Кахан ожидал, что стражи остановят его, когда он проходил через ворота Большого Харна. Но для них не имело значения, что он был без клана: всего лишь еще одно лицо среди многих. Над воротами висел колокол комендантского часа с изображенной на фарфоровых боках фигурой просящего милостыню нищего. Колокол звонил, заставляя бродяг покинуть улицы, когда заканчивалась вторая восьмерка, но Кахан не собирался становиться бродягой.

У него имелись деньги, и он мог заплатить за комнату, хотя это будет немало ему стоить, пока небесный плот находится в городе. Тем не менее он собирался провести здесь всего одну ночь, купить все, что нужно для путешествия, и уйти.

Сверху послышались крики плотогонов. Плот был больше города и накрыл тенью большую его часть. Три огромных мачты шли вниз, одна вертикально, две другие – под углом, их связывала паутина веревок, по которым перемещалась команда, словно это было естественное место их обитания. Вдоль корпуса шли сети с летучими пастями, сотни и сотни – их положение фиксировала сеть. Верхняя часть плота полностью предназначалась для грузов, кают для путешественников и горелок для шаров.

Над грузом висели громадные шары, которые надували во время полета, но сейчас воздух из них выпустили. Вниз спускались веревки, и по ним скользили грузы, чей вес уравновешивался прикрепленными пастями. С другой стороны пассажиры направлялись по трапу к башне с канатом. В отличие от города, где повсюду висели синие флаги Тарл-ан-Гига и зеленые – Харна, на плоту флаги принадлежности отсутствовали, хотя он был выкрашен в разные яркие цвета.

Эти плоты были независимы от Круа, они считались маленькими княжествами и находились под управлением семей, которые в течение поколений работали с кругом ветров. В прошлом Кахан путешествовал на небесных плотах; тогда он и узнал, что семьи были замкнутыми и изолированными, однако всегда держали свое слово.

Он остановился на городской площади, где один из Рэев Большого Харна жонглировал огнем. Что совсем несложно для того, кто обладает капюшоном, но производит впечатление на обычных прохожих. Однако Рэй демонстрировал настоящее искусство – колеса огня и яркие цветные вспышки оказывали на зрителей гипнотическое воздействие. Он закончил представление взрывом, который обычно вызывал восхищенные крики, но сейчас небесный плот притягивал взгляды большинства. Когда представление закончилось, послышались не слишком дружные аплодисменты, бóльшую их часть организовала женщина, которая, как Кахан понял, являлась служанкой Рэев.

Прибытие небесного плота обычно совпадало с праздником Рахини, Сурового Судьи. Теперь он превратился в очередной праздник Тарл-ан-Гига. На центральной площади грязные монахи со шрамами от ожогов, в одежде, испачканной углем, танцевали и пели вокруг погребальных костров с фигурами осужденных, привязанными к шестам над ними. К счастью, фигуры были из тряпок, а не плоти. Кахан с трудом переносил казни, в особенности сожжения. Даже фальшивые костры вызывали у него горький привкус во рту.

Он свернул с главной площади, прошел мимо вербовщика, который воспевал военную славу и рассказывал городу, что самые сильные станут богатыми, если примут участие в последних сражениях на юге. Он попытался обратить на себя внимание Кахана, его размеры всегда привлекали вербовщиков, он кричал о Капюшон-Рэях, исполнивших пророчество и объявивших о приходе тепла и изобилия на север. Через двадцать лет после восстания Капюшон-Рэев и десять после того, как они захватили великие шпили Тилта, война все еще бушевала. Кахан не заметил изобилия и не почувствовал тепла. Но вербовщик продавал информацию, сообщая новости тем, кто не следовал новым обычаям.

Он не хотел иметь с ним ничего общего.

Кахан уже давно понял, что в самых паршивых местах задавали меньше всего вопросов, поэтому искал такое и нашел, рядом со стеной Большого Харна.

Старое здание с питейным заведением внизу и тем, что имело смехотворное название «комнаты» – кровати, разделенные тонкими стенами из прутьев, – на втором этаже. Здесь было шумно, толпились грязные люди, и их запах ударил в него сильнее, чем жуткий шум. Он не вызвал у них никакого интереса, а его не занимали эти люди, что вполне его устраивало.

В задней части комнаты находилась дверь, из-за нее доносился еще более сильный шум. Ноги сами понесли Кахана в ту сторону, словно там находилась дорога, по которой ему следовало идти.

Любопытство всегда приносило ему неприятности.

В задней комнате – она оказалась больше, чем весь дом Леорик в Харне, – он услышал болтовню гарауров, но не увидел их. Комнату наполняли смех и пьяная радость, а также чувствовался запах крови, который ему не нравился, во всяком случае в таком месте. Это был запах охоты, а ему не место в городе, где люди прячутся за каменными стенами.

Слишком поздно он сообразил, что попал на кровавое развлечение в бойцовский дом. Он попытался отступить, но толпа ему не давала, толкая вперед, к большой ивовой клетке.

В клетке, дрожащий и напуганный, сидел корнинг. Кахан замер на месте, глядя на него.

Для него великий, медлительный и слоистый лес Круа являлся живым существом, а не просто зелеными листьями и могучими стволами. Лес обладал мыслями и желаниями, которые проявлялись самыми странными и пугающими способами для жителей городов. Странными и пугающими довольно часто также и для него, но по-своему он понимал и уважал их за это.

Иногда деревья забирали какое-то существо, делали его своим и изменяли так, что оно становилось похожим на людей, – так рождались корнинги. Была ли это попытка войти в контакт с жителями Круа или способ сразиться с ними, Кахан так и не сумел понять. Корнинги впадали в ярость, если их загоняли в угол, но обычно были робкими. Как правило, ему удавалось заметить только поросшую редким мехом руку или ногу, исчезнувшую в чаще.

Корнингам не место в городе, они не должны здесь находиться.

Тот, что сейчас сидел в клетке, прежде был гарауром. На первый взгляд он походил на человека – нечто среднее между взрослым и ребенком. Если посмотреть более внимательно, становилось очевидно, что он совсем не похож на человека: глаза, умные, широкие и такие испуганные, были слишком большими, зубы во рту слишком острыми, нос слишком маленьким, а уши слишком длинными и заостренными. Тело, покрытое мягким мехом, слишком вытянутым и толстым.

Корнинг находился в полнейшем ужасе. Он свернулся в клубок в центре клетки, стараясь держаться как можно дальше от толпы. На полу вокруг него лежали мертвые гарауры. Кахан насчитал восемь и скорбел о каждом, ведь они были добрыми и благородными животными. Он уже видел нечто подобное, когда корнингов натравливали на существ, которыми они когда-то являлись, и делали ставки на победу.

Когда-то такие вещи были совершенно невозможными, слишком многие боги вышли из леса, и их существам поклонялись. Те, кто не поклонялся, все же опасались мести Лесных Аристократов, величайших лесных духов. Но у Тарл-ан-Гига не оставалось времени для леса и его богов или любых других божеств. И подобная жестокость становилась все более распространенной – одна из причин, по которой Кахан старался держаться как можно дальше от городов.

– Сразу четыре, следующий заход! – послышался голос хозяина клетки.

Он стоял на ящике, чтобы видеть толпу.

– Как вы думаете, он долго продержится? Как долго? Выживет ли он?

Выжить чаще всего означает уйти от жестокости. Но жизнь ли это?

Так ему говорил садовник.

Сарадис, Скиа-Рэй Зорира, утверждала, что жестокость неизбежна, так устроена жизнь. Но старый садовник сказал ему, что жестокость – это выбор, и если ты хочешь жить легко, то должен быть готов пропускать жестокость мира мимо себя, однако, поступая так, ты принимаешь ее в себя. А значит, становишься ее частью. Кахан узнал все о жестокости от кулаков наставников Зорира, которые считали, что ему ее не хватало, и Кахану это совсем не понравилось.

«Истинная сила, – говорил садовник, – состоит в том, чтобы противостоять жестокости». Однако Кахан не хотел внимания, которое привлекло бы такое противостояние.

Выжить чаще всего означает уйти от жестокости. Но жизнь ли это?

– Пусть тебя заберут Осере, Насим, – сказал он.

Где-то глубоко внутри Кахан понимал, что ему следовало проклинать не садовника, а себя. Он поддерживал медленное тление угольков вины из-за тех, кто умер на его ферме, – маленький, терзавший его зверек. Угольки разгорались в нем ярче и ярче с того момента, как он нашел детскую игрушку в своем доме. Он позволил жестокости пройти мимо – и сохранил свою жизнь. Здесь, сейчас, знал он правду о причинах или нет, он не мог допустить повторения.

Он пробрался сквозь толпу к хозяину клетки: маленькому, молодому, с испачканной вокруг отметок клана кожей. Как и большинство молодых людей из больших городов, он не носил толстого грима. У него не хватало трех зубов, а те, что остались, потемнели от жевания наркотических корней.

– Сколько? – крикнул ему Кахан, перекричав тех, кто делал ставки.

– Можешь ставить, сколько пожелаешь, бесклановый, – сказал он. Грязные тела толкали Кахана, и его тошнило от их вони. Голова у него кружилась. – Твои деньги ничуть не хуже любых других. Но делай ставку быстро, мы скоро выпустим гарауров.

– Нет, я не собираюсь делать ставку, – сказал он, – я хочу купить корнинга.

Хозяин клетки перестал жевать – он так сильно удивился, что никак не мог прийти в себя. Казалось, его покинули все мысли. Он даже не мог забрать деньги, которые ему протягивали возбужденные люди.

– Купить его? – Шум вокруг стал стихать, словно умер круговой ветер и лесные деревья вдруг перестали раскачиваться. Он посмотрел на Кахана, словно тот возник перед ним каким-то волшебным образом. – Но он источник всех моих доходов, бесклановый.

Лесничий наклонился к нему и заговорил шепотом:

– И что тебе удается получить от этих людей – мелкие монетки? Не более чем щепки. Сколько боев сможет провести это существо – один или два? Я дам тебе десять кругляков. – Глаза хозяина-клетки широко раскрылись, а сам Кахан ощутил потрясение от своих слов.

Десять кругляков – половина всех монет, которые у него были. Хозяин клетки наклонил голову, и его грязные волосы свесились вниз.

– Почему?

– Я бесклановый, мы научились уважать лес. Я у него в долгу.

Хозяин клетки посмотрел на него и рассмеялся.

– Держи это при себе, бесклановый, – резко ответил хозяин клетки. – Мы почитаем Тарл-ан-Гига, лесу здесь нет места. И нам наплевать на таких существ, как корнинги. – Он указал в сторону клетки и откинулся назад, чтобы иметь возможность посмотреть на Кахана.

Кахан без труда угадал его мысли: он думал о том, чтобы отобрать у него деньги, рассчитывая, что окружавшие его люди ему помогут. Но Кахан был крупнее большинства из них – могучий ствол, хорошо накормленный и политый, способный пережить любые капризы погоды.

Те, что толпились вокруг, больше походили на молодые деревца на скалистом склоне: они еще только пытались пустить корни, но сильный ветер мог в любой момент унести их прочь.

– Я хочу купить корнинга, – повторил Кахан. – И если у меня есть деньги, то причины значения не имеют.

Хозяин клетки пожал плечами:

– Я должен поговорить с моей партнершей по промыслу.

Кахан кивнул, и хозяин клетки исчез в толпе, но очень скоро вернулся вместе со столь же оборванной женщиной, как он сам.

– Что ты собираешься с ним делать? – спросила женщина.

– Выведу из города и отпущу.

Она дважды моргнула.

– И за это ты готов заплатить десять кругляков?

Кахан кивнул. Она повернулась к хозяину клетки, и они обменялись взглядами.

– Схватки закончены! – крикнул хозяин клетки. – Туриф отдаст вам ваши деньги. Схватки закончены!

Все взоры обратились к Кахану, и он ощутил, как одеяло враждебности накрыло помещение.

– Я заплатила за схватку, – сказала стоявшая рядом с ним женщина, – и рассчитывала увидеть кровь.