– 330 футов, значит. Хорошо, Михайлов, пойдёмте проверять.

Мы измерили, после чего офицер воскликнул:

– Якорную цепь мне в одно место, точно! А ну, давай, измерим до казармы.

Я установил прибор вновь, произвёл замер и вычисления по таблице.

– Это будет примерно 540 футов.

– Пошли мерить.

В итоге все вместе мы провели ещё десяток испытаний, затем Лангман лично провёл замеры и вычислил длины. Погрешность на расстояния до километра была не более 5 процентов.

– Возможно, если выполнить всё из металла, то есть сделать конструкцию более жёсткой и точно проградуировать, погрешность уменьшится. У меня шаг пять градусов, а надо делать градус.

– А как ты градусы измерил?

– Как? Прямой угол с помощью карандаша и линейки разделил пополам, затем полученные углы в 45 градусов поделил на три части – получил сектора по 15 градусов, которые снова разделил на три части, вот пять градусов и вышло, а далее «на глазок» по градусу получил. У меня же нет другого измерительного инструмента и денег нет, чтобы купить готовальню с транспортиром.

– Так, Михайлов, погоди ты со своей готовальней. Это твои помощники?

– Так точно, господин лейтенант. Идея и расчёты мои, а парни помогали мне её проверить на практике.

– Давай сюда своё изобретение, и все ждите меня возле кабинета директора.

– Есть всем ждать.

Лейтенант убежал с инструментом, даже не поручив никому из нас тащить подставку, а мы переглянулись и потопали следом. Несмотря на то, что сразу после знакомства он прописал мне 30 розог, наш ротный был нормальным мужиком из военно-морской династии. С нами, нищими слушателями, он не выделывался и «через губу» не разговаривал. А к тем, кто хорошо учился или проявлял ещё какой-нибудь талант, относился с уважением. Через десять минут он вышел и пригласил всех нас в кабинет.

Нагаев так же был не кабинетным червём, а реально плавал по морям, занимался составлением географических карт. Довелось ему в нескольких войнах. Он сразу перешёл к делу:

– Показывайте ваше изобретение, господа гардемарины.

Мы снова вышли во двор и провели десяток измерений.

– Хм, надо же! Отменно, господа! Сие изобретение будет весьма полезно во флоте и в артиллерии. Надобно его в надлежащий вид привести, а после этого проведём полноценные испытания. А тебе, Михайлов, с твоими помощниками можно готовить документы на привилегию.

– У меня нет денег на оплату патента.

– Да-с? Ах да, я же сам запретил тебе подрабатывать в наших мастерских, дабы по неумению ты себе чего лишнего не отрезал. Если сей прибор пройдёт наши испытания, лично оплачу твою привилегию, гардемарин Михайлов.

– Так, может, я её и буду делать в мастерских или консультировать токарей?

– А руки не порежешь?

– Не порежу, вашвышбродь!

– Хорошо. Евгений Аристархович, организуйте изготовление в нашей мастерской с привлечением Михайлова и остальных помощников.

На следующий день мы втроём были допущены в мастерские, где вместе с грамотным токарем по имени Валерий Тимкин приступили к производству дальномера. Делали прибор из бронзы, чтобы не ржавел, а шкалу проградуировали до градуса. Я подготовил таблицы расчётов в футах и формулу пересчёта, которые Тимкин выгравировал на медных листах. В итоге прибор был представлен на суд начальства, а за неделю были сделаны ещё два экземпляра.

После этого нашей троице разрешили работать в оружейной мастерской: ремонтировать казённую часть мушкетов и пистолей, подзорные трубы и прочие механические изделия. Если можно было что-то сделать, мы исправляли, а если истончался ствол, то мушкет разбирали и ствол отправляли на переплавку. Кроме этого ребята отливали пули и готовили бумажные пыжи для стрельб. Нам дали план со сроками, который мы пытались выполнить. За работу каждому из нас «положили» жалование в 20 рублей в месяц. Это были хорошие деньги даже для матроса 1-й статьи.

Между тем жалование матроса 1 статьи было намного выше, чем у обычного. На военных кораблях любые матросы считались элитой, ведь кроме них там служили канониры и солдаты морской пехоты, которые воспринимались как грубая тягловая сила. В русском флоте 18-го века матрос первой статьи получал 24 рубля в месяц. Это было много! Оклад гарнизонного служаки начинался от 6 рублей. В полевом выходе рядовой солдат получал примерно 11 рублей в месяц. Сержант сухопутной армии (которых полагалось двое на роту, то есть на 120–150 солдат), получал 17–18 рублей в месяц.

К концу августа казармы наполнились гомонящими голосами: к началу учебного года съехались юные 12-летние новички с подготовительного курса, кадеты и гардемарины, среди которых попадались 16-летние вундеркинды и 25-летние лоботрясы. Так что в среде гардемаринов со своими 17-ю годами я был «молодым щеглом». На каждом курсе была рота слушателей численностью в 63 человека, состоящая из двух взводов, каждым из которых командовал наставник в звании мичмана или лейтенанта. Лангман был нашим комроты.

А затем начался учебный год. Кроме образовательных и специальных предметов очень много было шагистики. На плацу мы ходили парадным шагом и совершали всевозможные перестроения. Что было хорошо в этом деле, все мы по очереди командовали нашим взводом, приучаясь к тому, что «выйдя в люди», сразу могли управлять подчинёнными. Кроме строевых экзерсисов были тренировки с оружием, практика на макете мачты с парусами и занятия, требующие напряжения мозга: черчение и технические науки. Оказалось, что гардемарины учили французский язык. Наконец-то я дожил до изучения этого языка официально. В памяти Михайлова хранились некие знания данного языка, но не очень глубокие, я так же получил в своё время определённые знания этого языка, но говорил не идеально. Так что в отличие от знания ряда других европейских языков, моё "парле ву франсе" оставляло желать лучшего. И вот на занятиях по этому языку какой-то гражданский штафирка, который вёл у нас русскую и французскую словесность, опрашивал наши знания – не улучшились ли они, часом, за время каникул.

Разговор зашёл о заработке, и учитель выдал очевидность:

– Господа гардемарины, ежели вы не будете учиться, то вылетите с курса. И тогда вместо присвоения почётного звания офицера русского флота получите обычных унтеров, а то, вообще, придётся сидеть на паперти и просить милостыню, чтобы содержать семью. Кто переведёт фразу: «Месье, же не манж па сис жур". Вижу, что это будет Михайлов. Итак, гардемарин, ваша версия?

– Месье, можно, на жопе посижу?

– Как-как вы сказали? Оригинально. В целом смысл фразы вы передали точно, но это вольный перевод, а нужен правильный. Гардемарин Михайлов, ставлю вам кол. Кто переведёт фразу: «Дайте, пожалуйста, несколько копеек на кусок хлеба».

Тут я, вспомнил Кису Воробьянинова с его фразой и сделал примерный обратный перевод:

– Жё не па манже дёпюи сис жур.

– Так, снова Михайлов? Видно, что вы всё лето готовились просить милостыню. Ставлю вам четвёрку. Так сказать, исправлю ваш кол.

Многие мои сокурсники, особенно из богатых семейств, говорили вполне прилично, а я – весьма посредственно. Вот только раз уж попал в это время нищим дворянином, требовалось хорошо знать французский. Пришлось в свободное время брать учебник, уходить в укромные уголки двора и бубнить этот самый язык. Мне взялся помогать Самсон, имеющий хорошие способности к языкам. Правда, он уже басил, отчего немного хромало изящество произношения. Ничего, я пересказывал вслух прочитанные тексты, а с Самсоном разговаривал только по-французски.

Глава 2.

Новогодний бал

С началом учебного года мы снова схватились с отдохнувшим за лето 20-летним Буровичем, который попёр на меня буром. За два месяца ежедневных тренировок я немного раскачал мышцы, так что чувствовал себя более комфортно, дубася кулаками и ногами нападавшего на меня крепыша. Тот махал не меньше меня, но я уклонялся, а он мазал, отбив себе кулаки о двухъярусные кровати. Кто-то «стуканул» и в кубрик ворвался дежурный мичман. Увидев, в чём дело, произнёс: «Господа гардемарины, прошу пожаловать на экзекуцию. Обоим надлежит получить по пятьдесят розог. Будете у меня знать, как кулаками махать».

Вымоченные в воде розги лихо свистели в руках двух списанных с плавсостава пожилых матросов, ныне служащих при Корпусе. Если поначалу попа успевала восстановиться, то после 20 попадания кожа лопнула, отчего стало намного больнее. Короче, с непривычки я еле встал, не представляя, как я буду сидеть на занятиях или на обеде. Правда, Буровичу было ещё хуже, у него ещё и рожа была разбита.

К слову говоря, на обеде и занятиях не только мы одни стояли или сидели на краешке стула – во всех ротах народ исправно пороли за малейшие провинности. А после заседания совета Корпуса Буровича отчислили, отправив служить унтер-офицером или "бурбоном" в Кронштадтский гарнизон.

В сентябре прошло заседание учебного совета, после которого были проведены испытания дальномера «в поле» и на судне. Наша троица так же участвовала в этом действии, отчего пропускала занятия. А это очень не любили офицеры, ведущие курс, даже если это делалось с разрешение директора. Зато испытания прошли успешно, и мой дальномер был направлен в столичное патентное бюро.

На улице стоял октябрь – дождливое время в городе на Неве. По утрам мне приходилось вставать за час до всеобщей побудки, чтобы заниматься своими тренировками, а вечером полчаса во дворе метал нож в деревянный щит. Офицеры и мичмана меня не трогали – раз имеет усердие, пусть этой блажью мается. После занятий и обеда у народа начиналось время самоподготовки, а мы втроём шли в мастерские, работали там четыре часа, и только после этого выполняли домашние задания. Набив руку, я выполнял выданный мне план по заготовке пыжей или свинцовой картечи и пуль для мушкетов за пару часов, а затем помогал товарищам. Когда это увидел мастер, мне стали платить за сдельщину, так что моя зарплата увеличилась ещё на 10-15 рублей. Я привык жить намного быстрее, чем жили люди этого времени – размеренно и обстоятельно. Куда тут за час сотню пыжей сделать – с таким объёмом до обеда бы управиться. И, всё-таки, несмотря на молодой и здоровый организм, я тоже уставал.

Вечера гардемарины проводили по-разному. Одни брали в "библиотике", как её называли курсанты, любовные романы и зачитывались ими при свете свечи, другие играли на деньги в карты и прочие азартные игры, а третьи ничего не делали. Я же подтягивал французскую или русскую словесность, а бывало, просто сидел в уголке и дремал. Обычно я сторонился богатеньких гардемаринов, учащихся в нашей роте, но бывало, что находился в комнате, где народ совместно что-нибудь обсуждал. В один из таких вечеров я отлупил своего сокурсника Ваську Голицына, который приходился близким родственником главной ветви семейства Голицыных – его дядя был президентом Адмиралтейств-коллегии.

На следующий день меня встретили трое гардемаринов со старшего курса. Они подозвали меня и, когда я подошёл, один из них произнёс:

– Ты чего сказал против Голицыных?

– Ничего.

– А за что отлупил нашего родича?

– Потому что он на меня с кулаками полез.

– Понимаешь, щегол, есть те, на кого ты, нищеброд, даже смотреть должен с благоговением.

– На портрет императрицы я смотрю с благоговением, а кто вы такие, понятия не имею. Может, вы самые нищие нищеброды в корпусе.

– Пётр, этот козел над нами издевается. Надо проучить парня.

– Вижу, Андрей, сейчас проучим.

Говорящий, видать, именно он был старший в компании, шагнул ко мне и вытянул вперёд руку, желая схватить меня за рубаху. Я сбил её и врезал парню в челюсть, а следом подсек ему ногу, отчего заводила грохнулся на пол. Не раздумывая, отоварил кулаками Андрея и Ивана. Пока отбивался, заметил, что за меня вступился курсант из моего взвода Медакин. В общем, драка получилась знатной. В итоге после занятий впятером мы провели в карцере до вечера.