Какая же чушь. Окида скорее вскочила. По протянутой ладони она лишь мазнула взглядом, опять обратив внимание на дурацкий наруч с тонкой пластинкой из металла; второй такой же – на левой руке. Мда… она бы поняла, если бы они как-то хитро задействовались. Но безделушки? О эти мирные… они часто цепляли на себя бесполезный хлам. Вроде бронекорсетов, защищавших лишь небольшую часть того, что стоит защитить в бою.

– Ты не убиваешь, да? – спросил вдруг Ру. Во взгляде читалось что-то, от чего по коже бежали мурашки. Не упрек, не сожаление. Скорее зависть.

– Нет, – так же тихо ответила она, хотя не собиралась.

– Тебе будет трудно, – это он почти сплюнул, уже разворачиваясь и защищая их обоих от перекрестной атаки двух канбаку. Одного оттолкнул, другого рассек. Окида кинулась на третьего, попытавшегося прорваться мимо: просто двинула ему локтем в нос, уворачиваясь от танадзаси.

– Трудностей не боюсь, главное – выбраться, – бросила она.

Сейчас она по-настоящему радовалась, что влезла в заговор – или как это назвать, переворот? – Мэзеки. Она и прежде хотела мстить: за тайи, за других товарищей, за господина – пусть слабака, но на троне он не допустил бы столь кровавых бесчинств. Теперь Окида горела изнутри вся, горела, как лишь в последнем сражении Братской Бойни. Опять разворачиваясь, она принялась искать глазами брата и Мэзеки. Нашла: синяя рюкоги и ловкая длинная цепь мелькали справа от ворот. Похоже, парни встали спиной к спине.

Ру ударил кого-то снова – отрубил голову, и Окида убедилась: с лучниками расправился он.

– Тогда за мной, – это было все, что он ответил, и Окида подчинилась.

Смахнув с лица волосы, он побежал к Хараде, она – следом, но расстояние не сокращалось. Хараду и Мэзеки оттесняли: решили загнать в ближайший угол и добить там. Окида подхватила с земли пару чьих-то сюрикенов, швырнула, попала, но брату это вряд ли помогло. Окида уже едва видела его клинок; цепь Мэзеки не мелькала вовсе, лишь серп. Расстояние слишком сжалось.

– Эй вы! Вот вам немного добра!

Это серьезно Ру завопил? Но подействовало. Кое-кто из канбаку недоуменно обернулся, отвлекся. А он, еще не приблизившись, со свистом взмыл в воздух, вскинул меч – и все с милой улыбкой, но пустыми глазами. Миг – и он упал в толпу. Опрометчиво, ведь многие успели поднять клинки. Окида готова была зажмуриться: нелепые смерти тех, кто много возомнил о своем мастерстве, она ненавидела, всегда становилось невыносимо стыдно, будто так идиотски сдохла она. Но, падая, Ру сделал неуловимое движение – изогнулся как кошка, – и, когда приземлился, на дорогу рухнуло сразу шесть канбаку, с длинными ранами поперек груди. Словно удар хлыста, а не взмах меча. Хотя Окида вообще ничего заметить не успела.

Харада выругался, а несколько кан, теснивших их с Мэзеки, отпрянули. Парни тут же рванули Окиде навстречу, отступая подальше от опасного тупика между домами. Когда Харада поравнялся с Окидой, она почти услышала, как бьется его сердце. Разгоряченная спина прижалась к ее спине.

– Я потерял наши вещи! – пожаловался он.

– И это все, что тебя волнует? – возмутился Мэзеки.

У него под глазом темнел синяк, но в остальном – в противоположность Хараде, напоминавшему побитого пса, – ни ссадины.

– Это важно, там мои любимые рюхиби в цветочек, – шепнула Окида, просто чтобы голова не поплыла.

Ру… Да что у него за стиль? Откуда столько ярости? Впрочем, вопросы были у нее и к Мэзеки.

– А это… – начал тот, уставившись в спину Ру.

Тот стоял, чуть согнувшись, выставив вперед одну ногу, тяжело опираясь на меч. Волосы трепетали на ветру, но красные переливы казались неподвижнее застоявшейся воды – не пульсировали, ни когда он требовал вернуть ленту, ни…

– Никто, местный сумасшедший, – выпалила Окида. Безумно не вовремя, но щеки загорались. – Ичи!

Он не обернулся. Скорее всего, только его взгляд и удерживал канбаку. Те уже перегруппировались, раскидали с дороги трупы товарищей. Окида быстро посчитала: восемь, десять. Да почему… откуда… зачем их пригнали так много? А впрочем, брат, похоже, был прав.

Амнистия. Конечно. Срок ее годности кончился, как кончается у хлеба, рыбы, фруктов и прочих вещей, которые Желтая Тварь не ценит. Может, чтобы поймать беглого косё, и хватило бы десяти человек, особенно если не знать, как он сражается… Но вот одолеть двух верных воинов наместника так вряд ли возможно, и уж это Желтая Тварь понимает.

– Они за нами пришли, – пробормотала Окида. Харада уставился на нее. – Не меньше, чем за ним. – Она кивнула на Мэзеки, уже раскручивающего цепь. – Ловят трех карпов сразу! Ведь даже если бы сговора и не было, нас можно в нем обвинить.

Харада сплюнул, Мэзеки весь подобрался. Ичи Ру впереди точно почувствовал их гнев. Он молниеносно оглянулся, и глаза его ярче сверкнули алым. А потом он коротко велел:

– Уходите. Немедленно уходите. Окида Сэки, слышишь?

Харада рванул к нему с каким-то возражением – что-то про вину, про то, что не может бросить все так. И про «Да что тебе надо от моей сестры?», разумеется. Ру ответить не успел, а может, и не собирался – так или иначе, канбаку бросились снова, сразу четверо, и в воздухе свистнул меч, а в следующий миг у Окиды из легких опять вышибли весь воздух: спина брата врезалась ей в грудь, и оба они не упали только потому, что поблизости была стена.

– БЕГИТЕ! – рыкнул Ичи Ру.

В этот раз он обернулся мельком, так неестественно и изломанно, словно кто-то попытался свернуть ему шею. Очередной канбаку скрестил с ним клинки, этот бился неплохо, и под его напором Ру проехал подошвами по камням. Хвост взметнулся, самоцветная лента блеснула в лунном свете. Но блеск глаз казался еще ярче. И не сулил ничего хорошего.

– Бегите, – повторил он тише, когда лица его Окида уже не видела. Клинки заискрили. – Или, когда они все закончатся, я убью и вас.

Возможно, Харада просто смыслил в чужих интонациях больше, чем она, а возможно, счел предложение правда разумным. Окида не успела среагировать, когда брат, сунув за пояс оружие, опять подхватил Мэзеки, второй рукой – ее и силой поволок прочь.

– Да поставь ты меня! – завопил детеныш. Окида мимолетно поразилась его благоразумию: он кипел, но даже не брыкался. – Поставь, ты что, не видел, я бегаю получше тебя, дурень!

– Сам дурень, – пропыхтел Харада, но послушно выпустил его и пихнул в спину. – Давай! Давай! Думаю, у океана еще чисто.

Окида была согласна. Бежала покорно, заставляла себя не оглядываться. Но она все еще это слышала – танец меча, с легким треском и шорохом рассекавшего чужую одежду, плоть и кости; рев пламени; гневные вопли и стоны боли. Ноги подгибались, а руки, сжимавшие саи, дрожали и потели. О боги… Этот предсмертный шум… если она подпустит его слишком близко, то вообще не сможет бежать дальше. Мир дрогнул. Но Окида сумела в нем удержаться.

– Харада! – все же крикнула она, когда в конце дороги замаячил океан, запел соленую шипящую песню и стало ясно: их даже не преследуют. Пока. – Мы же бросили его! Того парня! Хотя он…

– Да после того, как ты его обчистила, тебе же лучше, если его пристукнут! – фыркнул брат, ухватил ее за запястье и дернул. – Ну! Кто тут асиноби, я, что ли? Шевелись!

Окида вырвалась, но промолчала. Сжала зубы – и поймала внимательный взгляд Мэзеки.

– Жаль, – тихо сказал он. – Неплохой мечник. Мог бы пригодиться.

– Он вне всего этого. – Окида и сама не поняла, как сорвались с губ эти слова, но сразу почувствовала, как Харада на нее уставился.

– Что-о?

– Отстань, – это было самое идиотское, чем она могла крыть. Мэзеки фыркнул. Или что это еще за звук? – И ты пошел, понял? Оба пошли, или я вас пристукну, в общей горе этих трупов вы все равно затеряетесь.

В горе трупов. Тех, кто еще сегодня, смеясь, болел за Хараду в бою. Людей, которые накидали ему монет к ногам и впустили его в свой дом. Людей, которые всю жизнь просто ловили рыбу, плели циновки и делали нарядные бусы из раковин.

И не просили, чтобы политика пришла к ним.

Окида, стиснув зубы, побежала быстрее. Чтобы никто из двух этих придурков больше не видел ее лица.

3. Волки у океана

У Кацуо Акиро выдалось плохое утро, поэтому теперь он собирался портить день тем, до кого дотянется. В конце концов, это все равно было его работой.

Когда он и дюжина мибу^[30], его летучих волков, только прибыли, в небе над океаном занимался тоскливый розовый рассвет, а деревня догорала. Надо сказать, Кацуо впечатлился, идя по грязным улицам и считая трупы – и это он считал только канбаку. С жертвами среди местных решил разобраться попозже, когда хоть солнце покажется. Поэтому отправил волков на грязную работу бок о бок с местными ёрикан – найти, аккуратно сгрузить и уложить всех мертвецов на центральной площади, – а сам пошел разбираться дальше. Внутренне он закипал – в основном от самого факта, что пришлось делать так.

Но если оккупационные дурни сочли нормальным перебить такое количество народа, пусть даже врагов Его Сияющего и Цветущего Величества Временного Желтого Императора Юшидзу Ямадзаки, – они не сочтут зазорным и замести следы, если велеть собирать мирных мертвецов им. Вряд ли они не понимают, кто к ним прибыл. И вряд ли не догадываются, что Кацуо Акиро, новый командир одного из самых могущественных подразделений кандзё Красного Города и бывший ученик легендарного Кадо Сайто, сумеет отличить одни смертельные раны от других и восстановит обстоятельства, при которых эти раны нанесли.

Кацуо мрачно хмыкнул. Все решения он уже принял. Слава богам, ему Юшидзу доверяет – пусть и с оговорками – чуть больше, чем выродкам с красными концами волос. И дает бо́льшую свободу действий. Уже без оговорок, опять же, работа есть работа.

Кацуо всмотрелся в особенно интересную посмертную композицию, украшавшую одну из лазурно-голубых крыш возле разоренного дома кадоку: два окровавленных тела лежат почти одно на другом, их головы и еще чья-то третья откатились к водостоку. Обладателя последней, скрюченного и переломанного, Кацуо нашел за углом заведения, оказавшегося лапшичной. Кстати… кажется, он сегодня не завтракал. Да, точно, мибу двинулись в путь, едва прослышав и о резне, и о том, что началась она из-за косё. При мысли о лапше Кацуо лишь поморщился. Над ним из-за этого посмеивались, но поутру, когда только и хочется умереть, он предпочитал то, чем завтракали чаще нежные девушки, дети и чахлые поэты: фрукты, сладкую выпечку в виде рыб и птиц, в крайнем случае – пять-шесть рисовых колобков без начинки, но с медом. Хотя сейчас он бы и от жареных креветок не отказался. А бодрил его лучше всего черный напиток с Дикого континента – кофе, который за пределами Красного Города не пил почти никто, хоть вози в мешке. И курево, оттуда же. Возить его было практичнее: если кофе не напасешься, то для набивки кисэру на день хватало маленького шарика толченой душистой смеси. Эта тонкая длинная трубка с гравировкой нравилась Кацуо куда больше, чем новые, модные курительные скрутки – по сути просто кусочки бумаги, свернутые и набитые все тем же сухим сбором трав и цветов.

Лапшичная оказалась закрыта: перепуганные хозяева либо убежали, либо заперлись на все замки. Кацуо отвел рассеянный взгляд от крыльца, снова опустил на мертвое тело и, не зацикливаясь на переломах, принялся осматривать шею. Интересно… Не сказать, что много крови вытекло, а как безупречно перерублено… Красивая работа. Еще эти «цветочные», будто зазубренные шматки плоти по краям… Рука сама тянется стряхнуть с красного месива любопытного жука. Но пачкать перчатки было лень. Спасибо, конечно, что черные, а не белые, в какие, поговаривали, облачились кан на других континентах, давая понять: «Наши руки не замараны бесчестьем», – а все равно непрактично. Но какой же удар!..