Океан позади теперь не кажется плохим вариантом, как и военная академия, и проживание в доме отца, я бы принял все это, чтобы услышать другую правду. Но почему-то, глядя в бесстрастные карие глаза незнакомца, я верю, что он не лжет. Какая-то часть меня давно смирилась с тем, что я никогда больше не увижу Шай. Но до тех пор, пока мы не перестаем пытаться, надежда продолжает оставаться осязаемой, как только мы сдаемся, всему приходит конец.

– Кто вы такой? – удается спросить. Я должен знать все, я должен увидеть ее тело, я должен… Что? Отомстить? Смириться?

– Меня зовут Каллум Роддс, и я тот, кто поможет тебе спасти других, Уэйд.

Глава 3

Ремеди

Говорят, что мы должны тщательно выбирать формулировки для своих желаний. Думаю, тот, кто первым пришел к этому выводу, не ошибся, наверняка он больше других понимал, с чем именно приходится иметь дело, когда ты в суматохе неясно выразился. Например, с бесконечно долгим летом, но только не тем, в котором поездки на озеро с тетей и дядей сменяются катанием на велосипеде и играми на открытом воздухе перед вечерним барбекю с соседями. Последствия неправильно загаданных желаний порой плачевны.

Мое лето тянется целую вечность, ему не видно конца и края, пока представители социальных служб ищут семью, готовую приютить чужого ребенка. Здесь, в Канзасе, не так много смельчаков отваживаются взять на себя ответственность за сирот, а семейные дома большая редкость, виной тому частые стихийные бедствия и плохая экономика. Откуда я знаю это в свои шесть? Просто по пути из города в город или в долгие часы ожидания в неуютных коридорах я читаю брошюры и плакаты, висящие на стенах. Повезло, что вообще умею читать, иначе пришлось бы довольствоваться картинками, на которых плачущие дети, переходя по цветной стрелочке, попадают в любящую семью. Этот трюк лишь иллюзия, созданная для мотивации, он не работает на самом деле, но отклеившийся по углам плакат все равно висит на облупившейся стене прямо передо мной, напоминая о последних двух месяцах одиночества и отчаяния.

Мой социальный работник мистер Бонэм выходит из кабинета с выражением, которое обычно бывает у игроков в бейсбол после очередного проигрыша. Это наблюдение тоже сделано не случайным образом, ведь в основном в комнатах ожидания есть телевизоры, где прокручиваются только повторы сезонных матчей. Глупо ожидать, что мультфильм или сказка, показанные по этому ящику, сделали бы мою ситуацию более терпимой. Невысокий коренастый мужчина берет кофе в автомате, после чего достает из соседнего пакетик черной лакрицы для меня. Я хочу сказать, что она ужасна на вкус, но он так добр, и, похоже, что мы снова проделали весь этот путь зря, так что я просто беру шуршащую упаковку из его пухлых рук, убирая в карман тоненькой куртки.

– Спасибо, – говорю полушепотом, вымученно улыбаясь. – Опять ничего?

– Прости, Ремеди. – Взгляд мистера Бонэма печальный, почти извиняющийся. Но ни в чем из того, что со мной происходит, нет его вины. Если уж на то пошло, здесь вообще нет ничьей вины. Чтобы успокоить себя, я даже воскрешаю в голове сюжет знакомой истории и сравниваю нас с парой случайных друзей, блуждающих по стране в поисках решения, которое волшебным образом решит их проблемы. – Мы поедем в Андовер, там есть пара, которая согласна, чтобы ты пожила у них пару недель, пока я подыщу что-то более долгосрочное.

Я просто киваю, не в силах посмотреть на него, чтобы мистер Бонэм не увидел, насколько идея мне не по душе. Но и жить в западном крыле больницы больше нельзя, мне нужен дом, пусть даже не настоящий, и я лишь надеюсь, что упомянутая пара окажется добра. Им даже не обязательно притворяться, что они горячо любящие детей временные родители, достаточно того, что они согласны предоставить крышу и еду.

Да, вот так от мечты о щенке и Рождестве в кругу близких я дошла до приземленных представлений о радостях жизни.

* * *

Андовер такой же маленький, как и Либерал, типичный американский городок с уютными на вид домиками, но здесь гораздо больше двухэтажных. Должно быть, завихрения воздушных масс в нем случаются реже, а значит, чем дальше мы движемся на восток, тем больше вероятность, что мне найдут новую семью.

Мистер Бонэм просит подождать в машине, перед тем как направиться в сторону кассы на заправке, в животе слишком сильно урчит, но я не осмеливаюсь попросить купить что-нибудь из настоящей еды. Вспоминаю о лакрице в моем кармане и достаю пакетик, с неохотой разрывая его. Неприятный запах ударяет в нос, поэтому приходится задерживать дыхание в перерывах между жеванием. Солнце садится, и наверняка в новом доме уже скоро подадут ужин, но я так голодна, что пересиливаю себя, пережевывая терпкую сладость. Остатки убираю обратно в карман.

Серовато-белый фургон с изображением рекламы корма для животных останавливается, заслоняя вид на заправку и окно, в котором смеющийся социальный работник общается с кассиршей. Водитель с кривой улыбкой подмигивает мне, приспуская стекло, жестом руки показывая, чтобы я сделала то же самое.

Тетя Талула всегда говорила, что разговаривать с чужими взрослыми – ужасно плохая идея, но за последние месяцы я встречала так много незнакомцев, что это правило уже, наверно, потеряло силу. Да и в конце концов что плохого может быть в человеке, перевозящем лакомства для животных? Воспоминание о бедных щенках, оставленных в Либерале, сжимает сердце, и я не задумываясь нажимаю на кнопку, опуская стекло.

– Привет, малышка! Как тебя зовут? – Мужчина на водительском сиденье светловолосый и приятный на вид, он выглядит дружелюбным, даже слишком.

– Ремеди.

– Ух ты, у тебя необычное имя! – Улыбка незнакомца становится еще шире. – У меня есть дочь твоего возраста, она даже чем-то похожа на тебя.

Я робко улыбаюсь, не видя ничего подозрительного в том, что случайный человек вдруг вспомнил о своей дочери и решил завести беседу.

– Она тоже любит собак?

Какая-то крохотная часть меня задается другим вопросом: почему он все еще сидит в фургоне, не пытаясь выйти, чтобы заправить его?

– Просто обожает, я как раз собираюсь купить для нее щенка. Это твой отец там внутри? – спрашивает мужчина, наверно намекая на мистера Бонэма.

По выражению моего лица должно быть уже понятно, но все равно считаю необходимым пояснить.

– Нет, это мой социальный работник, я… – Фраза как кислота на языке, и слово «сирота» кажется оскорбительным.

Лицо водителя теперь выглядит более печальным, но, если присмотреться, что-то похожее на облегчение заволакивает его взгляд.

– Вот как, мне жаль, – говорит он, но почему-то это не звучит так же искренне, как тогда, когда эту фразу произносят другие. Наверно, каждый случайный взрослый по-разному наполнен сожалением.

Не знаю, что ответить. Вежливый человек сказал бы, что все в порядке, но это не так, совсем нет, поэтому просто киваю.

– Ну, не грусти, Ремеди, такие красивые девочки должны чаще улыбаться. – Он снова подмигивает и заводит мотор, что выглядит странным, ведь он так и не заправил фургон. – Еще увидимся! – бросает незнакомец на прощание, отъезжая.

– Чудак, – бормочу себе под нос, вытирая липкий рот рукавом.

– Готова ехать? – спрашивает мистер Бонэм, обходя капот. – Зачем ты открыла окно? Я ведь оставил кондиционер для тебя.

Верно, но я не рассказываю о мужчине в фургоне, просто нажимаю на кнопку, и стекло поднимается. Я не готова, но он больше не спрашивает, усаживаясь на свое место и включая радио, пока везет меня во временный дом.

* * *

Знакомство с Денверсами было на удивление приятным, милая семья темнокожих приезжих даже подготовила отдельную комнату на ближайшие пару недель, заверив мистера Бонэма, что он может смело оставить меня под этой уютной крышей. Новость о разрушениях в Либерале всколыхнула их так же сильно, как статья в местной газете, где было сказано, что около десятка детей остались без родных и крова, включая меня. Мистер и миссис Денверс, к сожалению, не станут долгосрочной приемной парой, они оба уже вышли на пенсию и собираются перебраться на юг, чтобы встретить там старость.

Это одновременно здорово и грустно. Миссис Денверс, по ее словам, всегда мечтала жить в Луизиане, плести кружево и наслаждаться теплой влажностью штата. Ее история, рассказанная за ужином, заставила меня задуматься о том, как много людей откладывают свою жизнь на потом, и о собственном хобби, которое могло бы скрасить дни ожидания. Я не умею ни шить, ни рисовать, но всему можно научиться, если достаточно постараться и не отступать при первых признаках неудачи. Может быть, я даже могла бы танцевать или играть на скрипке.

Неделей позже, решительно поправив воротник слишком большого платья, взятого в либералской церкви из корзины для пожертвований, я спускаюсь к обеду в новом доме.

В углу кухни на низком табурете установлен проигрыватель, тихо играет пластинка, музыка тягучая и печальная, но миссис Денверс подпевает, пританцовывая, пока украшает тарелку с сыром свежими фруктами. Я не собираюсь привыкать к этому, забираюсь на высокий стул и напоминаю себе, что это всего лишь временное пристанище.

– Луи Армстронг был настоящим знатоком джаза, – говорит миссис Денверс, оставляя тарелку на кружевной салфетке передо мной. Она движется в ритм, покачивая полными бедрами, и платье с ярким орнаментом развевается у ног. – Мой отец дважды был на его концерте.

Я понятия не имею, о ком идет речь, но вежливо киваю, хватая вилку со стола. На самом деле, при всем радушии чувствую себя неловко, расстраиваясь, что не знаю, как поддержать разговор с пожилой парой. Удручающие ноты трубы вырываются из проигрывателя, только усиливая мое смятение.

– Могу я погулять после обеда? – с надеждой спрашиваю, глядя на мистера Денверса, который молчаливо изучает утреннюю газету, качая головой в том же ритме, в котором звучат барабаны на фоне. Его карие чуть потускневшие глаза скользят по моему лицу.

– Ты не должна спрашивать, Ремеди, это не тюрьма. Но также не забывай, что в незнакомом городе легко заблудиться, поэтому будет лучше, если ты не покинешь пределов улицы. И вернись до того, как начнет темнеть.

Дядя Джейме всегда говорил, что я послушная и кроткая, именно эти качества заставляют меня кивнуть, когда первая вилка ароматного сыра с ягодным сиропом отправляется в рот. Правда, есть во мне еще одно качество, которое перевешивает два других по силе, и оно часом позднее толкает меня дальше по незнакомой улице на звук смеющихся мальчишеских голосов, которые неугомонно пинают футбольный мяч прямо на проезжей части.

Некоторое время я просто наблюдаю, потому что заводить друзей здесь не имеет никакого смысла, но потом одиночество берет верх, и я начинаю идти к двум мальчикам. На вид они оба старше, но это даже ничего, моя тетя часто посмеивалась, что девочки зачастую опережают сверстников мужского пола, такова уж биология. Это утверждение всегда вызывало споры между ней и дядей. С помощью биологии или нет, обстоятельства вынудили меня повзрослеть буквально за пару месяцев, поэтому сейчас я как никогда полна решимости. Не хочу навязываться, может быть, просто немного поболтать, в последний раз я общалась с другими детьми, когда попала в больницу сразу после торнадо.

Как только до цели остается несколько ярдов, мяч попадает в окно случайного дома, и мальчишки бросаются врассыпную, а мне остается наблюдать за образовавшейся дырой с острыми краями и осыпавшимися стеклами. Точно такая же сейчас у меня в душе.

Дверь открывается, ее скрип сопровождается грозным женским криком. Перепуганная до смерти, разворачиваюсь и бегу назад, подальше от источника чужих неприятностей. Я знаю, что если бы осталась там и меня спросили, кто это сделал, все равно не смогла бы сказать правду. Не потому что не разглядела тех ребят или не знаю имен – один из них немного тощий блондин в очках, второй с темными волосами, спадающими на лицо, – а потому что я не стукачка и не собираюсь ею становиться.