Если бы Кахан знал, что рынок уже в разгаре, он подождал бы, когда людей станет меньше, но он этого не знал и теперь сталкивался с жителями не только этой деревни, но и с соседних ферм. Те, кто расхаживал возле немногочисленных прилавков, полыхали всеми цветами радуги: коричневые и желтые куртки из толстого войлока с выдавленными на нем полосами и завитками ярких оттенков. Конические шляпы, выкрашенные при помощи ягод и грибов, ярко-синего, красного или пурпурного цвета украшали их головы. Для штанов и килтов использовались более темные оттенки синего и черного. Среди взрослых бегали дети в простой одежде, сделанной из одного куска ткани. Они кричали и смеялись, и только они в Харне радовались и веселились.

Кахан проходил мимо прилавков: мясники, ткачи, торговцы войлоком, изделиями из глины и резчики по дереву. Прилавки ставили те, кто охотился или занимался собирательством в сравнительной безопасности Вудэджа. В другой части деревни он увидел Тасснига, монаха Тарл-ан-Гига, который расхаживал перед святилищем своего бога, с фигурой, сделанной из палок. Как и все образы Тарл-ан-Гига, она стояла на одной ноге, другая была вытянута вперед так, что стопа опиралась на колено, образуя треугольник, руки сцеплены перед головой. Не самый лучший образ, но и монах не отличался особым талантом.

За статуей бога находилась восьмиконечная Звезда Ифтала. Перед ней стоял тафф-камень, где делались жертвоприношения. В Навесе тафф-камни достигали роста человека и испускали странный свет. Камень Харна был плохо обработан и едва доходил до бедра монаха. Когда-то его посвятили Чайи, но все следы убрал резец, как до него имена других богов. Теперь камень с отслаивающейся краской посвятили Тарл-ан-Гигу.

Обычно жертвоприношение заключалось в том, чтобы положить на камень руки и дать обещание служить или сражаться за бога. Сегодня камень был обрызган кровью, а перед ним лежала голова короноголового и слепо смотрела вверх – дорогая жертва.

Тассниг был одет, как и всегда – повязка с изображением глаза и длинное войлочное одеяние из некрашеной шерсти.

В честь своего бога он раскрасил лицо в ярко-синий цвет. Монах наблюдал за людьми на рынке, которые покупали и продавали товары. Кахан постарался держаться так, чтобы тот его не увидел, но оказался недостаточно быстрым.

– Лесничий! – крикнул Тассниг. Как и большинству слабых людей, ему более всего нравилось издеваться над беспомощными жертвами. – Лесничий! – снова закричал Тассниг, и на рынке стало тихо.

Лица, остававшиеся в тени под широкополыми шляпами, смотрели на Кахана в слабом свете дня.

– Мы здесь не рады бесклановым! А ты принес подношение? Принес дар, достойный Тарл-ан-Гига? Ты готов отдать его тем, кто лучше тебя? – Он замолчал, позволив своим словам повиснуть в воздухе, который, несмотря на запахи Харна, казался кристально чистым и сверкающим, и каждый мог хорошенько рассмотреть Кахана.

– Скорее у меня дар для тебя, монах, – сказал Кахан и услышал, как многие втянули в себя воздух, пораженные его грубостью. – Я не следую богам, никто мной не управляет.

– Вы слышали? – закричал Тассниг. В руке он держал деревянный раздвоенный прут, который направил на лесничего. – Вы его слышали, добрые люди Харна? Он не следует богам! Тарл-ан-Гиг пришел и прогнал фальшивых богов, показав свое могущество победами наших Капюшон-Рэев! А этот человек смеется над ними. Неужели он хочет, чтобы вернулся Чайи? Почитает ли он старых лесных богов, опускается на колени перед лесными божествами? Да, говорю я! – Монах старался привести себя в состояние ярости, подпрыгивая на месте и размахивая прутом. – Тарл-ан-Гиг одарит своим могуществом Капюшон-Рэев и вернет нам тепло! А этот человек принесет обратно мрак! Он приведет лесных чудищ, чтобы они издевались над нами. На наших границах соберутся свардены! У стен встанут корнинги! – Монах тыкал в сторону Кахана деревянным прутом в такт своим словам. – Ты заплатишь цену, лесничий. Ифтал с горящей звезды, сломанный бог, перед которым склоняются все остальные, будет тебя судить! Капюшон-Рэи вынесут приговор. Тарл-ан-Гиг проведет тебя в цепях перед Ифтал, и ты отправишься к Осере!

Кахан начал отступать – слишком много глаз смотрело на него, люди легко могли перейти к насилию.

– Гляньте на него! – продолжал монах. – Невежественный и бесполезный. Человек без клана, который считает себя выше нас, когда он даже ниже, чем Осере под нами! Я скажу: ты сгоришь! Пусть Рэи сожгут тебя на медленном огне и скормят своим капюшонам. Пусть сорвут с тебя кожу во славу Тарл-ан-Гига! Они скажут нам спасибо, если мы это сделаем для них! – У монаха уже шла пена изо рта, и Кахан чувствовал растущую опасность, – слова монаха вызывали все больший отклик у людей.

– Возьми свою… – Кусок дерьма угодил монаху в лицо, не позволив договорить. Крики, танцы и пена прекратились. – Кто это сделал? – завопил он.

– Называет себя монахом, – последовал ответ, и Кахан увидел молодую женщину с торчавшими в разные стороны волосами, которой он дал монетку. – Я видела лучших монахов, что вываливались из моей задницы! – Она повернулась и подняла одежду, чтобы показать ему задницу.

Напряжение исчезло, люди на рынке начали смеяться, а Тассниг, увидев, что его планы разрушены, закричал на женщину:

– Пусть тебя заберет Осере! – Он бросился за ней, она исчезла за домами, но разъяренный монах продолжал ее преследовать под смех посетителей рынка.

Кахан отвернулся, решив, что, если увидит эту монашку снова, даст ей еще одну монетку.

Но даже после того как Тассниг исчез, Кахан чувствовал, что окружающие относились к нему с подозрением; они уступали ему дорогу, но не для того, чтобы облегчить путь, – считалось, что тот, кто оказывается рядом с бесклановым, призывает несчастье на свою голову. Впрочем, теперь ему стало легче двигаться сквозь толпу со своим летающим тюком шерсти и в меньшей степени приходилось терпеть их запах.

Гарт, торговец шерстью из Харна, был еще старше, чем Кахан, его волосы и борода поседели, и он всегда давал честную цену за товар, несмотря на то что Кахан был бесклановым. Кахан подозревал, что другим он платил еще больше, но так уж устроена жизнь.

– Да благословит тебя Ифтал, лесничий, – сказал он, глядя на его тюк. – Здесь шерсть с шести шкур, меньше, чем обычно.

– Я потерял троих животных из стада, – сказал Кахан, подталкивая тюк к торговцу.

Гарт разрезал летающую лозу, и она взлетела в воздух. Хороший знак: если бы он не собирался покупать, он бы привязал тюк к прилавку. Многие так поступали, чтобы доставить Кахану неприятности, но Гарт не был мелочным.

Кахан смотрел, как торговец принялся раскладывать шерсть узловатыми от возраста руками.

– Тебе следовало сделать монаху подарок, лесничий, – сказал он, разглаживая шерсть привычными движениями, – и тогда он бы замолчал.

– Сомневаюсь, – ответил Кахан.

– Да. – Гарт поднял голову. – Наверное, ты прав. Он слаб, Рэи присылают к нам объедки со своего стола, называя их пиршеством. – Кахан ничего не ответил. Гарт мог, если ему так хотелось, выражать свое мнение о монахе, но ему следовало промолчать. – Шерсть не такого хорошего качества, как обычно, – сказал Гарт.

– У меня неприятности. Мне нужно выручить достаточно денег для нового самца.

– Здесь не хватит, – сказал Гарт.

Кахан ничего другого и не ждал.

– Это и обещание принести тебе все мои шкуры и шерсть в Малый сезон. – Он сделал хорошее предложение.

– Я бы согласился, если бы мог, лесничий, – сказал Гарт, – ты держишь свое слово. Но ты знаешь, как Леорик к тебе относится. Никаких предпочтений.

Кахан кивнул, он ожидал такого ответа, но решил испытать удачу.

– В таком случае я возьму монеты за шерсть.

Гарт опустил руку в кошелек и вытащил количество монет, которое, даже с учетом того, что он принес шерсть не лучшего качества, к тому же не имел клана и его можно было обмануть, оказалось разочаровывающим.

– Я позабочусь о том, чтобы весной, к Малому сезону, ты получил самца. Хорошего.

Он отвернулся, как человек, пойманный на воровстве, и Кахан подумал, что монах Тассниг вернулся.

Однако, обернувшись, он обнаружил Фарин, Леорик Харна; слева и справа от нее замерли стражники, а ее помощник, которого звали Дайон, высокий и худой, стоял за спиной. Несмотря на то что у них часто возникали споры, Кахан считал ее красивой женщиной: такого же возраста, как он, в темных волосах седина, а вокруг темных глаз морщины. Она относилась к нему как к проблеме. Фарин носила такую же одежду из войлока, как и все, только темно-синего цвета, любимого Тарл-ан-Гигом. Ее лицо было разрисовано белой краской, а лоб украшали сложные узоры. Дайон носил такую же раскраску, но полоски были заметно тоньше, и словно в качестве компенсации, те, что указывали на его происхождение, были крупнее, чем остальные.

– Я хочу поговорить с тобой, лесничий, – сказала она.

– Я закончил дела здесь, – ответил он, – и моя ферма нуждается во внимании. – Он собрался уйти, но один из ее стражей, в неухоженных доспехах с трещинами, как у часовых у ворот, встал у него на пути.

– Я слышала, что ты просил ссуду у Гарта, – сказала Леорик. – Приходи ко мне поговорить, возможно, я смогу помочь, несмотря на то что твоя шерсть оказалась не лучшего качества.

– То, что она плохого качества, в большей степени связано с тобой, чем со мной, Леорик.

– Говори с ней с уважением, – вмешался Дайон.

Леорик подняла руку, заставив его замолчать, после чего коротко кивнула Кахану, признавая, что сказанное им правда.

– У меня есть теплая выпивка в моем доме. Пойдем, ты разделишь ее со мной, – предложила она. – Я не стану занимать много твоего времени.

Длинный дом Леорик был самым большим строением в Харне, даже больше, чем ферма Кахана. Он поставил посох возле двери и вошел. Огонь горел в яме, а смоляные лампы давали тусклый свет. Маленький мальчик играл куклами из сухой травы у огня.

– Иссофур, – сказала Леорик, – я буду говорить с этим человеком, поиграй в задней части дома.

Мальчик встал, пробежал по комнате и скрылся за экраном из плетеного тростника.

Сумрак скрывал большую часть дома, но возникало ощущение свободного пространства за стульями, расставленными вокруг небольшого огня. Внутри дома оказалось теплее, чем снаружи, но дыхание Кахана облачком туманило воздух. Даже Леорик из Харна не была достаточно богата, чтобы как следует нагревать комнаты. Она налила теплый напиток из меньшего из двух глиняных котелков, висевших над огнем, и передала ему чашку. Затем налила себе.

Кахан дождался, когда она выпьет сама; таким вещам его научили в раннем детстве: бесклановые ждут.

Леорик не обратила на это внимания.

Напиток, бульон из костей и растений, оказался вкусным.

Фарин, Леорик Харна, некоторое время молчала. Да, она не одобряла Кахана и усложняла его жизнь, но он считал ее по-своему честной женщиной.

Она заботилась о деревне. Конечно, это не помогало Кахану ей верить или желать остаться с ней, хотя она и была красивой женщиной. Она продолжала молчать, и тогда заговорил он:

– Ты намерена помочь мне купить короноголового самца, чтобы компенсировать урон от несчастных глупцов, которых послала на мою ферму?

– Нет, – ответила она, глядя на него поверх чашки. – Ты бесклановый, – продолжала она, – ты нашел покинутый дом и поселился там. Я это уважаю. Но ты живешь на землях Харна и должен либо стать его частью, либо уйти. Для Харна наступили трудные времена, все должны вносить свой вклад.

– Сейчас трудные времена для всех, Леорик, – сказал он, сделав глоток из своей чашки. – И еще более тяжелые для тех, кто не умеет работать на земле, когда они получают в свое распоряжение ферму.

– Он сказал, что был фермером и готов сделать подношение. – Она сделала еще один глоток бульона. – Так стоит ли тебе удивляться, что я дала ему разрешение забрать твою ферму?