Я смотрела на ночную Москву, проплывающую за стеклом автомобиля – ряды окон в многоэтажках, мерцающие вывески ресторанов и клубов, огни автомобилей, сливающиеся в размытые линии из-за дождя. Город, мерцающий огнями как отражение моей собственной жизни – красивой снаружи, холодной внутри. Витрина благополучия, за которой скрывалась пустота.

На светофоре Олег достал телефон и быстро взглянул на экран, после чего положил его обратно в карман. Проверял сообщения? От неё? Почему-то эта мысль вызвала не боль, а тупое раздражение, словно заноза, которая давно гноится.

– Что это было? – наконец спросил уж, нарушая молчание, но не отрывая взгляда от дороги. Его голос звучал напряженно, с едва заметными нотками раздражения.

– О чем ты? – проронила, повернувшись к нему с невинным видом и, наслаждаясь этим маленьким спектаклем. Странное, извращенное удовольствие – играть в неведение, когда каждая клеточка тела пульсирует от знания.

– Дарья, – он произнес её имя с едва уловимой осторожностью, словно пробуя его на вкус в моем присутствии. – Зачем ты заговорила о ней?

Я видела, как его кадык дернулся, когда он сглотнул. Как сжалась челюсть. Как на мгновение напряглись пальцы на руле. Мелкие, почти незаметные детали, которые выдавали его нервозность. За восемь лет брака я научилась читать его тело, каждый его жест, каждое микровыражение. Может быть, именно поэтому особенно больно было осознавать, что все это время он тоже изучал меня – чтобы лучше обманывать.

Я пожала плечами, создавая впечатление легкомысленности, которой совершенно не ощущала:

– Сергей упомянул ее. Было бы странно промолчать, – объяснила я с рациональностью, которая, я знала, всегда действовала на Олега успокаивающе. – Она ведь важный сотрудник, верно? Ты сам говорил, что она прекрасный специалист.

Олег барабанил пальцами по рулю – быстрый, нервный ритм, признак нервозности, который я хорошо знала. В студенческие годы, когда мы только начали встречаться, он делал так перед каждым экзаменом. Потом – перед важными переговорами. Сейчас – в разговоре о своей любовнице с женой.

– Просто странно слышать, как ты говоришь о моих подчиненных, – сказал он после паузы, во время которой, казалось, перебирал все возможные ответы, выбирая самый безопасный. – Обычно тебя не интересуют такие вещи.

Его голос звучал почти непринужденно, но я уловила фальшивую ноту. «Обычно тебя не интересуют» – еще один миф, созданный им? Или я действительно настолько отстранилась от его жизни, что он воспринимал это как норму?

– Возможно, мне стоит больше интересоваться твоей работой, – ответила я спокойно, глядя на его профиль. Дождевые капли, стекающие по стеклу, отбрасывали причудливые тени на его лицо, делая его почти чужим. – В конце концов, я твоя жена.

Последнее слово прозвучало с едва уловимой горечью, которую я не смогла скрыть. Жена. Титул без содержания, роль в пьесе, которая превратилась в фарс.

Он бросил на меня быстрый взгляд, в его глазах мелькнуло что-то похожее на беспокойство. Подозрение? Страх?

– Что-то происходит, Алиса. Ты ведешь себя странно, – его пальцы сжались на руле так сильно, что побелели костяшки. – Это из-за идеи вернуться к работе? Мы ведь обсуждали это. Тебе не нужно работать, я обеспечиваю семью.

Вот оно. Отвлекающий маневр, перевод разговора в безопасное русло – наш извечный спор о моем желании вернуться к архитектуре, который никогда не приводил к определенному решению. Я почти улыбнулась его предсказуемости.

– Все нормально, – я протянула руку и положила её ему на колено, чувствуя, как напряглись мышцы под тонкой тканью брюк. Странное ощущение – прикасаться к нему сейчас, зная, что и где он делал всего несколько часов назад. – Просто осознала, что в последнее время мы отдалились друг от друга. Хочу это исправить.

Моя ладонь на его колене – жест интимности, к которому мы оба привыкли за годы брака. Но сейчас между нами словно проходил электрический ток, делая прикосновение почти болезненным. Его нога едва заметно напряглась под моей рукой, и я почувствовала внезапное отвращение – к ситуации, к нему, к себе. За то, что продолжаю играть в эту игру, притворяясь, что всё в порядке.

– Ты прав, – добавила я тихо, убирая руку и снова отворачиваясь к окну. – Я, наверное, просто устала. Столько всего навалилось в последнее время…

Мы, наконец, свернули на улицу, ведущую к нашему дому – тихий, престижный район с ухоженными палисадниками и высокими заборами, отгораживающими жителей от внешнего мира. Островок благополучия, в который мы переехали три года назад, когда дела Олега пошли в гору. Мой дом, ставший декорацией для жизни, которой у нас больше не было.

– Завтра утром я отвезу Сашу в детский сад, – неожиданно сказал Олег, заезжая на подъездную дорожку. – У меня встреча только в десять, успею.

Я знала, что это ложь. Завтра утром у него не было никакой встречи, иначе он не смог бы увидеться с Дарьей «в то же время». Но он пытался задобрить меня этим маленьким жестом – отвезти сына в детский сад, что-то, о чем я просила его уже много месяцев.

– Хорошо, – я кивнула, испытывая странное облегчение оттого, что скоро этот день закончится. Скоро я смогу снять маску, смыть макияж, позволить себе несколько часов тишины и одиночества. – Саша будет рад.

Машина остановилась, и Олег заглушил двигатель. В наступившей тишине было слышно только шум дождя и наше дыхание. Мы сидели рядом, два человека, связанные браком, общим ребенком, домом, историей – и разделенные пропастью лжи, которая становилась всё шире с каждым днем.

– Алиса, – заговорил муж, и его голос звучал неожиданно мягко, почти нежно, и от этой нежности защемило сердце. – Ты самое ценное, что у меня есть. Ты и Саша. Я хочу, чтобы ты это знала.

Я посмотрела на него, пытаясь увидеть в его глазах правду. Была ли эта фраза искренней? Или очередной отрепетированной репликой из арсенала обаятельного лжеца? И имело ли это значение сейчас, когда наш брак превратился в фальшивку?

– Я знаю, – прошептала, чувствуя, как горло сжимает невыплаканными слезами.

Он потянулся ко мне, словно хотел поцеловать, и на мгновение я представила, как отворачиваюсь, как говорю ему прямо сейчас всё, что знаю. Как швыряю в лицо всю правду о Дарье, о его лжи, о нашем разрушенном браке. Но вместо этого я позволила его губам коснуться своих – сухое, формальное прикосновение, в котором не было ни страсти, ни настоящей нежности.

– Пойдем, – коротко бросил муж, первым вышел из машины и открыл мне дверь, укрывая от дождя зонтом – идеальный джентльмен, заботливый муж. – Поздно уже.

В квартире царила та особенная тишина, которая бывает только глубокой ночью – почти осязаемая, нарушаемая лишь мерным тиканьем напольных часов в гостиной и шумом дождя за окном. Елена Петровна встретила нас в прихожей – пожилая женщина с добрыми морщинками вокруг глаз и седыми волосами, собранными в тугой пучок. Её присутствие всегда действовало успокаивающе – островок стабильности в моей рушащейся жизни.

– Саша был очень послушным, – сообщила она, застёгивая пуговицы на старомодном пальто. – Поужинал, почитали книжку про динозавров, уснул почти сразу. Не просыпался.

Няня говорила преимущественно со мной, лишь изредка бросая взгляды на Олега, который нетерпеливо проверял что-то в телефоне. Интересно, заметила ли она, что между нами что-то не так? Её глаза за старомодными очками казались слишком проницательными.

Олег поблагодарил её дежурной фразой, вызвал такси по приложению и, как только за няней закрылась дверь, сразу направился в свой кабинет, на ходу ослабляя галстук.

– Нужно проверить почту, – бросил он через плечо. – Утром важная встреча.

Еще одна ложь, произнесённая почти небрежно, как будто он настолько привык обманывать, что уже не замечал этого. Я смотрела, как за ним закрывается дверь кабинета – массивная, дубовая, отделяющая его личное пространство от остального дома. Сколько секретов хранилось за этой дверью?

Сбросив туфли, я прошла по мягкому ковру в детскую, где мирно спал Саша, обнимая своего любимого плюшевого тираннозавра – подарок от моего отца на пятый день рождения. В полумраке комнаты, освещённой лишь ночником в форме звезды, его лицо казалось беззащитным – длинные ресницы отбрасывали тени на щёки, темные волосы разметались по подушке, губы чуть приоткрыты.

Я присела на край кровати, стараясь не разбудить его, и осторожно погладила по шелковистым волосам. Мой мальчик. Моя единственная безоговорочная любовь.

– Что мне делать, малыш? – прошептала я, глядя на его безмятежное лицо, такое доверчивое и чистое. – Как нам быть?

Во рту снова пересохло, а к горлу подкатил комок. Ради этого крошечного человечка я могла вынести всё что угодно. Но что будет лучше для него самого? Жить в доме, где родители играют в счастливую семью? Или видеть мать, сломленную предательством, и отца, живущего двойной жизнью? Что оставит более глубокие шрамы в его душе?

Саша пошевелился во сне, что-то неразборчиво пробормотал и крепче прижал к себе динозавра, но не проснулся. А я продолжала сидеть рядом, чувствуя, как внутри нарастает не только боль, но и решимость. Странная, холодная решимость, похожая на стальной стержень, который постепенно заменял мой позвоночник, не давая сломаться под тяжестью происходящего.

У меня было два пути. Я могла продолжать играть роль идеальной жены, улыбаться на публике, закрывать глаза на измену. Возможно, даже принять её как часть нашего брака, как делали многие женщины в нашем кругу. «Муж бегает налево? Смирись и благодари, что возвращается домой», – так говорила мать Олега, которая тридцать лет терпела похождения своего мужа. Многие женщины так и поступали, превращая свою жизнь в долгое, мучительное ожидание – возвращения мужа, его внимания, любви, которая давно остыла.

Или я могла найти способ защитить себя и сына, создать для нас новую жизнь. Неизвестную, пугающую, но настоящую. Жизнь, в которой не будет лжи, фальшивых улыбок и притворства. В которой я снова стану собой – Алисой Воронцовой, талантливым архитектором, а не только «женой успешного бизнесмена».

Я наклонилась и легко поцеловала Сашу в лоб, вдыхая родной запах детского шампуня и чего-то неуловимо его собственного, каким пахнут только маленькие дети.

– Я защищу тебя, – прошептала я, чувствуя, как по щеке скатывается горячая слеза. – Клянусь.

Выйдя из детской, я прошла по коридору, застеленному дорогим персидским ковром – одним из многих символов благополучия, которыми Олег наполнял наш дом. Белые стены украшали черно-белые фотографии нашей семьи, сделанные профессиональным фотографом – идеальные образы идеальной семьи. Саша на качелях. Мы с Олегом на фоне Эйфелевой башни. Втроем в парке, с безупречными улыбками. Красивая ложь, запечатлённая для потомков.

Проходя мимо кабинета Олега, я увидела свет, пробивающийся из-под двери. Он был еще там и говорил по телефону, тихо, почти шепотом – голос, который я бы не услышала, если бы не остановилась у двери. Мягкий, интимный тон, который когда-то предназначался только мне. Я подошла ближе, не решаясь прислушаться, но уже зная, с кем он разговаривает. Часть меня хотела ворваться внутрь, устроить сцену, выкрикнуть в лицо все, что я знала. Но это была бы реакция жертвы, а я решила больше ею не быть.

Внезапно дверь открылась, и я отпрянула, делая вид, что проходила мимо. Олег замер на пороге, его лицо на мгновение исказилось от удивления, а затем приняло выражение лёгкого раздражения. На щеках играл едва заметный румянец, глаза блестели. Он выглядел… оживлённым. Таким я не видела его дома уже давно.

– Что-то нужно? – спросил он с едва скрываемым нетерпением человека, которого прервали на середине важного разговора.