Кацуо пошел дальше. Над трупами он наклонялся все реже – ему, в принципе, все уже стало ясно. Четверо. Против этой неотесанной… хорошо, частично отесанной – тут же не только вчерашние садовники и землепашцы, – толпы сражались четыре человека. Одна манера увечить и убивать – самая грубая – даже оказалась знакомой. Еще один из четверых тяготел к метанию груза и волоку – и пользовался оружием, сочетающим цепь и клинок. Третьим был таинственный рубитель голов, пользующийся каким-то… извращенским – иного слова не подберешь – мечом, неужели ситисито? И, наконец, четвертый щадил противников: исколотые саями, они обычно начинали стонать и шевелиться, стоило тронуть их. Кацуо быстрее отдергивал руки, оборачивался и раздраженным взглядом подзывал врачей. Их разномастная стайка – два местных и четверо, кого Кацуо на всякий случай выдернул из ближайшего городка, – топталась на почтительном расстоянии.

Кацуо злился: на четверку, успевшую удрать, на идиотов канбаку, устроивших такое из-за вшивого косё, на свою левую руку – за то, что укоризненно жглось под перчаткой, стоило потянуться к очередному раненому. Но эта злость лишь делала мысли острее и холоднее.

Итак, юный косё наконец проявил неосторожность. Может, кому-то показался, может, с кем-то заговорил, может, просто напоролся на человека, внимательно читающего объявления. А дальше? Можно предположить, что мальчишку выручили таинственные воины. Таинственные… ну, один – нет. Как его там звали… дурня из штурмовой пехоты лоялистов? Харада Сэки?.. Да, Харада, господин зверюга… Его любимым занятием было сминать оборону императорского фланга на одной дури в надежде все-таки прорваться. Такой короткий клинок – и никакого трепета перед длинными. Такая тупость – и упертость. Кацуо усмехнулся. Да, как забыть этого парня – худого, но крепкого, лохматого, с синими концами дикой гривы и почти черными, странными глазами. Обычно концы волос и цвет глаз у жителей Ийтакоса совпадают – кроме императорской семьи, чьи пряди сверкают радугой, а глаза – золотом, и кроме жителей Центральной провинции, они все такие, как сам Кацуо: черные однотонные волосы, желто-карие глаза. В глазах Сэки, наверное, есть и синева, впрочем, Кацуо не присматривался. Ну надо же. Жалко. Такой потенциал – а не перестал валять дурака, не добыл нормальное оружие, не стал полезен…

Кому? Может, как раз стал?

Кацуо скрипнул зубами, перешагивая очередное тело. Бегло обернулся – врачи опять семенили за ним в ожидании приказаний. Он покачал головой.

– Думаю, дальше вы сами знаете, что делать. Нужное я засвидетельствовал.

Врачи – в основном старики и девушки, один даже ребенок, – часто-часто закивали. Кацуо отвернулся и скорее пошел вперед. В крови он не измазался, но все равно хотелось к океану. Прямо сейчас: не только чтобы завершить последние, самые омерзительные дела, но и чтобы подышать. Здесь, на Левом берегу, океан был неуловимо другой. Даже пах иначе – куда чище, чем в Красном Городе, где в этот запах вплетались сотни других: от корабельной древесины до пряностей, цветочных масел и свалявшейся шерсти привозных обезьянок с Черных островов.

Так шутил сэнсей Сайто. Кацуо никогда не казалось, что обезьянки пахнут по-особому.

Он все-таки вытащил из поясного футляра кисэру, неспешно раскурил вчерашние, но еще терпимые остатки смеси в чаше. Дым согрел горло и прояснил планы. Итак… Юшидзу не одобрил бы такой резни. То есть одобрил бы – у него счеты с Левым берегом, – но повел бы себя иначе. Да и люди из окрестных деревень вот-вот решат, что их тоже может такое ждать за укрывательство политического преступника. Урок они, скорее всего, усвоят: станут еще тише. Но нет, народ един. На Левом берегу должны знать, что даже воинам Его Сияющего и Цветущего Величества такое не спускают с рук. И обязательно нужно будет обставить все в депешах так, чтобы говорили: «Неотесанных правобережных канбаку покарали за произвол справедливые и мудрые кандзё Центра». Кандзё. А не бродяги из бывших лоялистов. Пока так.

В семи шагах справа Кацуо почувствовал движение, быстро развернулся – но увидел только пролетевшие на ветру сливовые листья, желтые и жухлые. Шел он, кстати, по живописной улице – она была в сливах вся: золотистые и лиловые плоды любопытно выглядывали из-за низких оград по правую и по левую руку. Тут уже не было тел, но попадались кровавые следы – трупы убрали. Кацуо рассеянно подобрал одну сливу, подкинул – и бросил обратно. Красивое место. Да, наверное, еще вчера вечером эта деревня была красивой. Он, горожанин и обитатель Центра боги знают в каком поколении, не мог сполна оценить всей прелести таких захолустий. Но когда захолустья обращались руинами…

– Господин Акиро, господин Акиро!

Этот голос Кацуо уже слышал пару часов назад. Высокий, козлиный – да еще манера глотать гласные так, что речь превращалась в частокол. Кацуо вяло развернулся. В глаза сразу бросились напомаженные прыгающие кудри – искусственно завитые, разумеется, – и красные щеки. К нему спешил, наступая на сливы и кровь, Хигути Янь, командир местных канбаку. Плотный, средних лет, длинноносый и круглолицый, он заискивающе улыбнулся и, сбавив скорость в паре шагов, проблеял:

– Решил поискать вас, вдруг заплутаете! Ну… как?

– Не заплутал, – бросил Кацуо, отворачиваясь и даже без прямого взгляда чувствуя, как Янь мнется. Не смеет сказать: «Я не про это».

– Сильно нас побили… – только и пропыхтел он куда-то в сторону.

Думая о тлеющих мирных руинах, Кацуо затянулся и выпустил дым.

– М-да. Досадно.

Дальше он пошел молча, отрешенно вслушиваясь в перебирание чужих коротких ног. Настороженно-подобострастный взгляд противно щекотал лопатки, ими хотелось передернуть, но Кацуо сдерживался. Скользил глазами по сливам, по небу. Вслушивался и внюхивался в океан, думая о том, что ждет его на главной площади. Смесь прогорела быстро: он затягивался слишком… яростно? Кацуо не без удивления глянул на трубку, тронул пальцами раскалившуюся чашу. Обожгло даже сквозь перчатку.

– Вы идете по кругу, господин Акиро, – раздалось за спиной.

Лопатками повести захотелось сильнее, хотя взгляд все еще выспрашивал и умолял.

– Что? – почти прошипел Кацуо, останавливаясь и предсказуемо слыша шарканье чужих запнувшихся ног. Вытряхнул пепел. Убрал кисэру, сделав мысленную зарубку: надо чистить.

– Ну… вы к площади же спешите? Так короче было бы через рынок.

– Я предпочел океан. – Кацуо изменил тон, старательно подобрав именно тот, за которым мерещится: «А еще я хочу украсить вашими кишками вот эти чудесные сливы». – Я никуда не спешу. Спешить, как мне кажется, поздно.

Получилось. За спиной почти взвизгнули:

– Конечно, конечно! Гуляйте себе на здоровье, дивная деревенька, я заметил и сам, и…

«И вырезал примерно четверть ее населения без особого разбору. Просто потому, что они были лоялистами. И вообще-то получили амнистию».

– Тут вы совершенно правы. Живописно. Впору писать стихи.

Кацуо спрятал руки в карманы канкоги и снова пошел вперед. Трусца сзади стала быстрее: его догнали, немного расслабились, и вот, скосив глаза влево-вниз, он мог уже видеть своего коренастого собеседника, чья довольно густая для такого возраста шапка кудрей прыгала при каждом шаге. Собеседник, впрочем, прыгал тоже – так старался заглянуть в глаза.

– Так вы поэт, господин Акиро? Может, еще и по метке?..

Боги явно ухмыльнулись где-то на своей горе. Кацуо почти увидел эти сияющие улыбки, тихо вздохнул и, прежде чем недоумок попытался бы развить тему, припечатал:

– Никаких меток у меня нет. И, увы, нет времени на поэзию.

– Простите!

Кацуо не ответил, благо повод был: в лицо наконец холодно, солено, искристо дохнул океан. Улица кончилась резко, как, впрочем, часто в левобережных деревнях: буквально уперлась в стадо тучных, но низких, гладких скал, силуэты которых и правда напоминали пасущихся серых овец. Галечный пляж начинался за небольшим, всего в четыре грубых ступеньки, спуском, который Кацуо бездумно преодолел. На гальке он остановился. До воды было шагов десять – он понимал, что будет все-таки странно, если он побежит туда сейчас. Ладно. Потом. Такие прогулки приятнее, когда дела сделаны. Кацуо этого не умел – отдыхать и чем-либо наслаждаться, пока над головой нависает работа. Так что он чеканно развернулся и двинулся вдоль скал.

Камни застучали шагах в двух. В отличие от форменных сапог Кацуо, обувь Яня – что-то тканое, мягкое – не подходила для таких прогулок. Он шмыгал носом, сопел и косолапил, с омерзительным лязгом ножны катаны тыкались в гальку. Такие неуклюжие коротышки – если у них, конечно, были мозги – катаны обычно не выбирали, предпочитая что-то помельче.

– Так зачем же вы и ваши люди вырезали такое количество здешних рю? – Кацуо спросил это, не оборачиваясь, и сразу почувствовал, как изменился преследующий его взгляд. Так смотрит собака, в которую швырнули камнем, а дальше она либо кинется, либо…

– Простите? С чего вы взяли, что это мы?

…все-таки попробует ощериться, не побежит наутек сразу. Что ж, пусть.

– Тут вообще-то, как вам, наверное, доложили, четыре профессиональных убийцы было, двое еще и бывшие лоялисты.

– Вот только трое из них были вооружены не мечами и не луками. У четвертого меч имелся, только оригинальнее, да и махал он им… в несколько иной творческой манере, нежели вы.

Творческая манера. Точнее не описать. Будто спятивший художник – кисточкой, рисуя на большом полотне одной-единственной краской.

– Бросьте. – Кацуо лениво развернулся. Янь, шагах в трех, тяжело дышал и то сжимал, то разжимал пальцы на рукояти оружия: будто это игрушка, которую можно помять для успокоения души. – Правда. Местные ёрикан доложили все исчерпывающе, и вам лучше не искажать факты.

– Местные, – просипел Янь. На круглых щеках выступили красные пятна. Долгожданная злость. В конце концов, рабство отменили триста двадцать два года назад. Отменить бы и раболепие. – Ёрикан.

– Да, нам повезло, что именно в этой деревне нашелся участок, где служат целых… – Кацуо сделал вид, будто припоминает, – три человека?

– Три. – Янь кивнул, сузив глаза. – И я могу сделать вывод, какие у них взгляды, раз человек, передавший нам сведения о косё, обошел этот участок стороной, поехал…

– Вы мыслите весьма логично. – Кацуо уважительно покивал. Губы Яня тоже растянулись, желчно и недоверчиво. – Это ценно в нашем общем деле.

«Почему мы не убили их сразу, с прочими?» – читалось в этом часто мигающем взгляде.

– …Почему же вы не убили их сразу, с прочими? – Кацуо сделал маленький шаг ближе.

Янь не отступил, но лицо опять стало растерянным: глаза округлились, приоткрылся рот.

– Я предпочитаю, – тихо продолжил Кацуо, расслабленно вынимая из карманов руки, – называть вещи своими именами. Особенно в такие неспокойные времена. Согласитесь, нам нет смысла изворачиваться друг перед другом… – Он повел головой, разминая шею. Облизнул губы и с удовольствием ощутил вкус морской соли. – Я служу Его Сияющему и Цветущему Величеству Временному Желтому Императору, точно как и вы. И я прекрасно могу понять ваши и ваших людей обиды и порывы, к примеру, одновременно ловя косё, – кстати, кто его узнал? – подчистить деревню, полную неблагонадежных людей. А ну как этот косё поднимет восстание, скрытые лоялисты его поддержат, а там вернется в страну и Никисиру Ямадзаки?

– Да местный кузнец. – Янь отмахнулся. Поднял руку, вытер лоб. И как он вспотел на промозглом ветру? – Он узнал, он до нас доскакал, встретились на полдороги, мы ехали в другие места, чтобы немного навести порядок. Жалко, ночью бедняга попался под чей-то меч.

Чтобы не выплачивать вознаграждение. Разумеется. Кацуо невозмутимо напомнил:

– Что ж, предназначенное ему можно будет отдать его семье.

Янь покивал, потом склонил по-птичьи голову. Дернул рукой торчащий ворот фукоби^[31], оттянул, глубоко и жадно втянул воздух через нос.

– Да. Да, да, разумеется, так и сделаем!