кем она может быть, кем будет. В ней возникло желание, она понимала, что совершила непростительный поступок, добавив его к другим столь же ужасным. Она должна была принести извинения за все, умолять Венна о прощении. Она позволила своему ребенку пережить нечто невыносимое, и он прав: она сделала это ради себя. Она могла увести Венна. Взять за руку и сбежать. Могла сделать это сейчас.

Но тогда она все потеряет.

Свою боль. Боль своего ребенка. Все окажется напрасным. Она превратится в ничто, станет еще одной деревенской женщиной, которая с трудом живет с земли. Венн станет ничем или чем-то худшим, его сведет с ума то, что живет у него внутри, если он не научится его контролировать.

Она отвесила ему пощечину.

Никогда прежде она не била своего ребенка. Никогда. И всегда этим гордилась. Она встала. Посмотрела на него сверху вниз – он не сводил с нее глаз, не веря тому, что произошло. Прижимал ладонь к пульсировавшей от боли щеке.

И в этот момент, возникший внутри момента, она все поняла и приняла решение.

– Мы Бан-Ран, Венн, – прошипела она сквозь стиснутые зубы. – Мы сильнее, чем Рэи, потому что мы много трудились, чтобы получить то, что у нас есть, мы не ждали, когда нам это дадут. У вас внутри капюшон. Ты первый трион за многие поколения, который его имеет. Он дает тебе силу, какой прежде никто не обладал в нашей семье. Это освобождает нас обоих от страха перед Рэями и делает тебя привлекательным для самих Капюшон-Рэев; ты станешь проводником Тарл-ан-Гига, сможешь изменить мир.

Она хотела, чтобы ее слова расшевелили его, чтобы он понял, но Венн лишь смотрел на Кирвен. Вина и боль смешались у нее внутри, пока не превратились в нечто кислотное, ядовитое и злое. Кирвен схватила одного из хисти за шею. Зверек кричал и визжал, извиваясь в ее руках.

– Если ты не сможешь быть сильным, Венн, то мир тебя разжует и… – Она свернула шею животному, заставив его замолчать. – И проглотит. – Трион не ответил, только одинокая слеза скатилась по его щеке. Кирвен бросила в него маленькое тело, и оно ударило Венна в грудь. – Используй свою силу, Венн, убей второго хисти, разбуди своего капюшона. А иначе мы начнем искать другие способы для достижения нашей цели. Ты Бан-Ран! – Она выплюнула в него это имя.

Венн посмотрел на нее, затем протянул руку и взял мертвого хисти. Кровь капала из того места, где кость пробила плоть, и ее красивый ребенок, ее надежда в этом мире, намочил ней большой палец. Слезы побежали по белой краске его лица, увлекая за собой синюю из линии, шедшей над глазами. Венн поднял руку. Его пальцы были испачканы кровью. На миг их взгляд остановился на ней. Потом он посмотрел на Кирвен и принялся яростно тереть висок окровавленными пальцами, чтобы превратить клановую краску в красно-черно-синее пятно.

– Я не Бан-Ран, у меня нет семьи, – сказал он.

Кирвен не могла говорить. Чтобы не сказать чего-то окончательного.

Это было слишком. Поэтому она повернулась, открыла дверь и вышла.

Она не посмотрела на Фалниста, продолжавшего сидеть у двери, хотя знала, что он слышал каждое слово, произнесенное в комнате.