Он нашел два трупа короноголовых, первый на границе Вудэджа. Он попал в силок-лозу и не смог освободиться, продолжая сопротивляться, и шипы все глубже входили в его плоть. Не самая приятная смерть, но она случилась довольно давно, так что по большей части остались только кости. Кахан собрал их в сумку, чтобы потом растолочь в костяной порошок для роста урожая, а рога можно было использовать самыми разными способами. Второй мертвый короноголовый лежал рядом с поляной у фермы, от него остались не только кости, но мясо успело испортиться, и им питались разноцветные грибы. Кахан запомнил место, чтобы вернуться сюда позднее.

Остальная часть стада сбежала в лес, и Кахан никогда бы их не нашел без Сегура: гараур был незаменим, когда дело доходило до короноголовых. Он всегда мог их найти и неизменно получал удовольствие, навязывая им свою волю. Когда Сегур собрал их вместе и погнал в сторону фермы, Кахан со вздохом сообразил, что он оказался прав относительного убитого животного. Семья съела единственного самца. Он всегда был более дружелюбным, чем самки, и для тех, кто не умел обращаться с животными, становился самой походящей жертвой. Кахан проклял мужчину и его жену, мысленно послав их к Осере за то, что они оказались такими близорукими. Теперь ему придется отправиться в Харн. Если он не найдет замену для самца, не появится молодняка, когда придет Малый сезон. А визит в Харн означал, что он будет вынужден потратить день на стрижку оставшихся короноголовых, чтобы собрать шерсть на продажу.

Однако, если кто-то из Харна расскажет Рэям о том, что он появлялся в деревне, солдаты могут вернуться. Впрочем, это уже не будет иметь значения, ведь без самца короноголовых ему все равно конец.

Он подстриг короноголовых. Кахан занимался этим до сумерек второй восьмерки, и это принесло ему лишь разочарование. Шерсть получилась плохого качества: животные провели слишком много времени в лесу, и сучки с ветками, колючки и шипы испортили шерсть. Будь сейчас сезон сброса шкур, он мог бы их продать.

Собрав шерсть, Кахан связал ее при помощи парящей лозы в тюк, который поднимался над землей до уровня его головы. Идти в Харн было уже поздно, поэтому он закрепил тюк и отправился спать.

Утром он привязал тюк шерсти к поясу и зашагал через Вудэдж в сторону Харна. Это была не слишком далекая прогулка; свет едва двигался по небу, но тюк постоянно задевал за ветви деревьев, а запах шерсти привлекал кусачих летающих насекомых, которые обычно нападали на короноголовых. Сегур с радостным видом щелкал зубами, но все это делало путешествие неприятным, и у Кахана испортилось настроение, когда он, наконец, увидел за деревьями деревню.

Многие считали, что он редко бывал в хорошем настроении.

Харн окружали деревянные стены, построенные из срубленных и расщепленных на части стволов, в два раза превосходивших рост человека. А перед стеной по кругу располагались направленные наружу колья.

Частокол казался опасным, но колья стояли слишком далеко друг от друга, чтобы служить защитой, а вблизи становилось очевидно, что дерево почти полностью сгнило. У западного края поляны находилась ферма летучих пастей, которых держали в огромных сетях, сплетенных из лозы.

Летучие пасти являлись лесными зверями, но от них зависел весь Круа. Они были самых разных цветов и размеров: от громадных до совсем маленьких, которых непросто заметить, но тела почти не отличались друг от друга. Пузырь для воздуха составлял бóльшую часть тел, длинный, треугольной формы, с двумя отверстиями, животное открывало и закрывало их, контролируя свой размер. Голова с мощным клювом могла рассекать растительность. Два больших главных глаза с каждого бока, еще четыре смотрели вниз и четыре – вверх. Вокруг клюва росли щупальца, четыре штуки, для хватания и перемещения; когда пасти не летали по воздуху, два длинных щупальца с плоскими концами могли двигать предметы, а два жалящих использовались для защиты и ловли добычи. Летучие пасти обычно питались растительной пищей, но употребляли и мясо, а их родичи, копья-пасти, ели только мясо.

У фермерских летучих пастей отрезáли жалящие щупальца, когда они только вылуплялись, и домашние летучие пасти никогда не вырастали такими крупными, как их дикие кузены, однако они никогда никого не жалили. Кахан считал, что оно того стоило. Такие укусы были в лучшем случае болезненными, а в худшем – смертельными.

В северной части за стеной находился круглый дом кожевенников, выстроенный из земли и похожий на тот, что стоял на ферме Кахана; его окружали кожевенные ямы, которые снабжались водой через водную лозу, выходившую из небольшого озера. Кожевенники всегда находились в северной части поселения, и круговые ветры уносили вонь; исключения бывали только на юге Круа, где все делалось наоборот.

В Харне имелось двое ворот, как и во всякой другой деревне. Лесные ворота выходили на север, в сторону леса и сыромятни, а Навес-ворота смотрели на юг, в сторону Навеса, центра Круа, где правили новые Капюшон-Рэи и откуда они продолжали вести войну со старыми Капюшон-Рэями. Если они победят, то снова перевернут мир и на севере станет тепло, а на юге – холодно.

Когда Кахан вышел из Вудэджа, Сегур заскулил. Кахан остановился.

– Они всего лишь люди, Сегур, – сказал он, опираясь на посох. – И они тебя не обидят, пока я рядом. – Гараур зашипел, и Кахан рассмеялся. – Ладно, отправляйся на охоту в лес, вернешься, когда я буду возвращаться. – Сегур снова заскулил, а потом исчез в подлеске.

Хотя Харн был небольшим поселением, где жило не более полутора сотен людей – в нем и на окружающих фермах, – их было слишком много для Сегура, да и Кахан не чувствовал себя здесь спокойно.

У Навес-ворот стояло двое часовых в одинаковых доспехах из шерсти, пропитанных таким образом, что они стали жесткими.

Доспехи были старыми, грудные пластины расползлись и потрескались, шлемы давно стали мягкими из-за влаги, превратившись в неудобные шапки. Каждый держал копье из твердого дерева в одной руке и деревянный щит в другой. Они раскрасили лица белой краской с черными завитками, обычными для кланов Харна, хотя рисунки слегка отличались друг от друга. У того, что стоял справа, не хватало руки; войны Капюшон-Рэев редко оставляли мужчин, способных сражаться, без ранений.

– Лесничий, – сказала женщина с одной рукой. – Я думала, что ты ушел.

Кахан узнал голос: хотя он изо всех сил старался избегать этого места, он не мог не знать часовых. Как и то, что они требовали жертвоприношение от каждого посетителя.

– Мою ферму заняли чужаки, Гассен, – ответил Кахан, – но, очевидно, они оказались преступниками, потому что за ними пришли солдаты Рэев. – Он смотрел на часовую – вдруг она поделится информацией. – Но я забрал назад свою ферму, хотя она в плохом состоянии.

Женщина смотрела на него.

– Значит, ты хочешь войти? – спросил другой часовой – Сарк.

– Ты стал часовым, Сарк? – сказал Кахан. – Я думал, что ты охотник.

– Мы все должны иногда помогать деревне, – ответил тот, и часовые скрестили копья, не давая ему пройти. – Чужаки, которые не делают взноса, не могут войти в Харн.

Кахан давно решил, что, если жители Харна намерены считать его чужаком, он им и будет. Он не испытывал вины за то, что не платил подати, или отказывался быть часовым и помогать строить стены и дома, или выполнять сотни разнообразных дел, которые они для него находили.

– Вы меня знаете, – сказал Кахан. – Я пришел, чтобы продать свою шерсть, и ваша деревня получит хороший доход.

Сарк стал смотреть в сторону.

– Сейчас нам приходится быть особенно осторожными, лесничий, – сказала Гассен. – Форестолы нападают на наших торговцев, когда те отправляются в Большой Харн. Они заметно осмелели. Ты не один из нас, ты бесклановый, ты можешь быть их разведчиком, которого они послали в деревню. – Она посмотрела на длинный посох Кахана. – И длинный посох у тебя в руке не только для ходьбы.

– Когда входишь в лес, полезно иметь длинный посох, – сказал Кахан.

– Напоминает лесные луки, которыми пользуются те, кто объявлен вне закона. – Она продолжала на него смотреть. – Луки запрещены.

– Тогда все в порядке, Гассен. – Он поднял деревянный посох, покрытый изящной резьбой. – Ведь это не лук, а посох.

Гассен продолжала смотреть на посох. Кахан ждал, но молчание затянулось; тогда он вздохнул и достал из кошеля блестящую деревянную монету.

– Это поможет вам поверить мне?

– Может помочь, – сказала Гассен. – Но Сарк, – она кивнула в сторону второго часового, – более подозрительный из нас двоих.

Кахан достал вторую монету и отдал ее часовым.

– Вот, – сказал он, и они развели копья в стороны.

– Ифтал благословляет тебя, лесничий, – сказала Гассен, – мы рады, что ты вернулся в Харн.

Кахан ничего не ответил, лишь потащил за собой парящий тюк шерсти в деревню.

В глубинах леса

Он идет по огню.

Ты огонь.

Ты смотришь, как он идет,

Пока не ломаешься.

Беги и прячься.

Ты бежишь.

Куда они все исчезли?

Не забывай.

Но ты бежишь недостаточно быстро.

Ты огонь.

Все горит.

Он горит.

И ты огонь.

3

О хижинах и домах Харна хорошо заботились, но они выглядели довольно убого. Жизнь тяжела на далеком севере. Вся торговля в Харне проходила через Вудэдж на летающих плотах из Большого Харна, а в самом Харне денег было мало, и лишь немногие решались совершать такое путешествие. А после того как в Харне видели форестолов, в деревне стало появляться еще меньше торговцев; тем не менее на рынке оказалось больше людей, чем Кахану хотелось.

Когда он туда вошел, Кахан увидел молодую женщину, сидевшую на холодной земле возле земляного дома; ее одежда из войлока была недостаточно толстой для северной погоды, а волосы она превратила в огромные шипы при помощи белой глины и деревянных колец. Ту же глину она использовала, чтобы сделать завитки и линии на лице. Кахана поразила ее худоба.

– Готов поделиться монетой для монашки забытого бога? – спросила она, протягивая грязную тонкую руку.

У Кахана не было времени для других богов, забытых или нет, но ему не нравилось, когда кто-то голодал, и он знал, как в Харне относятся к чужакам.

– Избегай хлеба, – сказал он ей и бросил щепку, – и не попадайся Тасснигу на глаза. Ему не нравится конкуренция – и неважно, забыт твой бог или нет.

– Я знаю, – ответила она, вскакивая на ноги, и внезапно оказалось, что она не такая уж и слабая. – Монах Тарл-ан-Гига, который-ходит-не-зная-доброты, носит острые сапоги и наделен тупым разумом, но лягается без колебаний. – Она улыбнулась и исчезла между домом и стеной, заставив Кахана задуматься – не обули ли его, вынудив расстаться с монеткой.

Но это уже не имело значения. Монета и женщина исчезли.

В городах его всегда поражал запах. Он привык к открытым пространствам и богатым, густым ароматам леса. В Харне воняло городом, отхожими местами, вырытыми слишком близко к стенам; улицы наполняло множество других отвратительных запахов, пойманных между домами вместе с дымом древесного пламени.

И тут он увидел людей. Он всегда находил неприятным давление и запах большого количества людей, собравшихся в одном месте. В юности, в монастыре Зорир, он мылся каждый день.

Водную лозу направляли в монастырь, и воды хватало, чтобы украсить территорию прудами и даже фонтанами.

Но монастырь находился в Мантусе, где не такой суровый климат, а жизнь легче. Там даже шел дождь от великих гейзеров Навеса. Здесь, на севере, лишь изредка выпадал снег, который покрывал землю в течение Сурового сезона, а потом медленно и неохотно уходил во время Малого.

Люди мылись гораздо реже на далеком севере.

Однако нельзя было сказать, что они не следили за собой. Близость к лесу обеспечивала их огромным количеством растений, что позволяло красить одежду, и хотя они продавали большую часть кожи и шерсти короноголовых, оставалось вполне достаточно, чтобы сделать толстый войлок для теплой одежды. Они разрисовывали лица в соответствии с традицией в белый цвет с черными линиями и узорами клана. И все же всегда выглядели уставшими. Им постоянно приходилось бороться за выживание.