Кацуо опять пошел вперед. Взглядом он скользил от серого океанского полотна к домам, вспоминал, прикидывал. Не хотелось, чтобы Янь опять сказал про хождение по кругу. Это и так неожиданной занозой впилось в разум.

– Часто думаю о том, что они ощущают. – Кацуо легонько пнул камень. – Лоялисты. Все эти лишенные голоса люди, которых бросил тот, за кого они сражались.

– Думаю, погано им, – с готовностью выдал Янь, стуча галькой: он снова трусил за плечом. – Хорошо все-таки быть патриотом, а не лоялистом, да? Служить властителю, а не боги знают кому, без надежд. И боги бы с ними, с надеждами, но когда оказывается, что у твоих господ в других странах друзья, которые, в случае чего, спрячут, в том числе от ответственности…

– У Его Сияющего и Цветущего Величества, если память мне не изменяет, тоже есть друзья, и даже с других континентов, – бросил Кацуо.

Но Янь только рассмеялся:

– Помилуйте, господин Акиро. Его Сияющее и Цветущее Величество Желтый Император Юшидзу Ямадзаки дружит, уверен, с правильными людьми. Которые не лезут в наши внутренние дела и которые, хо-хо, очень, очень, как и большинство в этом мире, любят вишню. В их интересах – чтобы мы трудились и процветали, а не разваливались.

– Что ж, будем молиться об этом, – смиренно ответил Кацуо, вдохнул соленую свежесть и перевел глаза вправо, на новую россыпь серых камней-овец, покрупнее. – Однако интересно, господин Янь. Вы в последней ремарке опустили слово «Временный»…

– И вам, и вам пора опускать! – Оба остановились у подъема в деревню, нога Кацуо замерла на первой ступеньке, и он задумчиво развернулся. Янь даже руками всплеснул. – Нет, ну правда. Кто, скажите на милость, еще может стать нашим императором, а? – Он театрально покрутил головой. – Лично я достаточно сильной руки не вижу! Потомки наместников, что отряжались на Правый и Левый берега в прошлом? Едва ли, они тепло сидят на чиновничьих местах. А может, вы думаете, косё захватит трон? Ха-ха, я бы тоже так подумал, больно уж Его Величество жаждет заполучить парнишку! Но нет же, нет! Мы обречены без…

Кацуо слушал и кивал. Где-то на середине монолога он преодолел лестницу, а Янь, оживляясь все больше, помчался за ним. На твердой дороге поступь его выровнялась, катана перестала стучать, да и румянец говорил уже об удовольствии от беседы, не о раздражении.

– Поэтому я рад вашему пониманию и союзничеству, – немного неуклюже продолжил он, опять пристроившись рядом. Кацуо задумчиво глянул вперед – до площади шагов двадцать. Уже мелькают знакомые силуэты: в черном – канбаку, в бирюзовом – ёрикан и в дымчатом – кандзё. Но больше все же тел, накрытых отрезами ткани. – В смысле, буду честен: перед вашим прибытием волновался, я о вас наслышан и, в ожидании, даже завещание начиркал, чтоб семейство мое не отхватило себе все, что я хотел бы подарить сердечной своей подруге…

Кацуо тихо рассмеялся.

– Да-да, я предусмотрителен, а вы думали? – хохотнул и Янь. – Но правда… летучие волки! Едут сюда! Вы ведь считаетесь среди кан самыми гордецами, хитрецами, людьми чести…

– Всем и сразу? – мягко уточнил Кацуо, украдкой обернувшись. Хотелось к океану. Назад. Хорошо бы ополоснуть лицо и руки. – Как-то эти категории не сочетаются.

– Почему же! – На этот раз Янь улыбнулся снисходительно. Решил, что Кацуо скромничает. – Взять хотя бы Его Сияющее и Цветущее Величество! Горд настолько, что всех соседних крыс держит на расстоянии! Хитер настолько, что придумал все это, ну, заставить, наконец, левобережных по-человечески работать на общий прокорм! И человек чести, раз даже, когда брат начал мутить воду, не убил его, остался на троне и…

Они были уже близко. Кан – почти все – подняли глаза. На тряпках, укрывающих трупы, стали видны кровавые пятна и полосы.

Кацуо лениво развернулся, выхватил из-за пояса Яня катану и всадил ему в живот. Свою пачкать не хотелось.

– Его Сияющее и Цветущее Величество, – шепнул он, проворачивая клинок раз, другой и наклоняясь так, что горячее агоническое дыхание обожгло висок, – весьма многогранная личность, но человек чести… нет, думаю, такое определение оскорбительно. А за убийства мирных людей подлежало бы наказание, даже если бы ты не был таким червем.

Янь лишь свистяще захрипел, когда одной рукой Кацуо схватил его за плечо и потянул вперед. Катана прошла под углом, хрип превратился в бульканье, на щеку Кацуо брызнула кровавая слюна, а скрюченные пальцы последним усилием потянулись к его горлу, но достать не смогли и стиснулись на отворотах канкоги. Что, интересно, кроме смертного ужаса, он ощущал, потрясение или, наоборот, мрачное удовлетворение: «Правильно завещание написал»? Не отстраняясь, спиной чувствуя сразу слишком много взглядов, Кацуо праздно искал ответ и смотрел в окруженные морщинами, осеннее-красные, но уже начавшие блекнуть глаза.

– Это забавно. – Кацуо даже не обращался к Яню, наконец начавшему оседать на колени. Волосы его успели почернеть полностью. – Когда ты умрешь, тебя будет не отличить от них, – он кивнул на площадь, на накрытые трупы левобережных, – и от них, – кивнул влево, туда, откуда, преодолев несколько проулков, можно было вернуться к месту большой резни, – и даже от императрицы Сати, когда остановилось ее сердце… А выводы делай сам.

Там, в Темном Месте, куда уходят все… Возможно, даже в Рое Бессонных Душ – на самом нижнем круге, среди злобных неупокоенных призраков, отвергших право на перерождение.

В Красном Городе Кацуо часто бывал в театрах и много читал, так что знал: играй они постановку, Янь бы из последних сил поднял голову и выкрикнул, что героически умирает, продолжая славить императора. Ну, или хоть стоически дослушал бы поток размышлений о единственном, что уравнивает всех на свете, до конца. Но они были не в театре, и Янь умер где-то на слове «забавно» – по крайней мере, тело его обмякло, и запястье Кацуо заныло, даже хрустнуло от усилившейся тяжести. Он разжал пальцы, выпуская катану, и брезгливо отступил. Вынул платок, обтер лицо. Ничего похожего на удовлетворение не пришло. Скорее наоборот.

«Вы ходите по кругу». О да. И уже давно.

Кацуо задумчиво повернулся к площади. На него смотрело… правда, много глаз. С десяток канбаку, шестеро мибу и трое этих, местных, которые таращились так, будто прямо сейчас к ним медленно, но верно ползет огромный наг или несется, сминая сам ветер, лис-огнехвост.

– И снова здравствуйте. – Кацуо кивнул, преодолев разделявшее их с кан расстояние. Волки смотрели сонно, без тени любопытства и тем более упрека или страха.

– Зд-д-д… – начал, запинаясь, один канбаку. Одна: девчонка, высокая, крепкая и румяная.

– Думаю, не нужно объяснять, почему случилось то, что случилось? – вкрадчиво спросил он, не обращаясь ни к кому. – И думаю, даже если суд в такой форме вас не устраивает и вы попробуете что-нибудь сделать, кончится все быстро, а представлено будет как неповиновение вышестоящим. Нам. – Он стрельнул взглядом в Кику, ближайшего мибу, и тот, улыбнувшись уголком рта, положил руки на парные танадзаси. – Но есть и хорошие новости.

Он только сейчас осознал, что и сам сжимает катану. Пока не тянет из ножен, но к его правой руке приковано несколько пар глаз. Канбаку не смели отступать: то ли вышколили их все же неплохо, то ли ужас разливался от самой фигуры, голоса, мимики Кацуо – совершенно, к слову, безобидной. Что бы там сэнсей когда-то ни ворчал.

«Улыбайся, малыш. Ну давай. А зубы спрячь».

Это он и попытался сделать – улыбнуться помягче. Зря. Кто-то попятился.

– Хорошие новости в том, что вы, по крайней мере сейчас, не будете нести ответственность за выполнение приказа, – продолжил Кацуо и ослабил хватку, а потом вовсе убрал ладонь с рукояти. – Я могу представить, что творится в ваших головах и каким вам все воображается… – Он поймал взгляд Отоки, еще одной мибу. Она смотрела с полуулыбкой, напоминавшей о лукавых ликах верховной богини Гестет. По-кошачьи добродушно, будто грелась на солнце, а вовсе не готовилась в ответ на любое сопротивление сорваться с места и перерубить несколько глоток вихревым взмахом катаны. – Но мне бы не хотелось, чтобы вы учились бессмысленной жестокости. Жестокость должна карать врагов, а не тех, кто мог бы стать и союзниками, если с ними правильно обращаться.

Канбаку понуро молчали. Некоторые потупляли глаза. Один прямо сейчас тер окровавленный клинок о собственную штанину. Но никто, никто не смотрел на тела под запачканными отрезами ткани. Взгляды обегали их, как насекомые обегают лужи.

– Прямо сейчас, – тихо продолжил Кацуо, – вы снимете все эти тряпки. Обойдете трупы, внимательно взглянете в каждое лицо, – он выделил эти слова как можно четче и почувствовал в черной толпе то, чего и ждал. – А потом, когда сюда явятся те, кто их опознает, поможете им их похоронить. Не всех в одной могиле, разумеется, а каждого – как подобает. – Снова он оглянулся на своих мибу. – За всем этим внимательно проследят, от первой минуты до последней. Союзники союзниками… но могил всегда можно выкопать на одну-две больше.

Над площадью висела тишина. От волков Кацуо и не нужны были даже кивки, не то что «Поняли, исполним»; канбаку же вряд ли могли ответить. Они топтались кто где стоял, переглядывались, но в основном все же смотрели вниз, теперь уже не смея отводить глаза от трупов. Наконец кто-то, стоявший достаточно далеко, пробормотал:

– Слушаемся.

Кацуо окинул этого парня, высокого и веснушчатого, взглядом, кивнул и снова пошел вперед. На этот раз интересовали его ёрикан, опасливо мявшиеся ближе к проулку и явно сомневавшиеся, распространяется ли приказ на них. Кацуо покачал головой:

– Вы молодцы. Я благодарен вам за то, что доложили, в свете нынешней расстановки сил это был рискованный поступок.

– Мы благоговеем перед мибу! – выпалил младший ёрикан. Со средним и старшим, даже, пожалуй, старым, они были похожи: длинные лица, чуть курносые носы, торчащие уши. Видимо, отец и два сына. В деревнях полицейская служба часто становилась потомственной. – И знаем: волки-то всегда за справедливость, кому бы там ни… – Брат лягнул его. Умный парень. Младший стушевался: – Ну, в общем, как тут не помочь?

– И честно скажу, вот, – подхватил их отец, скребя щетину. – Сил не было с этими выродками – как появились, так и начали то к девкам лезть, то еду нашу отбирать. Им положено было питаться в лапшичной! А они то в один дом, то в другой, и шатаются, и, мол, «Угощайте!». И это их было трое, и это центровые, а вчера, как правобережные приехали…

Кацуо кивнул и обернулся. Приказ уже выполняли. Немного понаблюдав за тем, как меняются лица живых, стоит склониться к лицам мертвых, он опять перевел взгляд на ёрикан.

– Сколько же могил-то будет… – задумчиво сказал средний, пригладив стриженные горшком, как у Кику, черные волосы с лазурными концами. – Но знаете, все самые звери… они убиты. Эти, – он глянул Кацуо за плечо, – безобиднее, молодняк да чернь, пришли с тем, кого вы зарезали. Я даже не уверен, убивали ли кого. Может, поранили, разве что…

– Но и не помешали, – веско бросил Кацуо.

– Как и мы, – без колебания произнес средний ёрикан и посмотрел ему в глаза.

Кацуо почувствовал ее – боль, пронзившую всех троих от этих слов; она кольнула и его самого, но, не давая боли снова разбудить ярость, он только пожал плечами.

– Таких полномочий у вас нет, а этим местам нужнее вы, чем те, кого могут поставить в случае вашей казни.

Старший ёрикан тускло улыбнулся. Кацуо почувствовал его порыв склониться, возможно, от облегчения, что не придется расплачиваться за смелые ответы сыновей.

– Вы очень добры, господин Акиро. – Нет, гордости оказалось больше. Хорошо.

– Лишь рассудителен и не люблю лишние перестановки. Резня внутри наших сил не нужна сейчас никому, лодка должна плыть.