Правда: когда в старших классах я решила устроить вечеринку и внезапно выяснилось, что папа придет домой раньше обычного, Макс назвал это «Операция Казука» и помог мне собрать сотни стаканчиков и другие остатки вечеринки, так что папа ничего не заподозрил.

Я даже не помню, рассказывала ли эту историю Джиневре, и не думаю, что Макс стал бы это делать – мы поклялись на мизинчиках навсегда сохранить этот термин в тайне. В любом случае, полной версии истории не было, только итоговая фраза. «Операция Казука» – это мы говорили друг другу всякий раз, когда нам нужно было что-то скрыть. Интересно, как Джиневра исказила реальность, подстроив ее под свои цели.

Правда: градус гнева у Макса и у папы может вырасти от нуля до ста. Порой их провоцируют самые неожиданные вещи – папа однажды вышел из себя, когда клиент раскритиковал его борщ. (Это был рецепт его матери, так что борщ в нашей семье считался «божьим молоком». Мне совершенно не нравятся вкус и консистенция свеклы, однако я всегда держала этот факт при себе и поглощала папин борщ с сияющей улыбкой на лице.)

Ложь: я жажду внимания. Ложь: я стараюсь быть звездой каждого шоу, высасывая свет из всех остальных.

Или это правда?

Макс обвинял меня в этом всю мою жизнь, обычно в шутку, но скрытая обида чувствовалась. Он утверждал, что я привлекаю папино внимание, что у меня есть склонность полностью им завладевать.

Но в этом тексте меня беспокоит нечто большее, нечто кажущееся мне неправильным. Я пытаюсь ухватить эту мысль, но она ускользает, развеивается, точно дым.

Что это такое? Что-то странное… что-то, что меня беспокоит…

Словно вся моя жизнь залита чернилами, и я не могу видеть в темноте, чтобы понять, что делать дальше.

Что ж, я преуспеваю, когда на меня давят, – вот что папа всегда с гордостью мне говорил. Интересно, однако, сказал ли он это потому, что я действительно такая, или потому, что ему это было нужно? Потому что в нашей семье один из нас троих должен был разруливать проблемы. Нам нужен был человек, который заботился обо всем. Но папа был из тех, кто предпочитает, чтобы просроченные счета лежали на прилавке, потому что жизнь идет своим чередом и, скорее всего, все как-нибудь само наладится.

Так что заботиться обо всем приходилось мне.

Что мне делать дальше? Что?

Спать. Я могу отправиться спать. Я перечитаю все это завтра при свете дня и соберу воедино то, что меня мучает.

Темнота подчиняет и поглощает меня целиком.

Глава восьмая. Нейт

За всю свою жизнь я ни разу так не нервничал, ожидая, когда откроется дверь, а надо сказать, что несколько месяцев назад я стоял у входа в номер люкс в одном из лучших отелей Дубая, ожидая появления сирийского торговца оружием.

Но вот, наконец, глянцевая деревянная дверь отворяется, и выглядывает Рори. На ее щеках легкий румянец, она одета в оливковые льняные брюки и майку в тон, из-под которой видна полоска загорелого живота, – мой любимый наряд, который она купила перед нашей поездкой в Мехико пару лет назад.

Мое сердце трепещет. Я чертовски сильно люблю ее.

– Привет, – говорит она ровным голосом. – Что случилось?

Мое сердце перестает бешено колотиться, замирает в груди, начинает сдуваться.

– Э-э-э… это есть в расписании…

– В расписании?

– В плане, ну в том, который составила Джиневра. Завтрак у тебя в номере, и только мы вдвоем. Каро и Макс уже в вагоне-ресторане. Вообще-то, я расположился по соседству с тобой. – Я слышу, как кто-то вежливо покашливает у меня за спиной, и официанты с серебряными подносами проскальзывают между нами.

– Эм-м, – мычит она, пока официанты ставят подносы на стол и возвращаются обратно. – Ладно. Я так понимаю… Подожди, ты в соседнем купе?

– Ну да, рядом, – подтверждаю я.

– Ясно. Что ж, тогда входи. – Мы ведем себя до невозможности официально, как два человека, которые никогда не встречались, не говоря уже о том, чтобы смеяться вместе, лежать рядом. А ведь когда-то были друг у друга на кнопках быстрого набора.

– Рор, я… Господи. – Я невольно засматриваюсь на богатое убранство. – Это купе обалденное.

– Знаю. – Она избегает встречаться со мной взглядом. – Мне нужно закончить макияж.

– О, конечно. Не обращай на меня внимание. Хотя ты и без него выглядишь великолепно.

– Спасибо.

Ее голос звучит резко. Она возвращается в ванную, а я сажусь перед подносами, источающими аппетитный аромат. Я смотрю в окно на море, которое мирно плещется о скалы, солнце бросает ранние ленивые лучи на поверхность залива Тигуллио. Итальянская Ривьера! С ума сойти, ведь не так давно мы с Рори мечтали побывать здесь. Сейчас я смотрю на Рори, стоящую в ванной, наблюдая знакомые движения, то, как она приоткрывает губы, когда подкручивает ресницы, как она склоняет голову набок в конце процедуры и слегка улыбается. Я обычно подкрадывался сзади, обнимал ее за талию и говорил: «Мона Лиза готова». Она недовольно мычала, но тем не менее целовала меня в щеку, прежде чем сообщить о миллионе дел, которые ей нужно сделать в течение следующего часа, и тут же срывалась с места.

Теперь она заканчивает наносить блеск для губ и садится на бархатный стул напротив меня, слегка улыбаясь.

– Привет. Вот теперь я готова.

– Ты одета в цвета «Рима». – Я указываю на ее зеленый наряд.

– Что? – Она опускает взгляд.

– Я имею в виду, ты сочетаешься с этой комнатой. – Я смеюсь, хотя это не смешно, и зачем я вообще это брякнул?

– О-о. – Она небрежно оглядывается по сторонам. – Да, наверное, так и есть.

– Ты не хочешь надеть..?

– Что?

– Нет, я…

– Что? Тебе не нравится, как я одета?

– Дело не в том, что мне не нравится. Наоборот, даже очень нравится. Просто сегодня мы отправляемся в поход.

– А-а-а. – Она кивает. – Я надену кроссовки. Это моя походная одежда.

– Окей. – Притормози, Нейт! – Отлично.

Она прищуривается.

– Типа, мы же идем в ненастоящий поход? На всех фотографиях из Чинкве-Терре в Instagram люди выглядят красиво.

– Ты тоже выглядишь красиво в этом наряде. Очень красиво.

– Когда мы в последний раз ходили в поход?

Слово «мы» что-то делает со мной, будто успокаивает.

– В Hollywood Bowl!^[22]

Она слегка улыбается.

– Тогда на нас была не походная, а спортивная одежда. И я бы сказала, что лен куда лучше пропускает воздух.

Я поднимаю руки, сдаваясь, и обнаруживаю, что искренне улыбаюсь. Такое ощущение, что мы просто болтаем, как делали это много раз раньше, и от обыденности происходящего у меня в груди что-то сжимается.

– Значит, твой наряд одобрен Индианой Джонсом.

Она кивает, но больше не улыбается.

– Мне просто хочется надеть именно это.

У меня сжимается грудь. Интересно, она старается хорошо выглядеть по какой-то особой причине. Ради Габриэля?

– Хочешь – надень. – Я стараюсь придать своему тону беззаботность. – Яйца?

Я передаю Рори пашот – это ее любимое блюдо.

– Да. Спасибо.

Мы обслуживаем себя сами, и пропасть между теми, кем мы были когда-то, и этими новыми странными людьми увеличивается с каждой порцией кофе, налитого в молчании из серебряного кофейника, с каждым кусочком авокадо, нанизанным на вилку в тишине.

– Ты носишь браслет? – спрашивает она, ее взгляд скользит по моему запястью.

– Оу. – Она сплела синие, оранжевые и зеленые нити, как делают дети, чтобы скрепить свою дружбу. – Да, почему бы нет?

– Ты не носил, когда я его тебе подарила. Это было почти…

– Два года назад.

– Два года. – Она качает головой. – Он ужасен.

– Нет! Он мне нравится. И еще больше мне нравятся воспоминания о том, как ты сидела за кофейным столиком, делала его, такая сосредоточенная.

Это вызывает у нее улыбку.

– Да, моя фаза осознанности. Я потратила, наверное, сотню баксов в художественном магазине. И все, что из этого вышло – ужасный браслет. Теперь ты можешь его снять, я разрешаю его сжечь.

Я играю концами нитей, пропуская их сквозь пальцы.

– Прости, теперь я привязан к нему.

– Не могу поверить, что ты его сохранил, – тихо говорит она.

– Рор, конечно же я его сохранил. Знаешь, когда ты ушла… я имею в виду, когда мы расстались, квартира опустела, и все, что у меня осталось, это твой запах…

– Мой запах? – Она хмурится.

– Твой удивительный запах! Как от костра. Как от сексуального костра, – спохватываюсь я. Боже, я несу чушь! – Мне было действительно тяжело, и… я не знаю… я рылся в старых вещах и нашел браслет. И с тех пор я его не снимаю. Я вчера не притворялся, Рор. Я о многом сожалею. Мне жаль, что я причинил тебе боль. Очень жаль! Очень.

Она кладет вилку. Кажется, впервые с тех пор, как мы расстались, она пристально смотрит на меня, не то чтобы сердито, но и не слишком приветливо.

– У нас были договоренности с поставщиками, Нейт. У нас была назначена дата. Мне пришлось все отменить, договариваться о возврате денег. Ты помнишь это, да? Я завернула все до последней тарелки в оберточную бумагу. Честно говоря, я понятия не имею, куда ты делся после окончания срока нашей аренды. Где ты сейчас спишь, с этой отвратительной картиной, которая раньше висела в нашей спальне…

– Эй! – слабо говорю я. – Ты говорила, что она тебе нравится.

Она имеет в виду первую и единственную покупку предмета искусства, сделанную мной на выставке в галерее. Везя ее домой, я чувствовал себя по-настоящему взрослым.

– Я солгала. – На ее губах появляется намек на улыбку. – Не представляешь, с каким удовольствием я отдала ее тебе после нашего расставания. Я счастлива оттого, что мне больше никогда не придется видеть этих жутких танцующих людей.

– Что ж, ты не одна так считаешь. Гаррет сказал то же самое.

Это мой младший брат, который, не стесняясь в выражениях, заявил мне, что я был гребаным идиотом, когда расстался с Рори.

– Мне всегда нравился Гаррет, – кивает она.

Я проглатываю кусочек идеально приготовленного яйца, не в состоянии насладиться его вкусом.

– Я сейчас прохожу курс терапии, Рор.

– О-о, да? – Она произносит это с преувеличенной беспечностью, словно не предлагала мне этого годами.

– Да. Наконец-то у меня получилось.

– Что ж, это хорошо… Я рада за тебя. Так что же значит твое появление здесь? Это часть твоего лечения?

– Это ни в коем случае не является частью моего лечения, хотя Оуэн, мой психотерапевт, одобрил эту поездку. Я многому у него научился. На самом деле, это совсем не весело – видеть те стороны себя, которыми не гордишься. Чувствовать, что за ними кроется. Я не очень умею прислушиваться к своим эмоциям, ощущать их в полной мере.

– Знаю. Я правда это знаю.

Я киваю.

– Хочешь сказать, что ты знаешь об избегающей привязанности?

Она смотрит на меня так, словно у меня две головы.

Я спешу продолжить, пока не растерял свою решимость.

– Оуэн считает, будто то, что я средний ребенок без особенных потребностей, наложило слишком большой отпечаток на мой характер. Старший ребенок – с синдромом Дауна, младший борется с зависимостью, а я – самый обыкновенный.

– Конечно. – Рори смягчается. – Ты был тем парнем, который все делал идеально. Твоя мама всегда говорила, что ты не доставлял им ни капли беспокойства.

– Да, но Оуэн заставил меня понять: я что-то закрыл внутри себя, мне приходилось игнорировать собственные проблемы, потому что у моих братьев они были куда более серьезные. Избегающая привязанность означает, что я постоянно воздвигаю барьеры, создаю дистанцию. Отрицаю… отрицал свои чувства.

Рори отрывает краешек хрустящей вафли и отправляет его в рот.

– Я могу это понять, – наконец говорит она.