– Мы можем немного подождать, Высокая Леорик, – сказал Ванху. Она поняла, что его небрежный внешний вид выбран сознательно – как и у Галдерина, – чтобы показать, что его больше заботит состояние оружия. – Я намерен послать вперед Кийк, чтобы она нашла подходящее место и приготовила все необходимое для восхождения триона к Рэй. – Он улыбнулся Венну, хотя тот на него не смотрел, полностью сосредоточив внимание на плотогоне, который что-то делал с веревками. Галдерин постарался сдержать усмешку, но у него не получилось. – И мне нужно, чтобы вы подготовили материал. Трех или четырех пленников будет достаточно.

– Я поговорю с Леорик, – сказала Кирвен.

– Хорошо. Если все будет готово, завтра мы отправимся в лес, и к вечеру наш дорогой трион познает свою силу и будет готов править. – Он посмотрел на Венна. – И тогда их отношение изменится, Высокая Леорик, я вам обещаю.

В ответ Венн бросил на него взгляд, полный презрения.

На миг Кирвен показалось, что он заговорит, но Венн хранил молчание. И продолжал наблюдать за работой плотогонов. Кирвен почувствовала пустоту внутри.

Венн был ее ребенком, ее частью. Она не могла переносить его ненависть. Ведь она все делала для него. Пыталась защитить. Если бы у нее было немного времени…

– Я пойду в лес с вами, – сказала она.

Венн вновь бросил на нее сердитый взгляд.

– Это ошибка, – слишком быстро ответил Ванху. Но Рэй не был глупцом и все понял, как только замолчал. Как и Галдерин. И Кирвен увидела, как он улыбнулся. – Я лишь хотел сказать, Высокая Леорик, что будет трудно сделать то, что необходимо. На такие вещи тяжело смотреть матери. – Она бросила на него пристальный взгляд.

Кирвен понимала, что он прав: ее присутствие не поможет. Ей предстояло перенести пытку, как и Венну придется пережить то, что задумал Ванху. Она изо всех сил старалась не задавать лишних вопросов.

– Лифт прибыл, – сказала Кирвен, указывая на устройство, подвешенное к кранам. Она подумала, что оно выглядело слишком хрупким, чтобы выдержать вес грузов и людей, которые его ждали. – Галдерин, – продолжала она, – проводи Венна к лифту. – Он кивнул, взял ребенка и увел. Ванху остался, дожидаясь, что скажет Кирвен. – Я хочу, чтобы ты знал, Ванху, – негромко продолжала она, – если мой ребенок не вернется из леса, я сдеру с тебя кожу. Потом подожду, когда твой капюшон отрастит новую, и сдеру ее с тебя снова. Такой будет твоя жизнь.

Он улыбнулся, а потом тихо рассмеялся.

– Конечно, Высокая Леорик, – сказал он. – Как жаль, что у вас нет капюшона. Из вас получился бы превосходный Рэй.

14

Головная боль. Отвратительный вкус во рту. Боль в костях. Камера.

Такими были первые мысли лесничего, когда он очнулся. Совсем неплохие, ведь они были правдивыми, «у всех правдивых мыслей есть какая-то польза». Садовник Насим однажды ему это сказал, очень давно, в другой жизни. Странно, что воспоминания о нем проснулись вместе с ним и не уходили так часто в последнее время. Он не думал о нем, сидя в своей растущей комнате в монастыре Зорира, а запрещенные книги, с любовью переплетенные, были зарыты в землю на много лет.

Камера была одной из четырех в сыром подвале, их разделяли прутья, сделанные из закаленной лозы. Никакого уединения для узников – хотя сейчас он находился здесь один.

Внутри плохо пахло, но этим свойством обладали все тюрьмы, в которых он побывал, и его характер, гнев, сидевший внутри, который он тщательно контролировал в детстве, сейчас им овладел.

– Значит, проснулся?

Тюремщица стояла у прутьев, наблюдала за ним и ела какую-то кашу. Вырезанная из дерева рука, в которой она держала миску, была гладкой и блестящей, в отличие от кожи, бугристой и шелушившейся, и сквозь коротко подстриженные волосы просвечивали ее неровности. Не вызывало сомнений, что она пострадала во время сражений, потому что женщина походила на старого солдата. Кахан видел такое у тех, кто пережил огонь капюшона. Его последствия не проходили после того, как исчезала первая боль, – кожа сохла, так капюшон разрушал дух того, кем питался.

– Да. Я проснулся, – сказал он и пожевал ртом, пытаясь избавиться от отвратительного вкуса. – За что я здесь сижу?

Рядом с ее столом стоял его прислоненный к стене посох.

– За бродяжничество, – сказала она с набитым кашей ртом.

Он почувствовал себя немного лучше. Бродяг попросту выгоняли из города. Если бы его посадили в тюрьму за святотатство, наказание было бы намного хуже.

– У меня были деньги в сумке, и довольно много. – Его рука поднялась к груди. Кошелек с деньгами исчез, но его это не удивило.

– Но не после того, как ты рассчитался за корнинга и заплатил штраф за то, что выпустил его в городе.

Он хотел возразить и сказать, что не выпускал его в городе, но решил не тратить силы. Это все равно не имело смысла. У них наверняка найдется множество свидетелей среди стражников, которые скажут, что все так и было, а содержимое его сумки, вне всякого сомнения, разделили между солдатами и офицерами. Чужаки не могли рассчитывать на справедливость в таких местах, как Большой Харн, тем более бесклановые. Налоги оплачивали войну на юге, деньги забирали у городов, и никто не думал о милосердии или доверии.

– Ты отпустишь меня в первую восьмерку? – спросил Кахан.

Она смотрела в миску.

– Уже два из первых восьми, ты очень неплохо поспал. Да, ты уйдешь отсюда через час или около того, когда станет светло, – сказала она, продолжая жевать.

– Небесный плот еще здесь?

– Да, и останется еще на некоторое время.

– Хорошо, – сказал он и убрал волосы с лица.

Они украли даже маленькое деревянное кольцо, которое он использовал, чтобы скреплять длинные волосы на затылке.

– Я хочу попроситься в команду плота и убраться отсюда.

Она пожала плечами, отвернулась и села за маленький столик, повернувшись к нему спиной.

Поставила миску с кашей на стол и потянулась деревянной рукой за бутылкой.

Ее пальцы заскрипели, когда сомкнулись на горлышке.

Должно быть, она оказала услугу важной персоне: ее рука была сделана из виллвуда, а такие вещи стоят дорого. Плоть деревьев Вирдвуда сражается с резчиком, выращивает хребты и шипы, когда его обрабатывают. Вирдвуд обижается на всякого, кто приходит, чтобы забрать его богатства.

Тюремщица не обращала на него внимания, то и дело прикладываясь к бутылке. Кахан попытался найти удобное место на жестком полу, прекрасно понимая, что между тем, выпускают тебя или отпускают, существует огромная разница.

«Между тем, что мы слышим и что сказано, может быть целый океан смыслов». Когда-то Насим произносил и эти слова, и Кахан начал думать, что он каким-то образом призвал его призрак. Он вновь почти почувствовал маленькую деревянную игрушку, принадлежавшую ребенку, убитому в его доме. Всем известно, что вина порождает призраков. От этой мысли он стал чувствовать себя еще хуже. Едва ли Насиму понравилось бы, кем он стал.

Тюремщица не стала его кормить, хотя дала солоноватой воды, которая перекатывалась в его пустом желудке, – он попытался с ее помощью избавиться от отвратительного вкуса во рту. Исправить ничего не удалось, но теперь он знал, откуда брался отвратительный вкус.

Он сидел и терпеливо ждал освобождения. Наконец тюремщица попросила его встать и вытянуть руки через решетку, чтобы она завязала их веревкой.

– Ты думаешь, бродяга настолько опасен, что его нужно связать? – спросил он.

Женщина не ответила. Она сильно качалась, и Кахан подумал, что она опасалась того, что не сможет внятно произносить слова. Он смотрел, как работала ее деревянная рука – красивая вещь, исключительное мастерство. Должно быть, ее статус сильно упал с тех пор, как она заслужила руку.

– Пойдем, – невнятно пробормотала она, открыла клетку и вытолкнула его наружу.

– Ты возьмешь мой посох? – Он кивнул в его сторону. – Он мне дорог как память.

Она перевела взгляд с него на посох, пожала плечами и взяла его.

– Туда, – сказала она, кивая в сторону двери.

Она подтолкнула его в спину концом посоха, и они вышли из тускло освещенной тюрьмы на маленький, ярко освещенный дворик, где пахло навозом. В центре находился огромный плот, который держали на плаву большие летучие пасти, привязанные под деревянным днищем, и тянули четверо короноголовых. Их требовалось подстричь, в противном случае шерсть сваляется и их будет невозможно продать.

На плоту стояло четыре клетки. В двух находились печальные мужчины, грязные, дрожавшие и обнаженные. Они не обратили на Кахана внимания, погруженные в свои страдания.

Плотогон оглядел Кахана с головы до ног и кивнул тюремщице. Кахан позволил ей отвести себя в тесную клетку, тюремщица ее закрыла и развязала веревку. Затем они с плотогоном исчезли, но скоро вернулись с сетью из бладдер-травы. С ее помощью они оценили вес Кахана, лениво перебрасываясь словами, как делают умелые работники. Он услышал, как тюремщица прошептала плотогону:

– И не забудь: все, что ты получишь, мы поделим.

После чего, пошатываясь, зашагала обратно в тюрьму, к своей бутылке.

Плотогон поднял посох Кахана с пола, изучил резьбу, довольно улыбнулся и положил его на плот.

Сначала Кахан подумал, что проведут его мимо горожан, которые будут швырять самой разной дрянью, которая попадется им в руки. Такие развлечения популярны в городах, – считается, что это должно заставить бродяг не возвращаться.

Он с облегчением обнаружил, что они обошлись без этого.

Они покинули Большой Харн через задние ворота и двинулись по дороге прочь от города и небесного плота, где он рассчитывал найти работу. Кахан посмотрел вперед и увидел две фигуры на обочине дороги. Неподвижные, как камень, и такие же серые. Возрожденные, приходившие к нему на ферму, следили за ним, дожидаясь сигнала, который он не собирался им подавать. Он не доверял возрожденным, хотя они были наводившими ужас воинами, но из того, что он про них знал, являлись тупыми инструментами. Они убивали врагов, а также всех, кто выглядел как враг, забывались в сражении, получая радость от смерти.

К тому же он был не тем, кто им требовался. Он не хотел и не мог стать таким. Это перестало быть частью его жизни. Он потерпел поражение. Оказался неполноценным. Кахан повернулся в клетке так, чтобы не видеть возрожденную, которая опустила забрало – именно она разговаривала с ним на ферме, – и обнаружил, что смотрит на другую возрожденную: она также опустила забрало и повернула лицо в его сторону, продолжая следить за ним, когда плот проплывал мимо. Кахан вновь пошевелился, теперь он смотрел вперед, через плечо плотогона, но тот не обратил на возрожденных никакого внимания, они не показались ему странными.

Кахан ожидал, что плот остановится, когда город скроется из вида, и плотогон, который раньше был солдатом, судя по дешевой, усиленной смолой шерсти, прикажет ему убираться прочь и не возвращаться в Большой Харн, предупредив, чтó с ним произойдет, если он ослушается. Но этого не случилось. Плот продолжал плыть дальше и свернул в сторону темной линии Вудэджа. Кахан подумал, что ему следовало возмутиться, но ощущал странную усталость. Когда же наконец удалось сформулировать слова, в них прозвучало скорее любопытство, чем гнев.

– Плотогон! – позвал он. – Послушай, плотогон! Куда мы направляемся? Когда ты меня отпустишь? Мне нужна работа, а небесный плот находится там, где я смогу его отыскать.

Плотогон не обращал на него внимания.